Марфа Лужина была девицей. Уж сорок годков давно миновало, а девица. Так уж сложилась у неё жизнь. Папенька у Марфы был целым поручиком, во Владимирском полку служил. Маменька с нею и братцем Петенькой жила во Владимире, в собственном доме. Что сказать хорошо жили, весело.
Папенька приедет домой, подарки привезёт, радости столько было. Маменька сказки рассказывала им с братцем, потом учила Библию читать, да ещё и по-немецки говорить учила она в девицах фамилию Лерман носила, из само́й Риги была родом. Папенька её в жены взял, когда в той Риге служил.
Больше всего на свете Марфа любила Масленицу. В детстве папа всегда на Масленицу приезжал домой, все вместе ходили на игрища. Как же здорово было увидеть, как мужик с медведем борется! А блины с икрой! А на санках по ледяным горкам с маменькой, папенькой и братцем! Ой, хорошо было: братец смеётся весло так, папенька на маменьку смотрит так нежно, любяще, а она вся розовеет под его взглядом
А потом папенька уехал в мещёрские деревни подавлять бунт крестьян. И не вернулся, уже никогда Маменька долго плакала, потом начала продавать папенькины вещи. Потом и они кончились. Их выгнали из дома. Как страшно и голодно было, и вспоминать больно. Они все пошли к папенькиной родне в деревеньку Матвеев посад, что около Венева. Осенью в жуткий дождь братец заболел и, не доходя до Венева, умер. Маменька так плакала.
А родные папеньки не приняли их, прогнали. И маменька повела её в Ригу к своим родным. Да только не дошли они умерла маменька. Хорошо, добрые люди поняли, что Марфа девочка из дворян и отдали её в монастырь.
Там мать-настоятельница была ну очень строгая, била Марфу каждый день. Всегда говорила Марфе, что та плохо учит писание или французский язык, которая настоятельница знала в совершенстве. Бывало, пищи лишала, заставляла в часовне на коленях молиться по несколько дней.
Марфа прожила там несколько лет, не выдержала и сбежала оттуда в конце концов. С тех пор монастырей боялась, когда на богомолье надо было, плакала и пряталась, лишь бы не ехать. А тогда, до Москвы добралась: где пешком, где подвёз кто. Рядом с Москвой странную монашку увидела Мария Ивановна Салтыкова, спросила кто она, та и ответила. Узнала барыня, что Марфа-то писание знала, что на трёх языках говорить и писать может, и стала Марфа её деток учить.
Так и повелось, Марфа деток учит и за ними приглядывает. Ох, и разные барыни попадались, некоторые и розгами секли, а некоторые и пряниками угощали. Только вот медведя с мужиком больше никогда не видела
И вот, барыня Анна Васильевна Бужина рекомендовала Марфу в няньки для Павла Петровича, Петра Великого правнучка. Вот теперь она у него в няньках. Детки-то тоже очень разные бывают, а вот Павел Петрович очень хороший мальчик. С ней, старой, на разных языках разговаривает, писание просит читать ему и не обижает, жалеет.
Только вот с утра странно себя ведёт, как оспой, сердешный, переболел, так вскочит с самого ранья и давай вокруг дворца бегать, дождь ли снег бежит, потом руками-ногами так странно машет. Из железа ему штуки какие-то отковали гантели называются, ими машет. Поперву, она беспокоилась, не заболел ли он снова, но доктор Кондоиди сказал, что мальчик, словно юный спартанец, занимается гимнастикой. Кто такой этот спартанец-то? Но коли не заболел, так хорошо.
А потом, вот как в детстве на Масленицу на игрище видела обливается холодной водой. Ладно, в жару летнюю, а вот в мороз страшно ей, но её Павлуша только смеётся над ней, но ласково так. А на эту Масленицу он её повёз с собой, и она увидела снова, как медведь с мужиком борется. Заплакала она, а он её по голове гладил и Марфушею называл. Как папенька тогда
Что же, попробовал я с императрицей поговорить получилось. Не стала она моих нянек наказывать, просто велела своей подруге Анне Воронцовой, заходить ко мне и разговаривать о жизни. И это её решение оказалось для меня очень удачным Воронцова была чрезвычайно умной женщиной и при этом действительно любила детей. И очень важно, что она, урождённая Скавронская, была двоюродной сестрой императрицы племянницей её матери, императрицы Екатерины Алексеевны, да ещё и супругой канцлера империи.
Я быстро приучился называть её тётушкой Анной и получать удовольствие от общения с ней. Информация пошла широким потоком я нашёл свой баланс. Сколько нового я узнавал об этом мире.
Я быстро приучился называть её тётушкой Анной и получать удовольствие от общения с ней. Информация пошла широким потоком я нашёл свой баланс. Сколько нового я узнавал об этом мире.
Летом наша армия под командованием старого лиса Апраксина вступила на территорию Пруссии, угрожая королю Фридриху II, снимая давление с изнемогающей Австрию и растерзанной Саксонии. У Гросс-Егерсдорфа Апраксин победил пруссаков, но потом начались непонятные манёвры, которые легко оказалось связать с самочувствием Елизаветы Петровны.
Оно резко ухудшилось, тётушка реально была при смерти и интриги при дворе вышли на невиданный до сих пор уровень. Апраксин под влиянием своего лучшего друга канцлера Бестужева, вместо того, чтобы добивать пруссаков, рванул со своей армией домой. Бестужев явно готовил захват власти под регентством моей мамы, но вот, судя по нашим с ней разговорам, она об этом догадывалась, но прямо в самом процессе не участвовала.
Папочка понимал, что при таком раскладе он сойдёт со сцены, уступая позиции формально моей маме, а фактически канцлеру, и отчаянно интриговал против заговора. Котёл с интригами кипел и булькал.
Но императрица внезапно выздоровела и отреагировала на происходящее в своём стиле рубить головы, как её отец Пётр I она не рубила, дала обет, но повела себя круто. Не особо разбираясь, арестовала Апраксина, Бестужева, всё окружение мамы. Я, конечно, пытался защитить Екатерину, плакал, просил о помощи Разумовского, но реально повлиять на ситуацию не смог.
Началось следствие. Его вёл лично Александр Иванович Шувалов, глава Тайной канцелярии и доверенное лицо императрицы.
Апраксина запытали до смерти. Говорили, что при его последнем допросе присутствовала сама императрица, которая хотела знать о заговоре всё, и вот то ли сердце у фельдмаршала не выдержало, то ли каты переусердствовали
Бестужев такой участи избег, он успел сжечь бо́льшую часть своего архива, и доказательств против него не было. Однако вскрылись его многочисленные хищения, мздоимства и весьма предосудительная переписка с иностранными послами, из которой, при желании, можно было сделать вывод об организации им заговора. Императрица такое желание имела, но заговор-то был не против неё, поэтому канцлер был просто сослан в собственное поместье под Москвой.
Никто из арестованных на маму показаний не дал. Её окружение, состоявшее из людей гражданских, утончённых, подвергли серьёзному давлению, но никто из них против неё ничего не показал.
Главным свидетелем против неё должен был стать близкий к маме Иван Елагин, который был другом её тогдашнего кавалера и активного адресата переписки Бестужева Станислава Понятовского, а вот его следствие видело очевидным участником заговора. Но Елагин, утончённый поэт, избалованный сибарит, чудак, который просто должен был всё знать о её участии в заговор, оказавшись под серьёзнейшим давлением следователей, ничего против Екатерины не показал, и документов, хоть как-то её изобличающих у него тоже найдено не было.
Так что маму решили допросить. Дознание должно́ было стать последним средством доказать её виновность в заговоре. Расспрашивать её решила сама императрица. На допросе она давила на неё, требуя признать вину, но мама держалась стойко. Улики и показания, которые хоть как бы свидетельствовали против Екатерины, отсутствовали, и императрица поняла, что мама в заговоре не участвовала.
Противники мамы отступились, и только Пётр Фёдорович по-прежнему пытался активно сжить её со света, требуя для неё всяческих кар и придумывая аргументы в её виновности. Это выглядело настолько мерзко, что сначала Разумовский пытался его остановить, а потом уже сама Елизавета велела Петру замолчать. В общем, дело у отца не выгорело, а для мамы всё-таки всё обошлось без наказания.
В армию назначили Фермора, тот захватил восточную Пруссию, а потом направился на Берлин. Однако после неудачной осады Кюстрина и жесточайшего сражения наши войска отступили. Война
А у нас в столице жизнь текла своим чередом. Я ещё более сблизился с мамой, лишённой своих друзей, высланных из столицы. Мне хотелось быть рядом с ней и хоть чем-то помочь. И я старался поддержать её и сказал:
- Мамочка, я буду с тобой рядом! Всегда буду! Я твой сын и ты всегда для меня моя любимая мамочка!
- Спасибо, сын! Только ты рядом! мама плакала, мне тяжело было смотреть на неё сильную и красивую, но такую измученную, и я просто прижался к ней и только и думал передать ей своё тепло, свою поддержку
- Спасибо, сын! Только ты рядом! мама плакала, мне тяжело было смотреть на неё сильную и красивую, но такую измученную, и я просто прижался к ней и только и думал передать ей своё тепло, свою поддержку
Я начал просить у императрицы начать учить меня, и учитель был мне назначен. Некто Фёдор Бехтеев, который был довольно крупным дипломатом, но, кроме того, имел известность как учитель племянницы тётушки Анны Екатерины Воронцовой.
Вот странный же тип мне попался. Он, конечно, хочет как лучше, старается, но выходит какой-то кошмар: обучение чтению, письму и счёту с помощью солдатиков, подсадные соученики типа неграмотные, издание газеты для меня лично. И притом ещё и «сапог» он, как папа мой в прошлой жизни таких персонажей называл. Иначе военный штафирка, который, кроме устава, ничего и не знает.
Мне его, конечно, жалко было, но раздражал меня этот дядька сил нет. Я же внутри взрослый уже человек, а он со мной как с младенцем. Нет, всё было бы, наверное, правильным, если бы на моём месте был истинный Павел. Но мне реальному хотелось учиться быстрее, легализовать свои знания и получать новые, набирать авторитет и опыт в этом мире, развиваться, а Бехтеев мне, по сути, мешал. Но тётушка Елизавета, как я её стал называть, менять моего воспитателя категорически не хотела, не слушая ни меня, ни Разумовского, так что пришлось мне смириться с ним, попробовать хоть как-то ускорить своё обучение. Терпеть и терпеть стараться получить как можно больше от него.
С приходом Бехтеева решили удалить моих нянек, мол, пора учить царевича без женского коллектива вокруг. Кого куда распихать: кого помоложе в другие семьи, а кого постарше в монастыри на призрение. Здесь я пошёл просить за свою старую нянюшку Марфу монастырь бы она не пережила. Приказ тёти был твёрд, никто против её слова идти не хотел, пришлось к ней идти.