Привезли меня в какой-то дом, а там таких, как я, было уже человек десять, продолжал Пётр. Охранник снял с нас ремни, обрезал пуговицы на брюках и громко закричал:
Ну, признавайся, вражина, что задумал? Не нравится советская власть?
Я растерялся:
Товарищ следователь, я ничего такого не знаю, и, не успев договорить, как заорёт:
Какой я тебе товарищ, тебе волки в тамбовском лесу товарищи!
Этим он меня убил, потому что на следующие вопросы я уже не мог отвечать. Но то, что я услышал позже, повергло меня в шок. Во время допросов в комнату, где мы стояли, зашёл начальник и строго спросил:
Этим он меня убил, потому что на следующие вопросы я уже не мог отвечать. Но то, что я услышал позже, повергло меня в шок. Во время допросов в комнату, где мы стояли, зашёл начальник и строго спросил:
Как идут дела?
Отвечают:
Вот ещё троих привезли, теперь уже тридцать девять.
Вопрос:
А вам задание сколько, сорок два? Надо ещё троих!
Ответ:
У нас ещё в деревне есть сын и отец: отец комбайнёр, а сын восемнадцати лет штурвальный, сейчас прямо поедем и с комбайна возьмём. А ещё одного здесь найдём, съездим попозже и привезём. Оказалось, что работали они по заданию и плану. И ничего не скрывали. Разговор вели в нашем присутствии, видимо, за людей нас уже не считали, а главное, ничего не боялись.
Пётр замолчал, поглядывая на остальных членов бригады. Видно было, что он сильно заволновался, отчего лицо его покрылось мелкими красными пятнышками.
Паузу заполнил Олег, сказав:
Мрази, эти следователи, меня тоже били. Один, сидя, впереди допрашивал, а второй, такой здоровый мужик в форме, сзади за моей спиной дал мне со всего размаху такую оплеуху, что я, как сноп с вил, слетел, упав на пол. А потом пошло-поехало, времени счёт потерял. Чтобы прекратить побои и не остаться калекой, я подписал чистый лист бумаги, понимая, что на пустых строчках он напишет то, что ему нужно.
Пётр, успокоившись, стал продолжать свой рассказ:
Вскоре, меня и ещё человек двадцать со мной привезли куда-то в лес, где я стал рабочим на строительстве нового посёлка. Дали инструмент лопаты и тачки, топоры да пилы, знакомые мне с детства, и заставили строить дома. Жили под деревьями до тех пор, пока сами для себя не построили времянки. Было лето и тепло, но заедали мошки. Поначалу нормы не выполняли, поэтому пайка хлеба уменьшалась до трёхсот граммов плюс вода. Баланды переели столько, что даже привыкли к ней и на всю жизнь вкус запомнили. Потом меня назначили плотником, а ещё позже бригадиром, видно за хорошую работу. Арестованные мужики все были сибирские, вятские, уральские, нижегородские, сильные и работящие просто молодцы. Четыре года трудились вместе, а когда посёлок построили, бригаду расформировали, Кто освободился, кого отправили ещё куда-то, а меня привезли в Красноярск.
Иван, чтобы не бередить души другими историями, предложил всем отойти ко сну, хотя видел по глазам, что и другим уже захотелось высвободить из своей души накопленные обиды.
На следующий день все были уже в лагере, и Иван докладывал главному специалисту о результатах их работы.
После окончания доклада тот попросил зайти его в кабинет начальника строительства.
Почему его вызывал сам начальник строительства всего посёлка, которому тогда едва ли не подчинялся и сам лагерный начальник? думал он.
Робко войдя в один из первых построенных деревянных бараков и открыв дверь приёмной, он увидел много людей. Сидевшая за столом женщина, по-видимому, секретарь, спросила:
Вы кто?
Он назвал свою фамилию. Она попросила подождать, а сама вошла в кабинет. Через минуту возвратилась и попросила его зайти.
Иван открыл дверь. За круглым столом сидели двое мужчин, в одном из которых он узнал Енисея Петровича Красноярского.
Тот поднялся и сказал:
Ну, здравствуйте, Иван. Вот мы и встретились снова, и обнял его.
Иван был растроган, даже слеза выкатилась из его глаз.
Начальник строительства, Аркадий Григорьевич Андреев, тоже поздоровался с ним за руку, сказав:
Каждый камень сам выбирает себе пару. Оставляю вас наедине. Я уезжаю по делам.
Когда они остались вместе, Енисей Петрович достал конверт и протянул его Ивану. На нём рукой Надежды Петровны, его мамы, было написан его красноярский адрес.
Иван сказал:
Дорогой мой, Енисей Петрович, разве я думал тогда, на теплоходе, что вы выполните мою просьбу. Просто у меня не было другого выхода, поэтому я, не надеясь на успех, но, проникнувшись к вам уважением за то, что вы с большой любовью рассказывали о великой реке, о Сибири, попросил вас об одолжении. Тогда мои мысли были полностью солидарны с вашими. Мне хочется выразить вам благодарность и самое искреннее уважение.
Енисей сказал:
Так читайте же скорее письмо от вашей мамы, а потом я всё расскажу, как мне удалось получить его.
Иван распечатал конверт, вытащил три листка бумаги. Исписанный маминым почерком был только средний лист, а другие два, сверху и снизу, оставались пустыми. Повернувшись вполоборота к Енисею, он стал читать.
«Дорогой мой сыночек, Ванечка! Глаза мои мокры от горя и бессилия, от того, что я не могу помочь тебе. Почти год не было от тебя известий. О чём только я не думала? У нас в Ленинграде ходят ужасные слухи о том, что многих арестованных расстреляли. Я верила, что ты жив. Плохие мысли я от себя отгоняла прочь. Ты жив, и это самое главное. Береги себя. Светлана также плачет и понять не может, что сделали с её мужем. Это же надо высоким властям так мучить людей. Папа Анатолия Дмитриевича не выдержал разлуки, он заболел и не поднимается с постели. Мама плачет, но держится, ухаживая за ним, она вместе со Светланой теперь стали моими самыми лучшими подругами.
Сыночек, Серёжа постоянно спрашивает, где ты? А что я ему скажу? Есть ещё одна печальная новость, но как тебе о ней сказать, не знаю: не стало Ростислава Викторовича. Не выдержало сердце. Прекрасный был человек. Твоя жена Маша с Ванечкой живёт в Златоусте. Видишь, в отсутствии тебя сколько новостей.
Скажи тому замечательному человеку, который принёс мне радостное известие о тебе, что он очень хороший. Есть на земле ещё такие люди.
Я работаю, убираю помещения в магазине рядом с домом. Ведь надо жить, одевать и обувать Серёжу, моего самого дорогого человечка. Живём скромно. Ванечка, напиши, где ты находишься? Ты наш, наш всегда, а мы, мама и сын Серёжа, всегда твои. Пиши нам. Целуем тебя».
Иван, прочитав письмо, с минуту сидел, словно отрешённый от настоящей жизни, и молча смотрел на окно барака.
Потом сознание вернулось к нему, и он произнёс:
Мамочка Моя дорогая мамочка Сколько же ты перенесла страданий из за своего сына. Только я остался таким же, как и был. Я очень тебя люблю.
Потом, повернувшись к Енисею, сказал:
Мама у меня замечательная. Всю блокаду провела в Ленинграде и не потеряла мужества и самообладания. Отец погиб, а мама выжила ради меня и внука, моего сына Серёжи.
Енисей Петрович спокойно, так, чтобы не сбить настрой Ивана, спросил:
Ваня, а сыну вашему сколько лет?
Серёже первого октября будет двенадцать. Он у меня от первой жены Машеньки, погибшей в партизанском отряде. Я его очень люблю. Сейчас остался и без отца, с бабушкой живёт. Поверьте, Енисей Петрович, так сложились обстоятельства, что я всю войну служил в Челябинске на танковом заводе, а мама его погибла, когда ему было только полтора года. Это так трудно вспоминать.
Да, понимаю. Иван. Это я написал о вас записку начальнику лагеря, узнав о вашем определении сюда. Моим хорошим другом является начальник стройки, он мой и сосед, живём рядом в Красноярске. Он каждый день ездит сюда на работу. Иногда может брать и меня. Поэтому, надеюсь, будем встречаться. А сейчас пишите письмо своей маме и сыну, о них мы ещё поговорим позже, сказал он, подвинув к нему ручку с чернилами, лист чистой бумаги, добавив, что мешать не будет и вышел из кабинета.