И свечи «Где я?». Это я сказать попытался. И вышел уже не такой хриплый, но всё-таки писк. Не мой писк точно. Каким-то диким напряжением я подтянул руку к лицу и увидел, что она детская, малюсенькая и несколько красных пятнышек на ней. Всё, на сегодня кино закончилось, опять сознание покинуло меня.
Итак, я ребёнок. Маленький ребёнок: ручка прямо-таки кукольная. Что происходит-то? Где я? Кто я? На бред списать как-то не выходит, слишком уж сознание чёткое было. Хотя кто его знает, может всё-таки мозг повреждён и различить навь и явь не может? Будем разбираться.
Это я уже думаю, снова очнувшись и не спеша открывать глаза бог его знает, что я там ещё увижу, вдруг инопланетян-осьминогов или гигантских микробов из мультика-рекламы. Голова уже не так сильно болит, а в глаза словно песка насыпали, а не как раньше битого стекла. Итак, открываю глаза, медленно-медленно Ага, композиция не изменилась: всё так же разрисованный потолок с голой красоткой, свечи в вычурном канделябре, толстая тётка дремлет в кресле. Освещён небольшой круг вокруг тётки, углы комнаты скрыты во мраке, стены покрыты тканями, окон не видно, толи нет совсем, то ли где-то на стенах задрапированы.
Опять медленно тяну руку к лицу. Малюсенькая ручонка, пятна какие-то красные на ней, но уже меньше, чем в прошлый раз увидел. Ребёнок, однозначно. Похоже не бред, посмотрим дальше. Аккуратно, сберегая горло, пищу: «Пить!».
Голос совсем детский. Сколько же мне лет? Коли говорю, значит уже не совсем младенец года два-три?
Сиделка вскочила, спит явно вполглаза, хватает опять кувшин со стола, стакан точнее, бокал на ножке, явно дорогущий, вроде хрустальный и ко мне. А я её притормаживаю: «Воды, пожалуйста!» и так ручонкой отталкиваю настой. Спать сейчас рано, надо хоть как разобраться, что происходит.
Моё мнение здесь значение имеет, та метнулась в один из тёмных углов и притащила другой кувшинчик компотик какой-то, горло хорошо промочило. Говорить стало легче, да и головная боль как-то уменьшилась. Теперь дальше: «Зеркало!» уже отчётливей выговариваю.
- Ой, господи, Павел Петрович! Не страшись, оспа личико почти не задела!
Эвон как, значит, я Павел Петрович и болел оспой: «Зеркало!» я упрямый.
Охая, сиделка мелкими шашками выскочила из комнаты, на секунду осветился дверной проём, скрытый за драпировкой, и показалось, что я заметил контур мужской фигуры в какой-то форме и странной формы головой. А! Треуголка, похоже. Про треуголки я помню только из детства фильм Пётр I. Но делать выводы пока преждевременно.
Двери снова распахнулись, и в комнату влетела целая делегация, одетая ещё вычурнее и явно богаче, само́й тётки в этой толпе не было. Зато были ещё одна дама лет пятидесяти, три девицы лет двадцати и двое мужчин среднего возраста, плюс один молодой.
Это они, за дверями дежурили, что ли?
Одна девица вела себя слишком нервно, уставилась на меня, не отрывая взора и даже, похоже, не моргая. Она явно еле сдерживала всхлипы, к ней я сразу почувствовал явную приязнь, и тёплое ощущение зашевелилось в моей груди. Похоже, это моя мать медленно проплыло в голове. Остальные посетители смотрели скорее не на меня, а на представительную даму, вошедшую первой.
- Очнулся? дама заговорила первой, голос у неё был властный и сильный. Она явно была главной в этом обществе.
- Очнулся? дама заговорила первой, голос у неё был властный и сильный. Она явно была главной в этом обществе.
В ответ я решил сла́бо пискнуть, ибо не понимал, кто это ко мне явился и как следует себя вести.
- Алексей Григорьевич, что думаешь? дама говорила так, будто отдавала приказание.
Мужчина постарше дёрнул уголком рта и ответил:
- Елизавета Петровна, думаю ему явно лучше. Кондоиди говорит, что опасности уже нет, струпы отпали.
И уже ко мне:
- Павел Петрович, как Вы себя чувствуете?
- Голова болит. мой голос звучал тоненько, жалобно и крайне неуверенно, что было следствием не только моего желания не допустить ошибки в общении, но и всё-таки явно крайне небольшого возраста тела, в котором я прибывал.
- Ха, передай ему его счастье, что последнего потомка Петра великого не загубил пусть в церковь сходит и благодарственный молебен закажет. Екатерина Алексеевна! дама взглядом дала разрешение молодой женщине, которую я предварительно определил как мать.
Та бросилась ко мне, уже не удерживая всхлипов, прижалась целуя. Я в ответ сла́бо обнял её: «Мама!» тихо шептал это слово, повторяя и повторяя его снова. Тепло пришло ко мне, стало радостно и уютно, даже голова стала болеть явно меньше.
Наше единение прервал строгий голос старшей дамы:
- А где муж ваш, Екатерина Алексеевна? Где племянник мой? Где он? при каждом вопросе голос становился всё жёстче и жёстче.
- Ваше Величество! оп-па, так она королева или царица? Пётр Фёдорович занят военными учениями и - Закончить свои объяснения ей не удалось, так как её прервал мужчина помоложе:
В солдатики играет! с такой усмешкой он это сказал, что стало очевидно его отношение к моему, видимо, отцу.
- В солдатики?! голос её Величества пахнул таким гневом, что даже по моему телу побежали мурашки, В солдатики, когда его единственный сын при смерти?
Две пока молчавшие девицы тут же затрещали, осуждая его поведение, называя его бездельником и трутнем.
- Ко мне его прошипела дама и резко вышла из комнаты, с ней вышли все, кроме мамы и Алексея Григорьевича, который подошёл ко мне, потрепал меня по голове и ласково спросил:
- Хочешь чего?
Я в ответ помотал головой, боль в которой резко усилилась и, сла́бо улыбнувшись, сказал
Спасибо!
Тот снова ласково улыбнулся:
Ну, выздоравливай, наследник, выздоравливай! и тоже быстро вышел.
Я прижался к маме и закрыл глаза.
Итак, разобрались я Павел, будущий Павел I, тот самый бедный, бедный Павел и творец поручика Киже, неудачливый сын Екатерины Великой, убитый заговорщиками во главе с сыном своим Александром и недолгий магистр Мальтийского ордена вот собственно всё, что я знал о себе новом из своего прошлого. Та, строгая дама Елизавета Петровна Российская императрица, мама моя здесь всё понятно, пожилой дядька Разумовский, бывший фаворит и доверенное лицо императрицы, а тот, что помоложе фаворит нынешний Иван Шувалов. А тётка, что поила меня отварами нянька моя Мавра.
Мне всего два года, я заболел и по тем временам страшно оспой и меня уже не чаяли увидеть в живых. Видимо, вот тогда-то и стал я Павлом Петровичем, вместо этого несчастного ребёнка. Что же, карты розданы извольте играть
В таком раннем возрасте делать что-то существенное вообще крайне глупо, с другой стороны, у меня немаленький временно́й лаг есть. Насколько помню, Екатерина правила долго и успешно, а у нас на престоле ещё Елизавета, так что впереди много времени на анализ ситуации и решение. Не любитель я принимать скоропалительные решения без знания обстановки Так что первая задача выжить и получить хорошие стартовые позиции.
Маму мою ко мне пускали нечасто, чаще я видел тётушку Елизавету Петровну, Алексея Григорьевича и лейб-доктора Кондоиди. Я спрашивал маму, может ли она заходить ко мне почаще, но та плача шептала мне, что Елизавета Петровна против. М-да дурацкая ситуация и мне она не нравилась, но как-то повлиять на неё я пока не мог.
Болезнь я перенёс без внешних радикальных последствий, на лице осталось пару щербин, да и всё. Чувствовал себя пока слабеньким, но, в общем, это к лучшему, ибо объясняло мои изменения в поведении. Оказывается, меня учили говорить сразу и на русском, и на французском мода нынче такая. А вот французского-то в прошлой своей жизни я никогда и не учил. Так что пришлось симулировать проблемы с памятью. Я старался говорить мало, чтобы случайно не блеснуть владением языком родных осин на нехарактерном для двухлетнего малыша уровне, и больше слушал.
Ребёнок в моей душе очень страдал без матери, а взрослый без информации не учили меня пока ничему, кроме как, говорить на двух языках, видимо, считали, что я слишком мал, да и правильно, наверное. Отец меня тоже посещал, но ощущение от его визитов у меня было скорее отрицательное он был постоянно нетрезв и от этого слишком весел и игрив. Для ребёнка это скорее бы подошло, я ведь хорошо помнил, что моим любимым родственником в детстве был дядя Слава папин двоюродный брат, работавший на Камчатке боцманов на краболовном траулере вечно пьяный и весёлый мужик. Но вот, повзрослев, я его терпеть не мог, алкоголика тупого.
Да и вообще, люди пропивавшие соображение или активно к этому стремившиеся вызывали у меня стойкую неприязнь. Здесь и жизнь бизнесмена, конечно, свою роль сыграла пить серьёзно для крупного дельца это прямой путь потерять всё. Но всё-таки, превращение моего любимого дядьки Славы, который в связи с тем, что служба отца проходила исключительно на Дальнем Востоке, бывал у нас очень часто, в опустившегося краснорожего упыря, очень сильно на мне отразилась.
Нет, ханжой я никогда не был, выпить любил, но пить хоть сколь-нибудь часто Да нет, В жизни я всего два раза я крепко пил. Первый раз, когда мои родители погибли в странной автокатастрофе после этого мы и познакомились с нашими кураторами. Я пил неделю, не мог смириться со смертью любимых людей, ещё очень активных и очень близких я гордился ими, а они мной
Пашка тогда пил за упокой моих со мной. У него тоже тогда мать умерла, рак её сожрал всего за две недели, ничего даже сделать не успели. Он сначала держался, а потом, через полтора месяца после похорон его мамы, состоялись похороны моих и он тоже не выдержал, сорвался.
Мы уже приходили в себя, оба уже напились до упора, и хотелось это остановить. Когда пришёл седой как лунь разом, за пару дней, поседел после смерти жены Пашкин отец, Владимир Виленович.
- Напились, парубки? Больше не хотите? он спросил с каким-то мрачным весельем.
- Напились, дядя Володь!
- Да, пап!
- Ну, хорошо. Тогда давайте приводите себя в порядок, поедем
- Куда, пап?
- Там узнаете! и он опять улыбнулся.
И отвёз нас, протрезвевших, но мрачных и нездоровых в пригород, к частному дому, очень кстати неплохому для 90-х годов в Приморье. У ворот нас троих встретил молчаливый человек и провёл в беседку, где горел очаг и ждали нас двое мужчин средних лет с незапоминающимися лицами.
- Степан, Игорь. представил нам их Владимир Владиленович.