После этих слов несколько минут он не проронил ни слова, уйдя в себя. Этого времени было достаточно, чтобы Иван смог осознать исходящий от него поток мыслей. Он, лично никого из них не знавший, представил себе эти события как бы со стороны, но заинтересованно, как ленинградец, и понимал, что для Смольного наступают тяжёлые дни.
Они шли и, поглощённые своими мыслями не видели людей, идущих рядом с ними, не ощущали морозного воздуха, щипавшего их уши и щёки. События развивались внутри них самих.
Ивану стало жаль Анатолия Дмитриевича, но перед его глазами возник образ Кузнецова. Уж очень эмоционально он тогда на совещании говорил, искренне любя свой город и людей, живущих в нём. А разве не показательно, что на его призыв, все сидящие в зале откликнулись с таким воодушевлением, что потом долго аплодировали его простым словам. Значит, они доверяли ему.
Он посмотрел на Анатолия Дмитриевича и спросил его:
А что Маленков сказал о проведённой ярмарке?
На что тот уставшим, но взволнованным голосом ответил:
А что он хорошего может сказать, когда все его мысли были направлены против нас. Он заявил, что секретарь ЦК Кузнецов самовольно и незаконно организовал Всесоюзную оптовую ярмарку, пригласив к участию в ней торговые организации краёв и областей, включая и самых отдалённых вплоть до Сахалинской области, а также представителей торговых организаций всех союзных республик. А это означало, по его словам, нанесение большого ущерба государству в связи с неоправданными затратами государственных средств на организацию ярмарки и на переезд участников её в Ленинград и обратно. Он говорил также, что на ярмарке были предъявлены к продаже товары на миллионы рублей, включая те, которые распределяются союзным правительством по общегосударственному плану, что привело к разбазариванию государственных товарных фондов и к ущемлению интересов ряда краёв, областей и республик.
Иван слушал Анатолия внимательно, но верить его словам не хотелось. Получалось, что Москва отвергает новую форму хозрасчёта в экономическом хозяйствовании, и ему теперь стало понятно, отчего были задержаны пустые вагоны.
Анатолий Дмитриевич хотя и старался говорить уверенно, но Иван видел, как он волнуется. Это было заметно по частой смене интонаций в его голосе и судорожном движении мышц лица, чего ранее за ним не наблюдалось.
Чтобы как-то успокоить его переживания, Иван спросил:
Анатолий Дмитриевич, но вы же лично ни в чём не виноваты?
Я не виноват, обо мне на пленуме не было сказано ничего, но я думаю, что это начало большого разговора. Ведь Маленков набросился и на тот факт, что остались нереализованные продовольственные товары, свезённые в Ленинград со всей страны, и его нисколько не заинтересовал факт недопоставки вагонов, отчего и не были они отправлены в города страны.
Друзья расстались поздно вечером, пройдя, несмотря на мороз, почти весь проспект и убеждая в невиновности себя и всех ленинградских руководителей.
Когда Анатолий ушёл, Иван оглянулся: там где-то в конце проспекта виднелось здание Смольного, отныне поселившее в его душе до конца не понятое им чувство опасности.
Зимние дни в Ленинграде короткие, и, как казалось Ивану, люди словно растворялись в этой сумрачной жизни, где слух о предательстве местных руководителей быстро разлетался по городу.
Глава 4
Ордера на арест
Время бежало неумолимо быстро. Анатолий по-прежнему работал в Смольном, и иногда сообщал Ивану последние новости. Так, он известил его о полном уничтожении Музея обороны, сообщил так же о том, что из отделов стали увольняться старые опытные кадры сотрудников и появляться новые незнакомые ему люди.
Наконец, он узнал, что в Доме офицеров на Литейном проспекте состоялся так называемый открытый судебный процесс по делу руководителей Кузнецова, Попкова и Вознесенского. Подсудимых обвинили в измене Родине, контрреволюционном вредительстве, участии в антисоветской группе и приговорили к высшей мере наказания.
В ноябре месяце Анатолий Дмитриевич сообщил о слухах, ходивших в кругах его друзей, что в Ленинград приехал Абакумов, недавно назначенный министром госбезопасности, с большой группой работников комитета госбезопасности.
Не знал Анатолий только одного, что они прибыли в Ленинград, чтобы сломать и его судьбу.
Друзья расстались поздно вечером, пройдя, несмотря на мороз, почти весь проспект и убеждая в невиновности себя и всех ленинградских руководителей.
Когда Анатолий ушёл, Иван оглянулся: там где-то в конце проспекта виднелось здание Смольного, отныне поселившее в его душе до конца не понятое им чувство опасности.
Зимние дни в Ленинграде короткие, и, как казалось Ивану, люди словно растворялись в этой сумрачной жизни, где слух о предательстве местных руководителей быстро разлетался по городу.
Глава 4
Ордера на арест
Время бежало неумолимо быстро. Анатолий по-прежнему работал в Смольном, и иногда сообщал Ивану последние новости. Так, он известил его о полном уничтожении Музея обороны, сообщил так же о том, что из отделов стали увольняться старые опытные кадры сотрудников и появляться новые незнакомые ему люди.
Наконец, он узнал, что в Доме офицеров на Литейном проспекте состоялся так называемый открытый судебный процесс по делу руководителей Кузнецова, Попкова и Вознесенского. Подсудимых обвинили в измене Родине, контрреволюционном вредительстве, участии в антисоветской группе и приговорили к высшей мере наказания.
В ноябре месяце Анатолий Дмитриевич сообщил о слухах, ходивших в кругах его друзей, что в Ленинград приехал Абакумов, недавно назначенный министром госбезопасности, с большой группой работников комитета госбезопасности.
Не знал Анатолий только одного, что они прибыли в Ленинград, чтобы сломать и его судьбу.
Вскоре его вызвали в кабинет, где за большим рабочим столом сидел новый назначенный первый секретарь вместе с неизвестными ему людьми. Их было трое.
Они стали задавать ему такие простые вопросы, от ответа на которые зависела его вина перед ними:
Вы Анатолий Дмитриевич Савкин?
Да.
Вы участвовали в организации оптовой ярмарки?
Да.
Кто ещё работал вместе с вами?
Он назвал знакомых ему сотрудников Смольного, в том числе и фамилию Ивана.
Вы знаете о допущенных на ярмарке убытках на сумму в четыре миллиона рублей?
Нет, не знаю.
Так вот, знайте, вы являетесь одним из организаторов экономического преступления, за что исключены из партии и уволены с работы. Больше вы не являетесь работником Смольного. Идите, и не забудьте передать своим друзьям, что вам запрещено покидать город, потому что все вы нам ещё будете нужны.
Анатолию Дмитриевичу не разрешили даже зайти в его кабинет, где остались лежать его личные вещи, и одним из охранников он насильно был выведен за пределы здания.
Две недели Анатолий Дмитриевич находился в постоянном ожидании ареста. Некоторых из его друзей, также вероломно уволенных с работы, уже взяли, о чём сообщили им их жёны.
В конце января пятьдесят первого года пришли и за ним, о чём Ивану сообщила жена Анатолия Дмитриевича.
Она сама явилась к нему домой со своей дочерью Надей, боясь оставаться у себя.
В тот вечер мы рано легли спать, рассказывала Светлана. В два часа ночи к нам постучали. Я подошла к двери и спросила:
Кто там?
Мне ответили:
Открывайте, у нас ордер на арест Анатолия Савкина. Сердце моё застыло, и я не могла пошевельнуться. Руки и ноги окаменели, я даже не смогла сделать ни одного шага. В дверь постучали с новой силой, и я только смогла крикнуть «Толя! Вставай!». Муж спрыгнул с кровати, подбежал ко мне и усадил меня на стул. Потом, подав мне халат, стал одеваться сам.
С другой стороны стучали громко, не переставая, а когда Анатолий открыл дверь, трое военных просто вломились в квартиру.
Один из них, закричал:
Кто здесь Савкин?
Я, спокойно сказал мой муж.
Вы арестованы, одевайтесь.
Анатолий успел подойти ко мне, сидящей на стуле, поцеловал меня и сказал:
Прощай, моя Светланочка. Поцелуй за меня доченьку Наденьку. Я буду думать о вас.
Его просто вытолкнули из двери. Я поднялась со стула и сумела дойти до окна, из которого был хорошо виден весь проспект. Под одним из фонарей стоял автомобиль чёрного цвета. Через минуту к нему подвели Анатолия, втолкнули в заднюю дверь, и машина тронулась, растворившись в сумраке. Больше я своего мужа не видела. В эту минуту меня обдало таким жаром, что я, теряя сознание, опустилась на пол.
Открыв глаза, увидела испуганное лицо дочери:
Мама, что с тобой? Где папа? спросила она.
На что я слабым голосом ответила:
На что я слабым голосом ответила:
Доченька, папу забрали дяди, а мне очень плохо. Принеси воды. Она принесла воды и обняла меня. Я прижалась к её рукам и несколько минут находилась в забытьи, пока до моего сознания не дошло, что со мной находится моя дочь и нельзя пугать ребёнка. Открыв глаза, я ей сказала:
Доченька, иди спать, а я сейчас приду к тебе. Она ушла, а я, посидев ещё с полчаса в отрешённости от произошедшего события, вернулась к ней. Уснуть мы больше уже не смогли, а утром, не выдержав переживаний, пришли к вам.
Надежда Петровна долго успокаивала её, предполагая скорое возвращение домой Анатолия.
Но Светлана сказала:
У меня душа разрывается. За что его арестовали? Ведь он никогда и никому ничего дурного не сделал.
Иван был потрясён, узнав историю Анатолия Дмитриевича. Он надеялся, что всё закончится благополучно, и его отпустят, но в душе тревога появилась и у него.
Светлана с дочерью несколько дней провела у Надежды Петровны, боясь возвращения домой.
В это же время Иван получил неутешительные письма из Златоуста, в которых сообщалось о слабом здоровье Ростислава Викторовича. Ксения Григорьевна очень беспокоилась за его жизнь и боялась, о чём ей сообщили врачи, что жить ему осталось недолго и что в любую минуту его слабое сердце может остановиться навсегда.
Иван из-за смольнинских событий поехать в Златоуст не мог, но написал письмо, изложив в нём некоторые подробности событий. О своём приезде к ним он не сказал ничего.
Тревожное состояние в ожидании чего-то худшего не покидало его. По-прежнему ходили слухи о новых арестах, их приносила с собой Светлана, часто посещавшая их. Она же известила, что арестованных подвергали допросам и пыткам.