Во-первых, я хотел, трудясь для других,
Тем самым связать собственную неумеренность[208],
Чтобы, хотя и писать, но немного,
Заботясь о мере[209]. Во-вторых, юношам
И, конечно, всем, кто любит словесность,
Хотел я, словно некое приятное лекарство,
Дать нечто привлекательное для убеждения к полезному,
Чтобы искусством подсластить горечь заповедей
В-третьих не хочу, чтобы в словесности
Преимущество перед нами имели чужие
В-четвертых, изнуряемый болезнью,
Я обретал радость в стихах, как старый лебедь,
Который говорит сам с собою и хлопает крыльями,
Воспевая не песнь плача, но песнь исхода[210].
Автобиографические стихи позднего периода приоткрывают перед нами внутренний мир Григория в годы его старости. Он много думает о смысле жизни и о смысле страданий. Как и прежде, он любит предаваться размышлениям на лоне природы:
Автобиографические стихи позднего периода приоткрывают перед нами внутренний мир Григория в годы его старости. Он много думает о смысле жизни и о смысле страданий. Как и прежде, он любит предаваться размышлениям на лоне природы:
Вчера, сокрушенный своими скорбями, сидел я вдали от людей
В тенистой роще и скорбел душой.
Ибо люблю такое лекарство в страданиях,
Охотно беседуя сам со своей душой.
Ветерки шептали вместе с поющими птицами,
Навевая сон с древесных ветвей,
Особенно тому, кто изнемог душой. А с деревьев
Звонкие кузнечики, любимцы солнца,
Оглашали своим треском весь лес.
Рядом была прохладная вода, которая омывала мои ноги
Я же, увлекаемый парением ума,
Наблюдал в себе такую борьбу мыслей.
Кем я был? Кто я есмь? Кем я буду? Не знаю этого ни я,
Ни тот, кто превзошел меня мудростью
Я есмь. Но скажи, что это значит? Что-то от меня уже в прошлом,
Чем-то я являюсь сейчас, а чем-то буду, если только буду
Говорят, что есть страна без зверей, как некогда Крит,
И есть страна, где не знают холодных снегов;
Но из смертных никто никогда еще не мог похвалиться тем,
Что, не испытав тяжких бедствий жизни, перешел отсюда.
Немощь, нищета, рождение, смерть, вражда, злые люди
Эти звери на суше и на море все скорби: такова жизнь!
И как видел я много несчастий, ничем не подслащенных,
Так не видел ни одного блага, которое было бы полностью
Лишено скорби с тех пор, как к горькому наказанию
Приговорило меня пагубное вкушение и зависть противника[211].
В поздних стихах Григория преобладают пессимистические настроения. Он часто вспоминает прежние обиды, жалуется на одиночество и болезни, говорит о старости и богооставленности. Нередко слышна в его словах неудовлетворенность сделанным, опасение за то, что останется незавершенным труд его жизни, что некому будет отредактировать и подготовить к изданию его сочинения:
Я плачу о том, что отвернулось от меня животворное око
Великого Христа, Который когда-то внимательно следил за мною,
Готовил меня к славе еще во чреве чистой матери моей,
Избавлял от холодного моря и от страстей.
Плачу о том, что потерял я бразды правления богомудрым народом:
Хотя и не сам бросил их, однако не держу их в руках.
Ибо этот народ прежде радовался моим речам,
Когда благодаря моему языку озаряло его тройственное сияние.
А теперь прильнув слухом к языку моему,
Народ жаждет источника, который раньше тек для многих,
Но он не дает ему и малой капли.
Другие источают сладкий поток[212], но слушатели
Скорбят, ибо лишены слова своего отца.
Где мои всенощные бдения, во время которых незыблемо
Утверждал я свои ноги, как одушевленный камень,
Или один беседуя со Христом, или вместе с народом
Наслаждаясь священными песнями, исполняемыми антифонно?
Где сладкая боль в утомленных коленах, когда
Проливал я горячие слезы и собирал помраченный ум?
Где руки, кормившие бедных, служившие больным?
До чего доходит истощение обессилевших членов?
Больше не воздеваю рук перед чистыми жертвами,
Чтобы приобщаться страданиям великого Христа.
Больше не устраиваю празднеств в честь победоносных мучеников,
Не чествую похвальными словами драгоценную их кровь.
На книгах моих плесень, речи недокончены;
Какой человек будет столь дружелюбен, чтобы довести их до конца?
Все умерло у еще живого. Жизнь моя едва теплится:
Она слабее, чем у корабля, разваливающегося по швам[213].
Мысль о скоротечности и суетности человеческой жизни лейтмотив поздней поэзии Григория. Жизнь человека сравнивается с театральной пьесой[214], с непрестанно вращающимся колесом[215], с волейбольным мячом[216], с игрой в шашки[217]. Все меньше остается в распоряжении Григория благ и радостей земной жизни; все больше ум его занят мыслью о предстоящей кончине. Григорий говорит о себе как об одиноком страннике, лишившемся родителей и родины и ожидающем скорой смерти[218]. Он пресыщен жизнью и думает о мире ином[219]. Чувствуя приближение последнего часа, он заповедует своим потомкам не забывать о конце земного странствия и о Страшном Суде:
Последний подвиг жизни близок; несчастное плавание кончено;
Уже и наказание вижу за ненавистные злые дела,
Мрачный тартар, пламя огня, глубокую ночь,
Позор того, что сейчас сокрыто, а тогда будет изобличено
Много страдал я, и мысль объемлется страхом: не начали ли
Преследовать меня страшные весы правосудия Твоего, о Царь?
Пусть сам я понесу свой жребий, перейдя отсюда
Но вам, будущим поколениям, заповедую: нет пользы
В настоящей жизни, потому что у жизни есть конец![220]
Григорий умер около 390 года в возрасте около 60 лет. Перед смертью он позаботился о том, чтобы его имущество не пропало, и составил завещание. Нескольких своих рабов он освободил еще при жизни; других посмертно, впрочем, надо полагать, далеко не всех[221]. Он позаботился также и о том, чтобы его гробница не осталась без соответствующей надписи, и составил несколько эпитафий самому себе. Вот одна из них:
Григорий умер около 390 года в возрасте около 60 лет. Перед смертью он позаботился о том, чтобы его имущество не пропало, и составил завещание. Нескольких своих рабов он освободил еще при жизни; других посмертно, впрочем, надо полагать, далеко не всех[221]. Он позаботился также и о том, чтобы его гробница не осталась без соответствующей надписи, и составил несколько эпитафий самому себе. Вот одна из них:
С младенчества призывал меня Бог ночными видениями.
Я достиг пределов мудрости. Плоть и сердце
43
PG 37, 1554 = 2.260.
44
Сл. 43, 14, 9-12; SC 384, 148 = 1.611. Ср. 3 Цар 9, 3. В тексте Григория игра слов между именем Василий и словом «царство» (βασιλεία).
45
Сл. 43, 14, 21-22; SC 384, 148 = 1.611.
46
Сл. 43, 16, 928; SC 384, 152154 = 1.613.
47
Олимпиодор. Схолии к Григорию Назианзину; PG 36, 906 A.
48
Сл. 43, 17, 13; SC 384, 156 = 1.613.
49
Сл. 43, 17, 534; SC 384, 156160 = 1.613614.
50
Букв. «влечения».
51
Олимпийская ода 6, 1-3.
52
Ссылка на пантеистическое мировоззрение.
53
Сл. 43, 19, 120, 19; SC 384, 162166 = 1.615616.
54
Письмо 16 / Ed. Gallay, p.18 = 2.422.
55
Там же.
56
Сл. 43, 21, 122, 13; SC 384, 166170 = 1.616617.
57
Сл. 43, 24, 20; SC 384, 178 = 1.619.
58
Сл. 43, 24, 2225; SC 384, 180 = 1.619.
59
PG 37, 1046 = 2.355.
60
PG 37, 10461048 = 2.355356.
61
См.: Gallay. Vie, 67.
62
См.: Gallay, Vie, 66.
63
Подробнее об имуществе, принадлежавшем Григорию, см.: Coulie. Richesses, 921.
64
То есть налоги.
65
PG 37, 980981 = 2.55.
66
Ruether. Gregory, 142.
67
См.: Василий. Письмо 223 / Ed. Courtonne, 1011.
68
Письмо 1 / Ed. Gallay, 3 = 2.411.
69
Письма 45 / Ed. Gallay, 46 = 2.412414.
70
Письмо 6 / Ed. Gallay, 78 = 2.414415.
71
Письмо 115 / Ed. Gallay, 88 = 2.502.
72
Полный текст сохранился только в латинском переложении Руфина.
73
PG 37, 10481050 = 2.356.
74
PG 37, 1052 = 2.357.
75
PG 37, 10521053 = 2.257.
76
PG 37, 1052 = 2.357.
77
PG 37, 1053-1054 = 2.357-358.
78
В рус. пер. Слово 3.
79
Ниже, говоря о понимании священства Григорием, мы будем подробно рассматривать это Слово.
80
Сл. 2, 1, 7; SC 247, 86 = 1.23.
81
Сл. 2, 115, 9; SC 247, 236 = 1.64.
82
Сл. 2, 6, 1-5, 12; SC 247, 94-96 = 1.25.
83
См.: Флоровский. Восточные Отцы, 38-41.
84
См.: Спасский. История, 360.
85
См.: Поеное. История, 362-363.
86
Ср. Pelikan. Emergence, 212.
87
См.: Bowersock. Julian, 83.
88
Browning. Julian, 172.
89
Написанных, впрочем, уже после кончины самодержца.
90
То есть против искупительной смерти Христа с разрушением христианства.
91
Сл. 4, 68; SC 309, 176-178 = 1.91.
92
Сл. 18, 32; PG 35, 1025 = 1.281.
93
Сл. 18, 34; PG 35, 1029 = 1.283.
94
Сл. 18, 18; PG 35, 1005-1008 = 1.271-272.
95
То есть скромный и тихий образ жизни, вдали от почестей и славы.
96
Письмо 8 / Ed. Gallay, 10 = 2.241.
97
См.: Письма 1618 / Ed. Gallay, 1719 = 2.421423.
98
Письмо 19 / Ed. Gallay, 1920 = 2.423424.
99
Письмо 11 / Ed. Gallay, 1314 = 2.424425.
100
Письмо 14 / Ed. Gallay, 16 = 2.416.
101
Письмо 20 / Ed. Gallay, 2021 = 2.428429.
102
Письмо 30 / Ed. Gallay, 27 = 2.429.
103
См.: Слова 7 и 8.
104
Письмо 40 / Ed. Gallay, 35 = 2.436.
105
Письма 41 и 43 / Ed. Gallay, 3637; 39 = 2.438; 440.
106
Письмо 42 / Ed. Gallay, 3839 = 2.439.
107
Письмо 44 / Ed. Gallay, 4041 = 2.440.
108
Письмо 45 / Ed. Gallay, 41 = 2.441.
109
См.: Quasten. Patrology III, 231233.
110
Письмо 58 / Ed. Gallay, 54 = 2.444.
111
Ср. Письмо 59 / Ed. Gallay, 54 = 2.445.
112
Письмо 71 / Ed. Courtonne, 167 = Рус. пер., т.3, с.97.
113
Письмо 47 / Ed. Gallay, 43 = 2.445446.
114
Сл. 10, 1, 12, 3; SC 405, 316318 = 1.192.
115
Об отношении Григория к отцу следует сказать, что в нем сочеталось глубокое и благоговейное почтение со страхом. Абсолютная власть отца над Григорием тяготила последнего, что можно видеть из данного текста.
116
PG 37, 10561058 = 2.358359.
117
PG 37, 10591062 = 2.359360.
118
PG 37, 10651066 = 2.361.
119
Письмо 49 / Ed. Gallay, 45 = 2.447.
120
Письмо 48 / Ed. Gallay, 4445 = 2.448449.
121
Письмо 80 / Ed. Gallay, 4547 = 2.449450.
122
Сл. 18, 35; PG 35, 1033 = 1.284.
123
Сл. 18, 37; PG 35, 1036 = 1.285286.
124
PG 37, 10651066 = 2.361362.
125
Она скончалась вскоре после Григория-старшего.
126
Пс 26, 10.
127
Письмо 80 / Ed. Gallay, 71 = 2.460.
128
Письмо 76 / Ed. Gallay, 6566 = 2.460.
129
Слово 43.
130
Ср. PG 37, 10711072 = 2.363.
131
Ср. Ruether. Grеgory, 42.
132
PG 37, 1074 = 2.364.
133
PG 37, 10751076 = 2.364.
134
Письмо 77 / Ed. Gallay, 66 = 2.463.
135
PG 37, 1251 = 2.404.
136
PG 37, 1292 = 2.406.
137
Письмо 95 / Ed. Gallay, 79 = 2.468.
138
PG 37, 1306 = 2.112.
139
Сократ. Церк. ист. 5, 5; Созомен. Церк. ист. 7, 3.
140
Феодорит. Церк. ист. 5, 3.
141
PG 37, 10761079 = 2.364365.
142
О том, что Максим и Ирон одно и то же лицо, свидетельствует блж. Иероним, который говорит о Слове 25-м следующее, «Похвальное слово Максиму-философу, по возвращении его из ссылки, имя которого в заглавии некоторые несправедливо заменили именем Ирона на том основании, что есть другое сочинение Григория, заключающее в себе порицание этого Максима, как будто нельзя было одного и того же человека в одно время хвалить, а в другое время порицать» (О знам. мужах 117). Подробнее об Ироне-Максиме См.: у Mossay, SC 284, 120-141. Ср. Hauser-Meury. Prosopographie, 119-121.