За звериную силу Васю побаивались, тем более, что срок тянул он «по восьмёркам». Ст.88 раньше была за убийство.
Его троюродный брат, хронический алкаш, в пьяном бреду за что-то избил свою дочь, четырёхлетнюю Валечку, Васину племянницу, которую Вася, не имеющий по причине длительных отсидок ни семьи, ни детей, очень любил. Девочка была избита папашей так, что полдня не приходила в сознание, и он прятал её в погребе, чтобы полуживого ребёнка не увидел Вася. Через неделю мёртвую Валечку нашли, и Вася, пока вызывали «скорую» и милицию, повёл заливающегося слезами брата за сарай. Легко повалив пьяного на землю, Вася куском трубы сломал ему ноги, руки, рёбра, позвоночник и проломил череп, после чего сдался участковому.
В «обиженные» Вася попал по пьяной дурости. После «первой ходки» он не просыхал месяц и его, пьяного, привезли в СИЗО, и по ошибке закрыли в «гарем»*, в камеру для этих самых Утром Вася проснулся, а уже всё. Обратного пути нет.
На воле вообще работал?, чтобы начать длинный интересный разговор с Васей достаточно задать один вопрос. Контролёру скучно. Все уже спят. Только Вася тихо шарохается по своей каморке. Тут их «обиженных» четверо. Все, кроме него, дрыхнут.
Конечно, работал. Как же без работы?
Выходят на крыльцо. Вася выпускает в морозную темень длинное облако дыма:
После профтехучилища слесарил. Потом отца похоронили. Хотел жениться сел. Восемь и четыре оттянул на восемьдесят шестой в Узене. Потом откинулся * в морге работал, холодильщиком.
В морге?
Ну да. Да там такой морг Дикость собачья. Прикинь, из четырёх холодильников работает только один!.. Ну, камеры холодильные. Комнаты такие
И чё?
Ну. Только одна работает, да и та еле-еле Я запарился ругаться. Трупы везут со всего района. Я и сторож, я и холодильщик, я и трупы принимаю. А на улице лето. Жара Морг хоть и подвальный, а тепло. Темнотища. Ток отключают вечно. Холодильник-то и накрылся Окошки под самым потолком маленькие, голова не пролезет. Дождик пройдёт, по стеклу черви ползут. А тут ещё коты эти
Контролёр поворачивается удивлённо:
Какие коты?
Коты Дикие. Половина окошек в морге без стёкол собака не пролезет, а коту в самый раз. Ага Бывало, захожу в мертвецкую темно, страшно, керосинкой свечу, ни хрена не видать Тут вонь, а тут коты, заразы!.. В темноте глазами зыркают, урчат Как подходишь шипит и зубы скалит. Царапается, не подпускает. Глаза выкатит, скотина, шерсть дыбом: «Мя-а-а-а-ууу!» Вся морда в крови
Чего?
Ну да!.. Швы раздерёт, аж наполовину залезет в покойника и жрёт, падла
Контролёр неприязненно отодвигается:
Ну тебя на фиг, Вася. Иди спать!
Вася вздыхает, торопливо докуривая, уходит:
Такие дела
Где ты сейчас, Василий Демченко из Актюбинска?
обиженный* один из самых нижних статусов. Практически неприкасаемая каста, используемая на самых грязных работах.
отряд* жилое спальное помещение.
гарем* отряд (камера) для низшей касты осужденных (чушков, гомосексуалистов, растлителей и т.п.), обратной дороги оттуда нет.
откинулся* освободился.
****
Бокс
В детстве меня очень тяготило одно неожиданное открытие особенности своего характера. Я слишком добрый, оказывается. Нет, я понимаю, что каждый из нас по-своему добрый, и показатели доброты у нас разные. А моя доброта меня часто огорчала, и порой даже пугала. Доброта на грани болезненной жалостливости. Увижу в кино хромую собаку месяц перед глазами стоит. А если на улице встречу, да ещё замёрзшую, трясущуюся от голода-холода, вообще караул!.. До слёз в горле. Мне, нормальному десятилетнему мужику, это откровенно не нравилось, и я тщетно пытался даже бороться с этим. Перед друзьями бахвалишься своей несокрушимой мужеской жестокостью, а у самого аж голос срывается так жалко подбитого кем-то воробья, что физически чувствую, как больно и страшно ему сейчас.
Классе во втором отец уже со мной не церемонился на этот счёт, а пытался сделать меня мужиком любым способом, что мало получалось. Ни за что меня никогда особо не наказывали, я никогда не жаловался, и о моих «поражениях» узнавали лишь случайно.
А ну, иди дай ему как следует. Ты чего, как девочка?..
Как отец прознал, что этот пацан, старше меня года на четыре, отлупил меня ни за что, ни про что? Это и «отлупил-то» не назовёшь. Налетел сзади, повалил, и, сидя на мне, мутузил минут десять, ждал, когда попрошу. А я не просил. Никогда не просил. Меня серьёзно лупили в детстве раз десять, и всякий раз я помню тот странный испуг на лицах обидчиков. Теперь-то я понимаю, в чём дело. Я не убегал, не плакал и не жаловался никогда. А самое, видимо, обескураживающее противника было то, что я всегда смотрел в упор, молча, ни за что не подчиняясь. У самого поджилки трясутся от осознания дальнейшего, а сам не шелохнусь. И даже после солидной трёпки с тыканием мордой в грязь звука не произнесу и не побегу с рёвом ябедничать. Обескураживало многих ещё и то, что избиение не служило поводом тому, чтобы я «больше сюда не ходил». По природе своей я «псих-одиночка», как правило прогуливался один, и помню до сих пор открытые рты вице-обидчиков, поднятые их брови, когда те видят, что я «спокойненько» прохожу мимо, после того, что произошло, причём даже ни вчера произошло, а час назад! И не веду за собой никого! На окрик «тебе чё, ещё добавить?», я останавливаюсь и молча смотрю в упор. Ко мне подходили, даже замахивались часто. Но больше не били, как правило. И это удручало, как ни странно! Неожиданно для себя, я сформулировал в голове свою первую и совершенно ошибочную формулу: «Вот пусть только первым ударит, и тогда я ему покажу!» Это и есть трусость. Если вы слышите, как мужчина говорит: «Я первый не ударю, но если меня разозлят!, поверьте это говорит трус. Самым интересным было то, что «показать» -то я мог! И ещё как мог. На уроках физкультуры учитель всякий раз особо отмечал моё физическое развитие, да и сам я замечал ни раз, что редко кто может побороть меня или выиграть «на руках». Разве что те, кто намного старше меня, да и то далеко ни каждый. Сила мне досталась от отца. Доброта, видимо, от мамы. Кумиров у меня не было. Покорностью тоже не блистал особо. Что неминуемо и вело меня к одиночеству.
обиженный* один из самых нижних статусов. Практически неприкасаемая каста, используемая на самых грязных работах.
отряд* жилое спальное помещение.
гарем* отряд (камера) для низшей касты осужденных (чушков, гомосексуалистов, растлителей и т.п.), обратной дороги оттуда нет.
откинулся* освободился.
****
Бокс
В детстве меня очень тяготило одно неожиданное открытие особенности своего характера. Я слишком добрый, оказывается. Нет, я понимаю, что каждый из нас по-своему добрый, и показатели доброты у нас разные. А моя доброта меня часто огорчала, и порой даже пугала. Доброта на грани болезненной жалостливости. Увижу в кино хромую собаку месяц перед глазами стоит. А если на улице встречу, да ещё замёрзшую, трясущуюся от голода-холода, вообще караул!.. До слёз в горле. Мне, нормальному десятилетнему мужику, это откровенно не нравилось, и я тщетно пытался даже бороться с этим. Перед друзьями бахвалишься своей несокрушимой мужеской жестокостью, а у самого аж голос срывается так жалко подбитого кем-то воробья, что физически чувствую, как больно и страшно ему сейчас.
Классе во втором отец уже со мной не церемонился на этот счёт, а пытался сделать меня мужиком любым способом, что мало получалось. Ни за что меня никогда особо не наказывали, я никогда не жаловался, и о моих «поражениях» узнавали лишь случайно.
А ну, иди дай ему как следует. Ты чего, как девочка?..
Как отец прознал, что этот пацан, старше меня года на четыре, отлупил меня ни за что, ни про что? Это и «отлупил-то» не назовёшь. Налетел сзади, повалил, и, сидя на мне, мутузил минут десять, ждал, когда попрошу. А я не просил. Никогда не просил. Меня серьёзно лупили в детстве раз десять, и всякий раз я помню тот странный испуг на лицах обидчиков. Теперь-то я понимаю, в чём дело. Я не убегал, не плакал и не жаловался никогда. А самое, видимо, обескураживающее противника было то, что я всегда смотрел в упор, молча, ни за что не подчиняясь. У самого поджилки трясутся от осознания дальнейшего, а сам не шелохнусь. И даже после солидной трёпки с тыканием мордой в грязь звука не произнесу и не побегу с рёвом ябедничать. Обескураживало многих ещё и то, что избиение не служило поводом тому, чтобы я «больше сюда не ходил». По природе своей я «псих-одиночка», как правило прогуливался один, и помню до сих пор открытые рты вице-обидчиков, поднятые их брови, когда те видят, что я «спокойненько» прохожу мимо, после того, что произошло, причём даже ни вчера произошло, а час назад! И не веду за собой никого! На окрик «тебе чё, ещё добавить?», я останавливаюсь и молча смотрю в упор. Ко мне подходили, даже замахивались часто. Но больше не били, как правило. И это удручало, как ни странно! Неожиданно для себя, я сформулировал в голове свою первую и совершенно ошибочную формулу: «Вот пусть только первым ударит, и тогда я ему покажу!» Это и есть трусость. Если вы слышите, как мужчина говорит: «Я первый не ударю, но если меня разозлят!, поверьте это говорит трус. Самым интересным было то, что «показать» -то я мог! И ещё как мог. На уроках физкультуры учитель всякий раз особо отмечал моё физическое развитие, да и сам я замечал ни раз, что редко кто может побороть меня или выиграть «на руках». Разве что те, кто намного старше меня, да и то далеко ни каждый. Сила мне досталась от отца. Доброта, видимо, от мамы. Кумиров у меня не было. Покорностью тоже не блистал особо. Что неминуемо и вело меня к одиночеству.
В секцию бокса меня притащил Славик Третьяков, мой одноклассник. Мне было лет десять, и я сдуру, чтобы хоть как-то, хоть временно реабилитироваться в глазах отца, ляпнул за ужином:
Славик говорит в понедельник на бокс пойдёт записываться. Я тоже пойду, наверное.
Отец, скупой на эмоции, заметно побледнел, и даже улыбнулся, погладил меня по голове:
Молодец.
Через два дня запыхавшийся от бега отец разворачивал на столе газету:
Сынок! Э-Гасанов! Смотри!!
Отец меня всё время называет весело «Э-Гасанов!».
Это для вас сейчас ни чего удивительного, а в то время за два дня «достать» настоящие кожаные шестиунцовые* боксёрские перчатки! В Шевченко?! В восьмидесятом году!.. Да вы смеётесь!.. Фантастика, да и только. Расскажу только одно; когда мы со Славиком пришли с получасовым опозданием в ДЮСШ «Маяк», мы узнали от хмурых пацанов у входа, что «набирали двадцать пять человек в группу», а в строю уже стоят человек сорок. Все переодетые и готовые к занятию. Каждый выше меня на голову. Улыбаются, заглядывая мрачному тренеру в глаза, а тот безбожно «отсеивает» налево, направо. Отсеивает, естественно, в первую очередь маленьких и щуплых. Таких, как я, короче. Так вот, единственным аргументом, благодаря которому меня каким-то сказочным образом оставили в зале, и явились мои новые перчатки, висящие на моём плече. Тренер пару секунд соображал, переводя взгляд с перчаток на мои очки, после чего тихо буркнул, покраснев:
Ты оставайся тоже Пока Чёрт с тобой
Но нас всё-равно было много, и начался «строгий отбор». Тренер построил нас-счастливчиков, закрыл двери зала, и «толкнул речь», ни чего хорошего не предвещавшую: