Рвущие одежду лапы, хруст костей, мокрое чавканье огромной пасти
Меня уже колотит от бьющих разрядов. Я смотрю на Марину, сквозь неё, в ту самую промозглую осеннюю ночь.
Черная шерсть лоснится на боках, согнутые ноги делают шаг ко мне. Окровавленные клыки скалятся в радостной ухмылке
Марина уменьшается в размерах, а я упираюсь загривком в потолок и собираюсь расти дальше.
Вот теперь ты стал симпатичнее, сквозь оглушающий стук сердца в ушах, доносится голос Марины, посмотри на себя в зеркало!
Я нагибаюсь к зеркалу шкафа, и на меня таращится морда медведя, более плоская и клыкастая. Из-под черных брыл выскакивают белые клыки, более похожие на зубья бороны. Густая темно-бурая шерсть покрывает всё тело, сквозь неё проступали объемные мускулы. Вот теперь я могу посоревноваться и со Шварценеггером! Если он, конечно, тоже не оборотень.
Я улыбаюсь этой мысли, и в зеркале отражается оскал пугающей пасти. От вида огромных клыков я отшатываюсь, и лапа сама бьет по отражению. Зеркало брызгает миллиардом мелких осколков. Они застревают в шерсти на вытянувшихся ногах, осыпают мощную грудь, стучат по поджарому животу.
Ну ты и засранец! комментирует Марина. Ты теперь мне зеркало должен.
А ты мне должна нормальную жизнь, вырывается из моей глотки хриплый рев. Куда я теперь таким пугалом? Ни на дискотеку, ни на гулянки, только в армию.
Я уже попросила прощения, тихо говорит Марина. Сделанного не воротишь, тебе остается просто смириться и научиться с этим жить. Либо попытаться лишить себя жизни, а это оборотню очень трудно сделать слишком уж силен инстинкт самосохранения. Мне рассказывали, что другие пробовали и стреляться, и вешаться, но уворачивались в последний миг или рвали веревку. Самый оптимальный вариант это спрыгнуть с обрыва, но и то не факт, что разобьешься.
От её слов я успокаиваюсь, и моё тело принимает первоначальный вид. Осыпаются осколки зеркала с редеющей шерсти, руки и ноги уменьшаются в объемах. Лицо чешется, словно под кожу насыпали крошек. Такой же зуд расползается по всему телу, когда шерсть втягивается внутрь.
От её слов я успокаиваюсь, и моё тело принимает первоначальный вид. Осыпаются осколки зеркала с редеющей шерсти, руки и ноги уменьшаются в объемах. Лицо чешется, словно под кожу насыпали крошек. Такой же зуд расползается по всему телу, когда шерсть втягивается внутрь.
Я ловлю себя на мысли, что прикрываю пах руками трусы не выдерживают увеличения тела и скользят тряпочкой на блестящие осколки. В таком положении очень трудно спорить или противоречить вступает в действие психологический барьер стыда. Недаром же фашисты в Великую Отечественную войну допрашивали в основном обнаженных людей.
Кинешь штаны? я интересуюсь с тоном смиренного монаха. А то боюсь, что потянусь за ними и откроется неприглядное зрелище.
Марина тоже обращает внимание на мои руки, взвизгивает и бросается прочь из комнаты. Ей-то хорошо она в тапочках, а мне приходится со скоростью черепахи делать три шага по направлению к креслу. Как йог вышагиваю по битому стеклу. Всё равно три или четыре осколка впиваются в кожу ступней. Пока надеваю штаны, еще пару раз наступаю на пол. Чертыхаюсь.
Ты всё там? доносится из кухни.
Да всё я, всё! Неси бинт и йод, пока не истёк кровью и не уделал полностью твои замечательные дорожки.
Марина приносит совок с веником и протягивает мне моток ваты с пузырьком йода. Пока она подметает, я обрабатываю раны желто-янтарной жидкостью. Прямо идиллия получилась она убирает дом, я зашиваю раны. Всё как в средневековье, когда рыцарь вернулся с похода, латает прорехи, а жена суетится по дому.
Ночью пойдем в поле, там зеркал не будет! бурчит Марина. Заодно и побегать попробуешь, а то пока и ходишь с трудом.
В поле это хорошо, но мне бы домой надо. И так ночь не ночевал, родные забеспокоятся.
Сегодня днем сходим к соседке, от неё позвонишь. Домой тебе пока нельзя, если тут я с тобой справлюсь, то там ты можешь всех порвать.
Я вытаскиваю из ноги ещё один осколок. Неприятные ощущения.
Днем мы выходим за калитку. Моя «буханочка» умылась утренней росой и по ней стекают вниз темные разводы. Дракон с дома Иваныча провожает нас насмешливым взглядом. Его клыки по размеру похожи на мои, так что я буду знать, где взять запасную челюсть.
На улочке никого не оказывается, поэтому пересуды за спиной Марине не страшны. Мне-то всё равно, а честь девушки может пострадать, если её увидят с другим мужчиной. Если рядом, то целовалась, если держит за ручку, то уже спала злые языки всегда наготове, только и ждут момента, чтобы вонзиться в жертву.
Возле дома соседки нас встречает скулящий песик. Окрасом похожий на лису, он поджимает короткий хвост и всем своим видом выражает мировую скорбь. Застыв в калиточном проёме, он пытается залаять на нас, но потом его неуверенные ноги несут тощее тельце прочь. Отбежав на приличное расстояние, собачонок всё же тявкает пару раз. Я рычу в ответ, и скулящее ядро припускает прочь по улице.
Добротный дом, выкрашенный синей краской, встречает нас тишиной и каким-то будоражащим запахом. Он влезает в ноздри, манит и тянет к себе, неожиданный и резкий, словно выстрел в тумане, словно гром в феврале, словно Кровь! Крупные красные шлепки ведут за угол дома.
Спокойно, Женя, хрипит Марина. Следуй за мной, я смогу удержать тебя.
От чего удержишь? мой голос тоже вырывается с хрипотцой.
От непродуманных действий. Нас может потянуть на свежее мясо, так что держи себя в руках.
Как же пахнет Словно лизнул полозья детских санок холодной зимой, и теперь в воздухе парит запах свежей крови, смешивается с резким ароматом металла. По телу пробегают небольшие разряды тока. Мы проходим по кровавым шлепкам за угол дома, и на чурбачке для колки дров обнаруживаем источник запаха. Обезглавленная курица лежит пернатым рюкзачком рядом с окровавленным топором. Отрубленная голова повернута клювом к нам, полузакрытые пленкой глаза смотрят с укоризной, словно мы виноваты в её смерти.
Но не это привлекает внимание. Красное мясо, жилы, запекшаяся кровь всё это тянет к себе, призывает вонзить клыки, рвать когтями и упиваться своей силой и могуществом. Жесткая ладонь обжигает кожу на щеке, будто с размаха ударяют резиновой грелкой.
Не вздумай оборачиваться! Держи себя в руках, повторяет Марина.
Я громко выдыхаю, сбрасывая наваждение. С огромным трудом отвожу глаза в сторону. Обычный дворик, потемневшие от времени сараечки-пристроечки, туалет смотрит на небо сердечком. И посреди двора топчан
Идем! Соседка куда-то отлучилась, так что мы можем быстренько звякнуть и отправляться обратно, а то весь зеленый стоишь.
Я, покачиваясь, как после выкуренной впервые сигареты, прохожу за девушкой в дом. Запах, одуряющий, зовущий он тянется отовсюду. Я замечаю, как на руке уплотняются ногти и слегка темнеют волоски. Сам себя бью по щеке, боль снова отрезвляет. Если так пойдет и дальше, то рука у меня будет набита капитально, да и рожа тоже.
В доме лежат дорожки-половички. Стол покрыт скатертью с бахромой, на креслах накидки, в серванте белеют тарелки и чашки. Я словно пришел в гости к бабушке.
Если бы ещё не запах крови
Вон телефон, звони. А я пока записку напишу, что мы заходили, Марина кивает на обвитый белой спиралью телефон.
А соседка не заругается?
Это в городе вы прячетесь за семью запорами, а у нас от соседей двери не закрывают, как сейчас. Так что пользуйся, пока я добрая.
Судя по вытянувшемуся проводу от трубки к телефону соседка любила поговорить между делами и ходила с трубкой из комнаты в комнату. Несколько гудков спустя мембрана кашляет, и далекий мамин голос произносит привычное: «Алло!».
Мам, привет, это Женя! Звоню тебе сейчас от Сашки, он просит меня помочь ему с баней. Тут делов на пару дней, так что я ненадолго задержусь.
А как же техникум, Женя?
Мам, там всё нормально, сама знаешь. Экзамены я все сдал, а диплом ещё не скоро. Чертежи и дипломную работу я отдам, так что немного развеяться не повредит.
С машиной всё в порядке? после небольшой паузы берет трубку отец.
Да, пап, не волнуйся! Стоит сейчас и блестит как у котика глазки!
Ну, смотри, Женя, если что случится, то я тебе эти глазки на одно место натяну и моргать заставлю.
Всё понял, шеф! Не извольте сумлеваться, чай, оно не в первый раз! Маме привет, через пару дней буду.
Давай аккуратнее там. Пока.
Короткие гудки. Вот непонятно о чем он говорил «аккуратнее»? То ли обо мне, то ли о машине.
Не хотела бы я быть твоей женой, из комнаты выходит Марина.
Чой-то? Это что еще за заявления?
Да врешь ты больно складно, Марина оборачивается в дверях. Пошли, что ль?
Не, стоп! Ты не поняла, это же ложь во благо!
Ага, рассказывай.
Чего рассказывай? Сама знаешь, если бы я им рассказал, что со мной произошло, то прислали бы белую машинку с красной полосой, а в ней двое дюжих санитаров с крайне немодной рубашечкой.
Да-да-да! И обманывая жену, ты бы так же себя оправдывал!
Не сразу до меня доходит, что она меня дразнит.
Эх, отвести бы тебя на сеновал и объяснить, что нельзя так издеваться над мужчинами, да боюсь ты Феде расскажешь, улыбаюсь я.
Конечно, расскажу, во всех подробностях, не извольте сумлеваться! подмигивает она, крутнув объемным задом.
Вот только набираю воздуха, для того, чтобы выплеснуть ещё пару солдафонских комплиментов, как иной запах касается моих ноздрей. Я явственно ощущаю, как ежик коротких волос встает дыбом. Волосы зашевелились даже в подмышечной впадине, не говоря уже о других местах. Гуще куриной крови, слаще, привлекательнее негромкое рычание вырывается из груди, но я успеваю перехватить Маринину ладонь.
Попалась! привлекаю её к себе.
Тяжелые шары грудей слегка расплющиваются о мою грудь, жаркое дыхание опаляет щеку. Теплое бедро прижимается к паху, вызвав томление внизу. Но не от девушки идет одуряющий запах, от которого мутится в голове. Откуда-то сзади, из оставленного дома. Я ещё раз втягиваю ноздрями пряный воздух.
Пусти, нас же увидят! отстраняется Марина.
Я соображаю, что держу её в объятиях на улице, и с неохотой выпускаю из рук упругое тело. Тявкает рыжий песик, дрожащие лапки так и тянут его к дому. Хочется ещё раз рыкнуть, но уж слишком жалобно он выглядит.
Запах понемногу испаряется из ноздрей, волосы опускаются, но поднимается что-то другое, что касалось бедра Марины.
Я уже с трудом себя сдерживаю, когда мы молча проходим домой сказывается долгое отсутствие женской ласки. Куриная голова! Во что мне поможет, так нужно её себе представить, или того разрубленного щенка. Я тут же усаживаюсь в кресло и закидываю одну ногу на другую.