Папа своим указом распустил Тайную канцелярию, но, по восшествии на престол, маменька явочным порядком восстановила эту организацию как Тайную экспедицию при Сенате во главе со Степаном Шешковским. А вот мне необходимо, оказалось, начать защищать и свою собственную безопасность. Потихонечку, с помощью моего спасителя Захара, оказавшегося редким пройдохой, я начал заводить свою спецслужбу, или скорее её предтечу. Тот быстро притерся среди дворцовых слуг и начал таскать мне информацию.
Захар оказался прирожденным разведчиком и весьма способным организатором агентурной сети. Я же начал аккуратно наставлять его в аналитической работе, хотя вначале пришлось заняться общим его образованием.
Солдаты в это время не получали никакого общего образования ни Емельян, ни Захар не умели читать и писать. Да Белошапка хоть и владел грамотой, но далеко не свободно. Так что, пришлось озаботиться ещё и их образованием.
Ребята они оказались способные. Начальное образование они проскочили быстро, а дальше понеслось. Я их начал брать с собой на общение с Ломоносовым, сначала без какого-либо замысла, пару раз даже просто случайно, а потом уже и к всеобщему интересу. Например, после того, как Ломоносов рассказал Карпову о математических идеях своего друга, швейцарца Эйлера, тот уже не мог думать ни о чем, кроме чисел. Музыка математики пела в его голове, не оставляя свободного места. Он заставлял себя учить языки, ибо по-другому невозможно было изучать математику немецкий, латынь, а вот грамота родного языка ему давалась с трудом.
Видя такое горение своего студента, Ломоносов познакомил его с профессором Котельниковым, который допустил его к своим лекциям. И вот теперь Карпов просто наслаждался, хотя Котельников читал свои лекции на немецком и латыни, а познания бывшего солдата в них пока были недостаточными. В связи с этим, у Емели открылось какое-то новое, доселе неизведанное им чувство: он понимал то, о чем говорил профессор, не понимая языка. Это был полет.
У Захара обнаружились недюжинные способности к языкам. Он за пару лет освоил латынь, немецкий, французский, шведский, изучал турецкий, персидский и греческий, причем ему это нравилось и, похоже, вскоре он собирался превратиться в настоящего полиглота. А мне он говорил, что языки ему думать помогают мысль, дескать, легче идет.
Я начал обзаводиться собственным двором, уже не только учителями, няньками и слугами, но и приятелями-ровесниками. Мне не очень-то хотелось отвлекаться ещё и на них я достаточно получал и физических и учебных нагрузок, но моё новое реальное положение в обществе требовало.
Александр Куракин, Николай Шереметьев и Андрей Разумовский должны были стать моими товарищами по детским играм. А вот именно играть-то я не шибко любил, так что пришлось им вместе со мной учиться, тренироваться, беседовать с умными людьми. Наглость их аристократическую пришлось, конечно, сбивать, но, в общем, ребята они оказались неплохие и дельные.
Как-то солнечным апрельским утром 1763 года, я выехал верхом из Царского села в Петербург. Когда я с сопровождающими охранниками проезжал ворота, откуда сбоку нас окликнули, мои телохранители вздрогнули, но Белошапка прервал их волнение в самом начале:
- Диду?
- Я, Гриць, я! перед нами стоял кряжистый старик с белой бородой. Он, похоже, лежал в придорожных кустах и довольно долго, поджидая нас.
- Что ты тут делаешь, дедушка?
- Тебя жду, внучок! К тебе приехал. Нашел тебя, а внутрь-то не пускают, вот дождался! я кивнул забеспокоившемуся Григорию мол, говори. И тот продолжил:
- Случилось чего? Ты же с мамкой должен был быть?
- Нету больше, Аксиньи! Как узнала доченька моя про Степку, так слегла и больше не вставала. А через две седмицы преставилась! Царствие ей небесное! А я как похоронил её, так к тебе и направился. Один жить не хочу, а ты единый мой родственник остался. Может, найдешь старику место у печки! старик говорил так горько, что даже у меня стало муторно на душе, а Гришка соскочил с седла, подошел к деду и обнял его. Дед гладил его по голове и бормотал:
- Теперь ты, Гришенька круглый сирота. Последний Белошапка остался, сначала батюшка твой, потом брат, потом мамка Гришка плакал, тихо-тихо ронял слезы на плечо деда, которого был сильно выше. Я ждал, не вмешивался, пусть Гриша попереживает остаться сиротой, по себе знаю, трудно.
Наконец, Гришка оторвался от деда, повернулся ко мне и сказал:
- Ваше Императорское Высочество! Это вот дед мой, Евстахий Степанович Кошка! Старый казак-характерник[i].
- Когда меня так называли-то, внучок! С молодости всё дядька Остап, да дядька Остап!
- Славно говоришь, дядька Остап! Как по писанному! Откуда ты такой взялся? это уже я вступил. Жалко мне было своего верного хранителя. Хоть так поддержу, вниманием.
- Мы, Кошки, из однодворцев[ii]! Царем Петром переселены под Чернигов. Отец мой служил священником в церкви. Исторгнут из сана за ссору с местной старшиной правдоруб был, прости его господи! Я сам учился в Славяно-Греко-Латинской академии! Но в священники не пошел, был полусотником в Козелецкой сотне. Стар стал, сын мой погиб, дочка единственная замуж вот за батьку его, Петра, вышла. Двух сынов родила. четко отрапортовал старик, внимательно и как-то ласково глядя на меня.
- Правда колдун ты?
- Люди бают, но я сам не верю! Да, думаю быстрее, вижу многое, но чтобы колдовать никогда такого не было!
- Ваше Высочество, непоседа он редкий! А все люди знают, что он умен дюже и людей никогда не терял, хоть и от драки никогда не бегал! Вот и переругался со всей старшиной у нас. А на завалинке стареть не желал, только вот маме моей помогать уговорили, а то бы сразу с нами с братом увязался. Вишь как, добрел до Питера-то!
- Гриша, давай вернемся, ты деда своего пока у себя приюти. А как дядька Остап отдохнет, я с ним поговорю, интересно мне.
Так мы с тот день никуда и не поехали. Дядька Остап оказался действительно редким непоседой. Умылся, переоделся и ко мне. Выпускник московской академии, и в Польше, и в Венгрии, и в Крыму бывал. Перессорился со всеми у себя по делу не слушали его и людей теряли, а его зло брало. Яростный дедок, но почти один остался только один внучок и есть.
Тоска у него дело себе искал, а найти не мог. Хозяйство скучно ему, в бой не берут старый, в монастырь только А старик, хотя какой старик я его через день во дворе без рубахи увидел весь мышцами перетянут, ни капли жира и следа дряблости! Так вот, он в монастырь пока не хотел дело всё найти хотел.
Хорошо как, что он мне попался. Дядька Остап оказался прирожденный аналитик, и психолог, понятно почему его колдуном считали на ход вперед всё видит, а то и на несколько ходов, хоть и характер ну очень неуживчивый!
Я же таких едких, но умных дедов хорошо воспринимаю. У меня главным бухгалтером в той жизни такой же старикашка был, который двухпудовыми гирями жонглировал Так что глава моей личной спецслужбы, похоже, нашелся. Поглядим ещё! А пока я его просил уму-разуму Захара поучить, а то парень хоть и хват, но опыта-то с гулькин нос.
Через пару недель я спросил Захара, как ему старый казак в качестве учителя? И тот ответил, что нравится больно уже на его деда похож. Тот тоже, до последнего часа своего, сельского попика палкой гонял, за то, что тот его, по крещению, исключительно Пахомом именовал, а дед твердил, что как его родители Перваком назвали, так и будет он зваться. И мытника, что драл подати с крестьян, костерил и поучал, что с кого брать тот тоже его не переносил. Зато все жители и их, и соседних деревенек бегали к нему за советом, что и когда сеять он как чувствовал это, и был самым верным советчиком.
Человек очень нужный нашелся. Жалко только, что нечасто такие подарки мне судьба делает. Попадались бы мне нужные люди хоть раз в месяц, я бы уже мир перевернул. А так. Нет, грешно мне жаловаться у меня такие люди в окружении собрались, но всё-таки всегда большего хочется. Вот Белошапка тот же ухарь, телохранитель замечательный, а вот дальше грамоты так и не пошел. А так бы к его талантам бойца ещё бы аналитический ум строй вокруг него диверсионную службу, например.
Между тем, моё обучение продолжалось, я занялся уже и восточными языками читать надо бы и их бумаги. Моя переписка в Дидро, Вальтером, а потом и Д`Аламбером[iii], начатая по инициативе Ломоносова становилась всё более активной, мне удалось заинтересовать их своими нестандартными методами восприятия и систематизации событий. Хотя, честно говоря, Вольтер мне казался напыщенным снобом. Дидро и Д`Аламбер в этом сравнении выигрывали.
Авторитет в обществе у меня рос, но вот с Орловыми всё не складывалось. Я чувствовал, что это отражается даже на моих отношениях с мамой. Она всё-таки была женщиной хорошей и верной. Григория своего она любила и хотела быть женой ему, но статус не позволял. Однако меня она всё-таки тоже любила и не хотела, особенно в свете наших с ней отношений, менять меня, мою любовь и верность, на любовь мужа. К тому же, сердцем она понимала, что Григорий по-настоящему её не любит. Он был слишком тщеславен и воспринимал её как инструмент в достижении своих целей. А женщины это не любят, особенно если у них есть куда отступить. Вот на этих струнах-то я и играл.
Алексею Орлову я доверять не мог. Пока не мог. Он, словно дикий зверь, прирученный умелым дрессировщиком, казался ласковым и ел с руки, но иногда, казалось, даже без явного раздражителя, мог сорваться и загрызть глупого человека, что возомнил себя его хозяином. Он учил меня фехтованию, стрельбе, верховой езде, мы часто с ним общались, я болтал с ним. Но не покидало меня ощущения, что из-за ласковых глаз на меня глядит такой вот зверь
Но, всё-таки я его сломал. Совпало несколько обстоятельств. Григорий очень хотел стать императором и терпеть до бесконечности не мог не тот характер. Алексей в свою очередь видел, что оппозиция к Орловым в обществе усиливается, многим не нравилась их большая власть и влияние, к тому же мои позиции усиливались, и дальше ждать было уже рискованно.
Иван Орлов снова собрал братьев. Надо было решать, как и что делать.
- Алексей, какое твое мнение? Иван сразу спросил брата, с разумом и хитростью которого уже никто из семьи не спорил.
- Надо ломать! Ломать всё! Если так дальше пойдет, то нас уже через несколько месяцев уберут. Ты, Гриша, уж извини, но Катька твоя уже на тебя не так ласково смотрит. Глуп ты, братец, а она что-то видит.