Всего лишь пища
Мороз пробегет по коже вместе со струями воды, и я невольно вздрагиваю от очередного выстрела грома.
Уезжайте! грохочет огромный оборотень, язык не поворачивается назвать его Иванычем. Мы тут сами
Конечно-конечно, я сейчас отвезу ведарей и вернусь
Нет, хотя бы неделю поживи в другом месте, отрезает берендей и поворачивается к рыдающему Вячеславу.
Сань, может тебя понести? Или на закорки запрыгнешь? я протягиваю руку Александру.
Ты беги, а мы тебя догоним, вместо него отвечает тетя Маша.
Я трусцой бегу в сторону деревни, ноги оскальзываются на сырой земле. Одежда вымокла до нитки, в кроссовках хлюпает холодная вода, носок на правой ноге сминается гармошкой и натирает на пятке мозоль. У Александра вряд ли есть проблема с мозолью, и, скорее всего, никогда не возникнет, ведь его пятка осталась лежать
Я оглядываюсьна бегущих ведарей, тетя Маша лишь поддерживает Александра за руку. Они похожи на спешащую мать и сына, в той самой ситуации, когда ребенку хотелось поиграть, и он прыгает на одной ножке. Но Александр далеко не ребенок и не время для игр, однако не отстает от бегущей тети Маши. Каким-то чудом не скользит по размокшей глине и сырой траве. Прыгает на одной ножке, как на физкультуре в пятом классе.
Я мчусь к деревне, рассекаю падающую стену воды. Пару раз чуть не падаю в раскисшую землю, однако в последний момент успеваю восстановить равновесие. В такую погоду даже псы прячутся по своим конурам и не рискуют высовывать влажные носы.
«Люблю грозу в начале мая» сверкает мысль.
Левой-правой, левой-правой. Люб-лю гро-зу вна-ча-ле ма-я Сзади чавканье догоняющих ног, но вот и деревня, теплые огоньки в занавешенных окнах. Мы добегаем до машины в одно время.
Дом Иваныча заперт, но я знаю, что ключ под третьим кирпичом на завалинке. Заметил, когда убегали в погоню за Мариной. Кролики встречают меня тревожным шевелением и слабым писком. Я забираю ключи от машины с урчащего холодильника и выбегаю обратно. Поворот ключа и под третий кирпич, всё как было.
Поехали? спрашивает тетя Маша.
Опять буднично, спокойно, обыденно словно роботы, бездушные творения человека.
Да-да, сейчас поедем. Сань, ты в салон сядешь?
Он кивает и прыгает к ручке двери. Чуть больше полгода назад он хватался за неё и падал в углубление на полу Снова мелькает молния. В воздухе пахнет сырой глиной, перемешанной с навозом землей и легким дымом из чьей-то печи. Тетя Маша садится рядом со мной. Я молчу про намокающие сиденья машина и так претерпела много издевательств. Отец с меня шкуру бы спустил, если бы увидел такое.
Мотор урчит с небольшими подвываниями ставлю себе на заметку залезть в него, когда будет возможность. Фары выхватывают летящие капли дождя, с легкой пробуксовкой машина дергается вперед. Как огромный бегемот переваливается на вымокшем песке, но «УАЗик» всё-таки вырывается на свободу. Набившийся в протекторы песок вылетает на асфальт, машина идет ровнее.
Ты можешь не гнать, езжай аккуратнее, советует тетя Маша. С Сашей всё будет хорошо.
Да как же хорошо, если он остался инвалидом? спрашиваю я у спокойной женщины.
Жень, всё нормально. Я посплю, и всё восстановится лучше прежнего, доносится из салона. Александр сидит, вытянув культю на сидение, старается не покачиваться при перепадах и поворотах.
С чего ты это взял? спрашивает тетя Маша.
У меня же все раны затягивались неуверенно произносит Александр, может и новая нога вырастет.
Рана затянется, но ты же не ящерица, чтобы у тебя новый хвост вырос. Смирись с этим, Саша, мы сделаем тебе такой протез, что не отличишь от настоящей ноги, также ровно произносит тетя Маша.
Александр чуть слышно стонет первый выплеск чувств, который я замечаю с тех пор, как он подошел к черте защитного круга. Я кидаю взгляд в заднее зеркало, он прикрывает глаза рукой и откидывается на сиденье.
Лучи фар выхватывают сгусток черноты
Тот самый черный зверь из моих кошмаров
В оскаленную пасть легко можно положить голову. Глаза горят алыми угольками, не затухающими под косыми струями. Больше Иваныча по размерам чуть ли не в два раза. Зверь прижимается к дороге, как кот перед броском. Похоже, он ждет нас
Всё это проносится в голове за долю секунды. Руки выкручивают руль влево. Заставляют машину объехать чудовищное порождение ада. Краем глаза я вижу, как тетя Маша выхватывает из-за пояса те самые гвозди-иглы.
Зверюга бьет всей массой в бок машины. Нас тащит к краю дороги. Я успеваю выровнять идущую юзом «буханку», но колеса попадают на влажный песок, и начинает вертеть пуще прежнего.
Росчерк молнии освещает горизонт «Уазик» подкидывает вверх. Небо смешивается с землей. Нас крутит как белье в барабане стиральной машины.
Сколько меня не было в этой жизни? Сколько секунд, минут, часов или дней я провожу без сознания?
Последнее что помню мы с ведарями падаем в овраг. Я трогаю поверхность под головой мокрая, грубая мешковина. Вспышка света вырывает из темноты круглый руль, обрывки ткани и поролона с оторванной спинки.
Машина лежит днищем вверх!
На ремне безопасности безвольно свисает тетя Маша, как будто манекен нарядили в зеленую форму и вывесили сушиться на веревке. Из тряпочных рук выпали иглы, и теперь лежат среди стеклянных осколков на набирающем влагу потолке. Седые волосы выбиваются из-под платка и слабо шевелятся под дуновениями ветра. Прядка возле губ трепещет отлично от остальных.
Жива! Несмотря на падающие капли из-под платка, несмотря на жесткое падение, несмотря на стягивающий ремень безопасности, что иногда больше вредит, чем помогает. Жива!
Уже хорошо! А насколько жив я? Синяки и шишки ноют, но не взрывают мозг как при переломах. В скулу упираются осколки разбитого лобового стекла. Я с кряхтеньем поворачиваюсь на спину. Слышу стон и заглядываюв салон. Возле моих ступней сжимается рука Александра, окровавленной луной виднеется лицо с зажмуренными глазами. Похоже, ему приходится хуже всех, хотя ещё нужно узнать, что с тетей Машей.
Мотор глохнет. В тишине слышны редкие стоны Александра и мои шорохи, когда я пытаюсь выбраться. Я вижу, как через торчащие клыки разбитого окна в салон заливается вода. Судя по всему, мы попали в большой придорожный овраг. Молния освещает мазутные разводы у берега, и я могу оценить размеры болотца. Примерно с половину футбольного поля, а мы ещё находимся на мелководье.
В плоскость мазутной пленки впиваются сырые пули дождя. Капли пронизывают зеркало стоячей воды, выплескиваются наружу стеклянными шариками и ныряют назад, чтобы навсегда раствориться в сборище бриллиантов, упавших с неба.
Мутноватая вода заливается в салон
Где эта черная тварь?
Седые пряди шевелит ветерок
Я почти вылезаю под падающий с неба ливень, когда в воду спрыгивает черный перевертень. Волна от приземления хлещет по лицу, крупинки глиняного ила попадают в глаза. Огромная лапища, заскорузлая как дубовая кора, смыкается на моем горле. Я чувствую, как бутылочной пробкой вылетаю из машины. В воду падают осколки лобового стекла.
Седые пряди шевелит ветерок
Я почти вылезаю под падающий с неба ливень, когда в воду спрыгивает черный перевертень. Волна от приземления хлещет по лицу, крупинки глиняного ила попадают в глаза. Огромная лапища, заскорузлая как дубовая кора, смыкается на моем горле. Я чувствую, как бутылочной пробкой вылетаю из машины. В воду падают осколки лобового стекла.
Опять эти глаза
Я лицом к лицу оказываюсь рядом со своим давешним кошмаром Сколько раз я просыпался в холодном поту Просыпался в ту секунду, когда острые клыки уже царапали кожу на горле Или я лежал на полутемной полянке, рядом с Жилой, и это существо поднимало корявую лапу для последнего удара
Из пасти несет прокисшим хлебом и сосновой живицей, налитые кровью глаза пронизывают насквозь. Оборотень рассматривает меня, стальная лапа легко удерживает на весу. Так малыш поднимает с земли мертвую бабочку-капустницу и рассматривает её перед тем, как оторвать светлые крылышки.
Я тоже оборотень!!!
Отпусти, тварь! вырывается жалкий сип из пережатого горла.
А ведь мог ещё жить! Куда ты полез, животное? громче раскатов небесной пушки грохочет черное создание.
Его лапища сдавливает шею
Я же тоже оборотень!
Вот оно, то самое существо, чей образ заставлял меня перекидываться в подобие получеловека-полумедведя. Но в этот раз не получается, какой-то дикий ужас гонит все мысли из головы, кроме одной: «Хочудомой».
Хочу домой! Забиться под одеяло, не знать и даже не догадываться о существованииэтих тварей. Не быть одним из этих тварей. Хочу домой! Чтобы утром будила мама, чтобы из кухни пахло яичницей, чтобы шуточно пикироваться с отцом за завтраком. Хочу домой! Прочь из этого места, где пахнет стоячей водой, где раскалываются небеса, где друг на друга охотятся люди и оборотни где меня хотят убить.
Я трепыхаюсь в лапище, руки пытаются разжать огромную (ладонь?) корягу. И злюсь.
Второе чувство после дикого ужаса это злость. Твою же мать оборотень я или тварь дрожащая? Я вырываю черный клок шерсти и улыбаюсь в оскаленную пасть. Перед глазами плывут радужные круги, такие же, как на пленке мазута. Я умираю так чего же мне терять?
Хотя я всю жизнь умирал. Всю жизнь я шел к смерти так чего же я страшусь? Бессмертием пока никто не наделен, так чего же бояться? Круги становятся интереснее и ярче.
Коряга сжимается сильнее, но я перестаю её чувствовать. Злость захлестывает с головой. Как тогда, в садике, когда мой друг Кирюша сломал любимую игрушку. В один миг из друга он перешел в разряд самого лютого врага. По-детски наивно, но я возненавидел его больше, чем фашистов из кинофильмов про войну. Детские ручонки хлестали по лицу упавшего малыша, и хотелось сделать очень больно, также как разбитой машинке. Друг (враг?) тоже бил в ответ и боль, щедро сдобренная обидой, хлестала бензином в костер ярости. Меня дернули назад, я отлетел на пару метров и кинулся на дядю Васю, нашего физрука, студента на практике. В тот миг я готов был кидаться на весь мир. Я выл, кусался, царапался. А сторож дядя Вася смеялся и уговаривал успокоиться, и это воспоминание взрывает мозг сейчас.
Хочется кусаться, царапаться и что-то делать, а не просто умирать безвольной птицей в когтях хищника. Треск ткани и по черной морде сквозит удивление. Я рычу и отгибаю отростки, покрытые густой черной шерстью. Рычу и отгибаю медвежьими лапами.
Отпусти, тварь! повторяю я, когда ноги-лапы обретают почву под ногами. Жидкую, засасывающую, но почву! Коготь большого пальца ноги натыкается на осколок кирпича.