«Когда же отец Гавриил начнет расспрашивать его?» трепетно думал дьякон. Он сильно рассчитывал на эти расспросы, сам же не решался начать их. Он просто-таки побаивался сына, сознавая свое дьяконское ничтожество перед его магистранством.
В столовую вошла Марья Гавриловна. Она поздоровалась с Кириллом по-дружески, но чинно и сдержанно. Кирилл нашел, что она возмужала и потолстела. У нее было довольно обыкновенное круглое лицо с румяными полными щеками и живыми карими глазами. Густые черные волосы, тщательно причесанные, вырастали в длинную, толстую косу, спускавшуюся ниже пояса. Ее чинные манеры очевидно были неискренни. Она вся зарделась и от волнения молчала. Ей хотелось прижаться к своему любимцу, которого она ждала с таким нетерпением и теперь находила прекрасным.
Так вот оно как, Кирилл Игнатьевич. Ты первый магистрант Духовной Академии! Честь и слава тебе! промолвил отец Гавриил отчасти торжествующим тоном, но в то же время и с оттенком легкой шутки.
У дьякона дрогнуло сердце. «Сейчас он объяснится», сообразил он, и вследствие волнения начал есть с преувеличенным аппетитом. Мура пристально взглянула на приезжего и с своей стороны подумала: «Какой он теперь, должно быть, ученый!»
Да, птица важная! шутя, ответил Кирилл.
А еще бы не важная? Большой ход тебе будет, очень большой ход!..
«Вот, вот начинается», думал дьякон.
Кирилл промолчал на это. Но отец Гавриил решил исчерпать всю тему и продолжал:
Но как же ты без всякого назначения? Разве имеешь что-либо особенное?
Ничего не имею, отец Гавриил. Вот весь перед вами.
«Ага, ага, так и есть! Чудеса какие-то, истинно чудеса!» размышлял дьякон и, боясь, чтобы сын не прочитал этих мыслей на его лице, смотрел прямо в тарелку.
Это удивительно! Первый раз слышу, чтобы первый магистрант и так вот Ничего даже не предложили Удивительно!..
Как не предложили? Оставляли при Академии сам отказался!..
После этих слов все разом, и отец Гавриил, и матушка, и Мура, и даже дьякон, положили вилки и ножи на стол.
Вот оно что! пробормотал дьякон, но тут же испугался. Может быть, Кириллу это неприятно, обидно?
При Духовной Академии И ты отказался! Да ты прямо безумец! воскликнул отец Гавриил.
Именно безумец! подтвердила матушка.
Мура ничего не сказала. У нее только сжалось сердце от сожаления. «В столице жили бы?» мелькнуло у нее в голове. Жизнь в столице представлялась ей недостижимой мечтой.
Что ж мне делать, если я люблю вас всех, люблю свой теплый юг, деревню, в которой вырос, и мужичка, который выкормил меня и моих близких! серьезно и вдумчиво произнес Кирилл. Вот я и приехал к вам. Любите, коли мил вам! прибавил он.
Все переглянулись, а отец Гавриил сказал:
Это похвально. Любовь к родине и к ближнему это превосходно. Но зачем же отказываться от того, что приобретено трудом и талантом? Ты мог приехать к нам, повидаться с нами и вновь уехать. И деревню увидеть и прочее. Но отказываться от профессорства, да еще где? В столичной Духовной Академии! Это прямо преступно.
Преступно! повторила матушка с величайшей экспрессией. Именно преступно!
И при чем тут деревня! продолжал отец Гавриил. Ведь все равно не будешь же ты жить в деревне?
Я буду жить в деревне, твердо и отчетливо сказал Кирилл. Я буду сельским священником.
Эти слова поразили всех, точно трубный звук. В первое мгновение никто не поверил. «Шутит!» мелькнуло у всех в голове, и все подняли взоры на Кирилла. Кирилл сидел на своем месте, серьезный, сосредоточенный и бледный. В глазах его светилась твердая воля и бесповоротное решение. Все поняли, что это не шутка.
Отец Гавриил покраснел и, шумно отодвинувшись от стола вместе со стулом, промолвил чуть не гневно:
Да ты приехал издеваться над нами!
Я? Над вами? с глубокой и искренней скорбью в голосе спросил Кирилл.
Отец Гавриил покраснел и, шумно отодвинувшись от стола вместе со стулом, промолвил чуть не гневно:
Да ты приехал издеваться над нами!
Я? Над вами? с глубокой и искренней скорбью в голосе спросил Кирилл.
Матушка быстро поднялась с места и, приняв гордую осанку человека, который оскорблен в лучших своих чувствах, промолвила:
Моя дочь не для деревни!
И затем, обратившись в Марье Гавриловне, прибавила повелительно:
Марья, иди к себе!
Кирилл тоже поднялся и, отойдя к окну, встал вполоборота, по-видимому, расстроенный и потрясенный. Он исподлобья смотрел на свою невесту, ожидая, что она предпримет. Мура повиновалась. Она чувствовала, что у нее сейчас польются слезы и, считая это для себя позорным, поспешно повернулась к двери и быстрыми, неровными шагами вышла. Матушка последовала за ней. Отец Гавриил сидел с красным лицом и сдвинутыми бровями. Казалось, он хотел разразиться громовой речью, но вместо этого он вытер салфеткой усы, встал, перекрестился и, даже не взглянув ни на Кирилла, ни на дьякона, последовал за женой и за дочерью.
Дьякон сидел неподвижно, опустив голову и свесив руки. Он никак не мог хорошенько взять в толк, что такое перед ним случилось. В голове его бродили отрывочные фразы: «Отец Гавриил как рассердились!.. И матушка! Первый магистрант! Сельский священник Господи, Создатель мой!» И он боялся поднять голову, чтобы не встретиться со взорами сына.
Кирилл несколько минут простоял у окна, потом энергично зашагал по комнате, шумя стульями, которые цеплялись за его длинные ноги. Пройдясь туда и обратно и как бы убедившись, что эта прогулка не представляет никаких удобств, он остановился за спиной старика и промолвил дрожащим голосом:
Что ж, отец, возьмем наш чемоданчик и махнем!
Дьякон вздрогнул:
Как? Куда? Как же это? Значит, совсем, окончательно?!
Надо так думать! с горькой улыбкой сказал Кирилл.
И тебе тебе не жаль, Кирюша? робким и мягким голосом спросил дьякон.
Как не жаль? Жаль, больно мне, сердце разрывается да ведь прямо же отказали!
Отказали! гробовым шепотом повторил старик.
Сколько разочарования и разбитых надежд заключалось для него в этом слове! В жизни его были две гордости. Первая это его сын, который в ученье всегда был первым и даже в Духовной Академии отличился, первым магистрантом кончил. Вторая гордость это предстоящее родство с семейством отца Гавриила Фортификантова. Смел ли он, сельский дьякон, бедный, неграмотный, незаметный, темный, состарившийся в забвении, смел ли он мечтать о таком родстве! Мечта, однако, готова была осуществиться; он был бы принят в дом протоиерея и считался бы здесь своим человеком и вдруг!
Он поспешно поднялся, застегнул шейную пуговицу своей поношенной ряски и с покорностью отчаяния сказал:
Пойдем, сынок!
Они вышли в сени. Кирилл ступал твердо; у него стучало в висках и сердце билось неровно, но он знал, что иначе поступить не может. Дьякон робко и неслышно семенил ногами. Двери во все комнаты были наглухо закрыты. За ними не было слышно ни разговора, ни движения. Они уже были в стеклянном коридоре, когда дьякон спросил шепотом:
Как же это? Не простившись? А?
Не хотят! глухо ответил Кирилл и, прихватив чемодан, стал спускаться по лестнице. Дьякон замешкался. Он тихонько приотворил дверь в кухню, поманил пальцем горничную и шепнул ей:
Анюта, ежели будут осведомляться мы на Московском постоялом дворе.
Анюта посмотрела на него с изумлением и заперла за ними двери, когда он спустился вниз.
Молча дьякон заложил лошаденок в свою таратайку, подобрал сено, свалившееся на землю церковного двора; молча они уселись и выехали на улицу.
Московский постоялый двор помещался на окраине города. Подъезжая к нему, Ки-рилл мог бы вспомнить, как десять-пятнадцать лет тому назад они здесь останавливались всякий раз, когда отец привозил его с каникул в семинарию. На этом обширном дворе стояла их телега, которая служила яслями для старой клячи. Обширный, довольно грязный и лишенный каких бы то ни было приспособлений номер остался все таким же, точно пятнадцать лет для него не проходили вовсе. Но Кириллу было не до воспоминаний. Войдя в комнату и швырнув кое-как чемодан, он зашагал из угла в угол, да так энергично, что дьякон предпочел удалиться к старому знакомому, содержателю постоялого двора, и тут же стал выкладывать ему все, что накипело у него на душе.
Знаете что, отец дьякон! сказал содержатель постоялого двора, человек солидной комплекции и положительных правил. Вы не обидитесь, что я вам скажу: у вашего сына, должно быть, что-то в голове не в порядке. Поверьте, что так!
Дьякон обиделся.
Ну, уж извините. У моего сына такая голова, что дай Бог вашему сыну такую! сказал он не без ядовитости.
Мой сын будет содержать постоялый двор, зачем ему такая голова? А ваш переучился!.. Знаете, у него ум за разум зашел. Нет, вы не обижайтесь, отец дьякон, я по сочувствию говорю!
Дьякон вышел от него совершенно расстроенный и, войдя в свой номер, спросил убитым голосом:
Завтра к преосвященному пойдешь, что ли?
Кирилл сел на протертом стуле и посмотрел на отца простым дружеским взглядом.
Присядьте, батюшка, потолкуем. Мы с вами еще толком не побеседовали! сказал он голосом, выражавшим спокойствие.
Дьякон поспешно присел на кровати, которая начала жалобно пищать под ним.
Зачем мне теперь идти завтра к преосвященному? промолвил Кирилл. Ведь чтоб сделаться священником, надобно жениться. А я других девушек не знаю, кроме Марьи Гавриловны. С нею я подружился и свыкся, и она со мной. Теперь мои мысли спутались.
Спутались, именно спутались!.. как эхо, повторил дьякон.
Кирилл улыбнулся.
Нет, не то, что вы думаете. Вы считаете меня помешанным, я знаю.
Даже и не думал Бог с тобой! поспешил опровергнуть дьякон. Никогда я этого не думал!
А я хочу только, чтобы был какой-нибудь смысл в моей жизни, вот и все. Ведь вы, батюшка, у меня не глупый человек, только бедностью забитый. Пусть никто не понимает, а вы должны понять. С малолетства я жил в деревне; деревня наша, Устимьевка, бедная. И видел я мужика, как он во тьме кромешной живет и убивается. Темнота его от бедности, батюшка, а бедность от темноты. Так одна за другую и цепляется. За бедность полюбил я его тогда еще, в детстве, только любовь эта глохла во мне, спала, потому что жил я бессознательно, шел по ветру и ничего у меня своего не было. Ну, учился я много и прилежно, с книжной мудростью познакомился, с людьми умными разговаривал, и ум мой развился. И понял я, что жить зря недостойно ума человеческого. Такое я себе правило усвоил: коли ты умом просветился, то и другого просвети, ближнего. И тогда жизнь твоя оставит след. А кого просвещать, как не темного деревенского человека? Светить надобно там, где темно, батюшка. А уж как там темно, сами знаете. И для этого самого, дорогой мой отец, я презрел карьеру и решился сделаться сельским священником. Теперь скажите, батюшка, помешанный я или нет?