Ну уж и хватили, государыня, восемьдесят процентов! От силы шестьдесят, если вообще есть в этом правды хоть на грош. Хотя на грош уж точно есть. А у кого нет, Ваше Величество? К тому же этносы практически никогда не бывают однорасовыми. Тот же ваш немецкий этнос, Ваше Величество, не менее чем трехрасовый. Что же вы от нашего французского-то хотите? Вы вона на своих русских поглядите. Разве не монголы вылитые?
Не вылитые.
Ну, пусть не вылитые. Кроме того, и мне это представляется самым существенным, иные и впрямь говорят, что Великая французская революция носит скрытый антижидовский характер, но есть и носители прямо противоположных взглядов, которые утверждают, что она суть плод явного жидомасонского заговора.
Сам-то ты как считаешь? доставая из ящика письменного стола какие-то бумаги, поинтересовалась императрица. Впрочем, чего тут считать кругом жиды и, получается, сами с собой и воюют, а потом нас же в своих погромах и обвиняют. Что призадумался? Думаешь, я антисемитка?
Словечко-то какое! оценил услышанное Де Рибас.
Нравится?
Глубоко! Да только больно путано. Жиды оно, ясен пень, семиты натуральные. Да ведь только и арабы семиты, и вавилоняне семиты. Как-то не дифференцированно получается. А потом еще окажется, что именно жиды и не семиты, а, допустим, хазары и что тогда антисемиту делать?
Ну так и Господь с ним это его проблемы. Говорю же тебе, не антисемитка я. А вот будущее в общих чертах знаю, потому как аристократка. А знают ли его простолюдины, Президент Северо-Американских Соединенных Штатов, например? Или эти ваши комиссары?
А почему бы им и не знать? пожал плечами Де Рибас. Восстание масс, никуда от него не денешься! Конечно, американская масса не сахар, чистый ужас просто, по совести говоря, я уж про нашу французскую вообще молчу. Но есть массы и похуже. Собственно, подавляющее большинство масс похуже американской будет вот в чем проблема.
Это смотря с чьей точки зрения, назидательно произнесла императрица. Вот, поинтересуйся у своего дружка Гришки Потемкина, так генерал-фельдмаршал скажет, что именно американская масса и есть воплощение зла, а допустим, персидская масса еще не полностью безнадежна.
Сказать-то он скажет, не стал спорить Де Рибас. Да только соврет! Ведь попади он в опалу, государыня, как думаешь, куда лыжи навострит в Америку али в Персию?
Что же ты, Де Рибас, да дружки твои в Америку не подались, а в Россию с ее персидской деспотией двинули? прищурилась императрица. По-русски читать умеешь? Впрочем, не отвечай. Уверена, что уже выучился. Шустрый, однако, вы, французы, народ. Где вас только нет. Вот и при моем дворе завелись. Да ты меня не слушай, а читай. Вот. Это ближайшие стратегические планы Российской империи. Вслух читай.
Присоединение Джунгарии, начал и продолжил Де Рибас, Кашгарии, Тибета, Афганистана, Персии с выходом к Индийскому океану в качестве конечной цели.
Что скажешь?
А что тут говорить? По-моему, просто замечательно.
Замечательно, думаешь? А вот ответь, чем же так замечательно?
Взгляд императрицы затуманился, и с минуту она отсутствовала, пребывая во власти неких видений. Но вот опять взору ее предстал Де Рибас, и она продолжила беседу.
Вот давеча был у меня дружок твой, Потемкин-князь. Говорили мы с ним об изящной словесности. Так он настаивает на том, что, мол, настоящий художник не властен над своим творением. Бог ему, видишь ли, диктует, а он лишь некий передаточный механизм.
Это Вам Потемкин сказал?
Не Бог же надиктовал. Но я не о Потемкине. Я о Боге таки. Может быть, Он и политику диктует? Я почему спрашиваю: ну, на кой мне Кашгария? Да я и знать ее не знаю и знать не хочу. Ан поди ж ты: «Присоединение Джунгарии, Кашгарии, Тибета». Я ведь все-таки женщина, Де Рибас. Кто внушил мне эти странные мысли о Джунгарии, Де Рибас?
Не Бог же надиктовал. Но я не о Потемкине. Я о Боге таки. Может быть, Он и политику диктует? Я почему спрашиваю: ну, на кой мне Кашгария? Да я и знать ее не знаю и знать не хочу. Ан поди ж ты: «Присоединение Джунгарии, Кашгарии, Тибета». Я ведь все-таки женщина, Де Рибас. Кто внушил мне эти странные мысли о Джунгарии, Де Рибас?
Ваше Величество, позвольте мне промолчать, а то, похоже, Вы меня на дерзость провоцируете.
Значит, дерзи, раз провоцирую, потому что не дерзить, когда тебя императрица на дерзость провоцирует, есть уже оскорбление. Вот и реши, что для тебя лучше, дерзость мне раз в кои веки сказать или оскорбить.
Считайте, что уже надерзил, Ваше Императорское Величество. Откуда мысли о Джунгарии, говорите? Поменьше бы вы, Ваше Императорское Величество, в свое время с Вольтером переписывались, да побольше бы Библию читали, глядишь, и не задавали бы таких вопросов.
Есть у нас, кому Библию за меня читать, тотчас вспылила императрица. О Русской Православной церкви слыхал небось?
Этого мало.
Мало? императрица сделал вид, что ушам не поверила. Церкви мало? Уж не масон ли ты, князь?
Я не князь.
А я будто не знаю! Так вот, государь мой, не князь, кое-что и я для себя, как ты понимаешь, выяснила, прежде чем тебя сюда пригласить. И, кстати, давай хоть обнимемся да поцелуемся. А то как бы чего не подумали.
Господь с тобой, государыня! Все и так полагают, что мы только этим и занимаемся. Но вы правы, лишняя осторожность в таком деле не повредит.
Де Рибас еще только внутренне готовился обхватить рукой талию императрицы, как она сама, крепко ухватив его за плечи, притянула к себе и смачно чмокнула в лоб.
Служу России! с облегчением сообразив, что никакого другого конспиративного секса на сей раз ожидать не приходится, отчеканил вельможа.
А почему так кисло? Али не рад, что легко отделался? Иди уж. И не забывай, что мы всего-навсего люди, хотя некоторые и августейшие. А коли и впрямь люди, то нам стихии разные, море там, окиян, леса и горы, я уж про космос не говорю, уважать надо, иначе голову оторвут, да еще и усадьбу на хрен сожгут. Я хочу сказать, что из всех стихий для нас важнейшей является народ.
Так точно, Ваше Величество.
Этот в какой-то мере загадочный разговор и положил начало проекту, получившему имя «Южная Пальмира». По велению императрицы князь Потемкин отправился далеко на юг словом и делом, душой и телом, а также огнем и мечом осваивать Северное Причерноморье. Туда же, по тому же велению и с той же целью направилась и группа французских офицеров на русской службе. Но вооружены они были все больше не мечами и пушками, но инструментами строительными: резцами, молоточками, отвесами, уровнями, циркулями да наугольниками.
Потемкина это ужасно раздражало, ибо все эти резцы да циркули с наугольниками он не без веских на то оснований считал ничем иным, как знаками масонскими. Когда же князь увидел, что камень для строительства нового города добывают и обрабатывают прямо тут же, на месте, то последние сомнения в сугубо масонском характере проекта и вовсе отпали. Он, разумеется, постарался добыть максимально полную информацию о ракушечнике, но узнал лишь, что это пористый известняк, состоящий почти полностью из целых или раздробленных раковин морских организмов.
Вот ты мне ответь, останавливал иногда князь первого попавшегося на глаза нижнего чина, для чего матушке императрице понадобилось в этой Тмутаракани чертовой катакомбы километрами прокладывать, да еще в наше просвещенное время?
Не могу знать, вашество! уже прощаясь с жизнью, отвечал несчастный, но князь почему-то не изволил гневаться, а смиренно произносил:
Вот и я не могу.
Между тем город рос стремительно, и чуть не всяк замечал, что, пожалуй, со времен Петра Великого ничто в России такими ударными темпами не продвигалось.
Ну, хорошо, сам с собой, пугая и озадачивая многочисленную дворню и адъютантов, вслух рассуждал князь, Петербург строился на костях, что понятно, а это на чем? И темпы ударные, и качество высочайшее и при всем том, явно не на костях. Просто пугает. Не по-русски как-то.
Впору было впадать в депрессию, и где-нибудь в другом месте князь, несомненно, так бы и поступил, но тут почему-то не получалось. Несмотря на мрачные мысли, гнетущие сомнения и особо тяжкие подозрения, настроение было приподнятое, а будущий город располагал к необременительным прогулкам по своим еще не существующим улицам.
Особенно тянуло пройтись вдоль цепочки стройплощадок, которую люд самого разного звания уже успел в шутку окрестить Дерибасовской улицей. Даже в разгар рабочего дня на ней было столько прохожих, что князь не уставал удивляться: «Как посмотришь, так все гуляют. А кто же строит?». Но кто-то все же строил, причем достаточно быстро и со вкусом, а то и с претензией на европейский стандарт.
В конце концов, князь не мог ни начать, ни закончить рабочий день без того чтобы не пройтись по Дерибасовской. Вот и этим весенним утром ранним, заложив руки за спину и нарочито выпятив живот, он шел, грузно переваливаясь с ноги на ногу, глядя куда-то поверх голов прохожих. Порывы слабого до умеренного ветерка со стороны степи обдавали ароматом молодых трав и земной влаги. Температура воздуха была не ниже и не выше самой подходящей, то есть как раз такой, чтобы о ней вовсе не вспоминать, а небеса в свою очередь не обещали неприятных сюрпризов, веселя и радуя все живое.
А тут вдруг бах и землетрясение, или цунами, например, не приведи господи! бодро раздалось откуда-то сверху. Впрочем, если доверять статистике древних и «Сказаниям Земли Скифской», изданным Французской академией, когда ей еще можно было доверять, лет этак за тридцать до революции, то сильно трясет в этих местах не чаще пяти-шести раз в столетие, да и то не обязательно в каждое. Правда, проблемы с пресной водой. Но зато какие весны!
Потемкин величаво оборотил голову в сторону автора монолога. Высоко на строительных лесах, держа в руках раскрытый чертеж, стоял Де Рибас. Огромный лист плотной бумаги в руках инженера надувался, как парус.
Слезай, масон, а то еще ветром унесет! весело пробасил Потемкин.
И так уже унесло, иначе откуда я тут взялся? не менее дружелюбно отозвался француз.
Слазь, говорю. Давно хотел с тобой о Соединенных Штатах Америки потолковать. Слыхал небось о таких?
Как не слыхать, уже стоя рядом с князем, поддержал беседу Де Рибас. Нация диссидентов и бизнесменов. Думаю, вставят они со временем старушку Европу.