Сознание плескалось полным до краев сосудом, и все передуманное, выстраданное, родившееся и умершее в нем в последние несколько часов, бурлило и клокотало, чудовищным своим переплетением, жадной, неутомимой энергией лишая покоя, доводя до исступления, сводя с ума. Новая жизнь, новая мечта схлестнулись с прошлым, в одной безумной свалке мешая сны и действительность, имена и роли, даты и города. Кто он? Откуда? Кто эта девушка, так доверчиво молчащая рядом? Почему они вместе?
Перед глазами мелькали лица, много лиц, и одно из них, знакомое, успевшее уже стать привычным, появлялось чаще остальных, звучали слова: «Наследница империи Пусть пока поживет у вас». Но он не мог проникнуть в собственную память, не мог достучаться до нее сквозь неизвестно откуда взявшиеся толстые, закрытые наглухо двери. Кто этот человек? Почему он приказывает ему? Где его дом?
Действительность скользила мимо лентой дороги, огнями светофоров, силуэтами машин, будто безостановочный конвейер, толкая и толкая вперед невнятный поток мыслей. Девушка, дорога, дорога, девушка Почему-то он был уверен, что они знакомы, вот только имя ее осталось там, за закрытыми дверями памяти
Куда мы едем? чей-то голос разорвал паутину молчания, и Ленский вздрогнул, оглянулся.
Это говорила девушка, та, что сидела рядом. Она произнесла эти несколько слов, и темень за окном колыхнулась громадной глыбой, будто кусок антрацита, раскрасившись золотыми блестками света. Конвейер в голове побежал быстрее, все понемногу возвращалось, устраивалось на свои места.
Ты молчишь, и мне кажется, что тебя снова нет рядом. Не молчи, пожалуйста
Не молчи. Это она, та самая девушка. Как хорошо она говорит. Не молчи. Молчать плохо
Хорошо он прислушался к своему голосу. Слабый, немного хрипловатый. Это ничего, это от волнения, а оно скоро пройдет. Мы едем домой, Кэти. Поживешь пока у меня.
Снова кто-то другой говорит за него. Кто-то, кто все знает, кто не теряется в джунглях действительности, кто все время начеку. Впрочем, хорошо, пусть говорит, теперь, по крайней мере, он знает, что девушку зовут Кэти. Кэти Красивое имя. Оно тоже что-то ему напоминает, но он никак не может вспомнить что. Или кого. Пока не может. Пока
А я думала, я всегда буду жить у тебя. боковым зрением он увидел, что девушка повернула к нему свое лицо, но отчего-то не смог взглянуть ей в глаза.
А я думала, я всегда буду жить у тебя. боковым зрением он увидел, что девушка повернула к нему свое лицо, но отчего-то не смог взглянуть ей в глаза.
Почему?
Ты забыл? девушка рассмеялась. Ты же меня выиграл!
Пространство озарилось вспышкой памяти, пламенем свечей, углями в камине, пальцами, унизанными перстнями, перебирающими карты. Он игрок? Вот это да! Впрочем, какая разница? Вот только играть на людей это уж совсем не комильфо, попахивает средневековьем. И, хотя, обиды в голосе девушки не слышно, все равно, как-то не по себе. А пусть с этим разбирается тот, другой, засевший в нем, будто зеркальное отражение, будто эхо, повторяющий его разум. Ну, мистер недреманное око!
Кэти, я бы не стал относиться к этому так серьезно.
Ух ты! Голос то, голос какой шикарный! Уверенный, солидный.
Это был своего рода обряд. Такое состязание среди мужчин. Оно лишь сглаживает некоторые аспекты сосуществования различных культур.
А что? Вроде бы, убедительно. Непонятно, правда, но, чем непонятнее, тем лучше.
Ты хочешь от меня избавиться? девушка не сводила с него глаз, и он застыл в своем оцепенении, не в силах шелохнуться, встретиться с ней глазами.
Избавиться? О, Боже! Конечно, нет! Он взмолился, обращаясь к своему невидимому спарринг-партнеру. Ну же, дружище, соберись, ответь как-нибудь помягче, поделикатней, так, чтобы раз и навсегда закрыть эту тему. Говори же что-нибудь, черт тебя подери!
Сознание поплыло проекциями яви, словно голограммой воображения, представляя на свет элегантного господина в изумительного покроя костюме и с тростью в руках. На лице у господина застыла маска властной приветливости, бриллиант на мизинце так и брызжет фонтанами радужного света.
Однако, все это, увы только видимость, только фасад, за которым скрывается то, что другим видеть совсем не обязательно и даже очень и очень нежелательно.
На самом деле в голове у нашего джентльмена полнейший кавардак, мысли, невнятные, суматошные, беспомощно барахтаются в рве вдоль крепостной стены, тонут в нагромождении друг друга, так и не добравшись до заветной тверди. Ну же! Ну! Господи, что же за день сегодня такой? Не зря говорят: как день начнешь, так
Кэти, девочка! безупречный господин, наконец-то, повернулся к девушке, разглядел в полумраке салона ее тонкий профиль. А не позавтракать ли нам? Ты, наверно, совсем проголодалась?
Молчание повисло, растянулось долгой, невесомой паузой. Ну же! Ну!
Кэти как-то неуверенно, виновато вздохнула.
Мы с Женей выпили кофе с шоколадом. она запнулась, замолчала.
Есть! Сработало! Мысли проворно устремились по мостику, ловко брошенному через впадину рва.
Понятно, джентльмен поиграл перстнем на мизинце. На лице торжествующая улыбка, в голосе вальяжная удовлетворенность. Я и сам есть хочу умираю. Сейчас заедем в кафе, перекусим.
Кэти слабо пошевелилась в кресле.
Но это уже вряд ли будет похоже на завтрак, в свете встречных фар было видно, что она улыбается. Смотри, уже совсем стемнело, я и не заметила. Так неожиданно
Импозантный господин медленно таял, растворяясь в пространстве сумеречными разводами, и Ленский негромка рассмеялся, внезапно поняв, что все закончилось, что минное поле первых минут душевной интимности пройдено, и все опасности, все неожиданности и ловушки позади.
Знаешь, когда-то я придумал шутку, вернее перефразировал одну известную поговорку. В моей редакции она стала звучать так: на завтрак ешь самого себя, на обед перекуси другом, ну, а ужинай исключительно врагом. Так что, у тебя сейчас редкий случай утолить совесть, амбиции и месть одновременно
Кэти засмеялась, и Ленский, польщенный, довольный тем, что так вовремя вспомнил подзабытый уже, затертый годами афоризм, ловко подрезал какого-то «чайника», замешкавшегося на светофоре.
Да, сегодняшний вечер что-то совершенно особенное по части морального чревоугодия, просто какой-то коктейль из чувств, коктейль-перевертыш, коктейль-загадка, и вряд ли найдется кто-нибудь, способный точно назвать все его ингредиенты. Любого, попытавшегося разобраться, наверняка ждет фиаско, и он, Ленский не исключение.
Последняя мысль промелькнула тенью в голове, покружилась немного в стерильном воздухе салона и выскользнула из него, утонув в грохоте весенней, слякотной улицы.
Глава 3
А маму свою помнишь?
Смутно. Мне было всего два года или около того, когда меня забрали дедушка с бабушкой. опустив голову, Кэти разглаживала упрямую складку на скатерти. Помню только комнату, огромную, светлую, с потолком белым-белым, и ее глаза, совсем черные на его фоне. Наверно, вряд ли они были у нее такие уж черные, скорее всего темно-карие, или еще какие-нибудь, но так уж мне тогда казалось. И комната тоже не обязательно была огромной. Просто удивительно, какими максималистами мы бываем в детстве
Ленский и Кэти сидели в кафе, у монументального окна, будто ожившим витражом действительности, расплывающимся хаотическими разводами огней. Яркая, суетливая перспектива московского бульвара расползалась кляксами света, разбивалась о строгую непроницаемость стекла, беспомощная и жалкая, обреченная прозябать снаружи, под проливным дождем, в сыром, пронизывающем холоде. Порывы ветра, словно заблудившиеся странники, метались осколками уходящей зимы, и невольно хотелось приложить руку к стеклу, магией своего тепла согреть их, успокоить, хотя бы, немного смягчить резкие, плачущие голоса.
Где-то там, по ту сторону этой неразличимой грани тонули в промозглой мгле дома, люди, машины, вовсю буйствовала стихия, будто вырвавшаяся на свободу ведьма, низвергая на землю потоки воды, щедро разбрасывая споры простуды, без устали жаля иголками озноба.
Временами ветер затихал, и тогда дождь тоже прятался, несмело, как-то неуверенно и даже почтительно напоминая о себе тихим шорохом, будто подушечками пальцев, россыпью капель легонько касаясь оконного стекла. В такие минуты мутная влага отступала, оставляя просвет вертикальным дорожкам, словно кристаллами хрусталя, дрожащими калейдоскопом далеких огней. И, казалось, что сверху, с самих прозревших, опомнившихся, наконец-то, небес опустилась благодать, и долгожданная эра согласия и гармонии воцарилась-таки на земле, первым делом решив покончить со всякого рода циклонами.
И прокрадывался в сердце покой, и взбудораженные мысли утихали, и сознание, измотанное, истерзанное, укладывалось уставшей кошкой где-то далеко-далеко, в самом укромном уголке действительности, тихо свернувшись на лоскутном, цветастом его одеяле.
Однако, идиллия заканчивалась, стоило лишь порыву ветра снова ударить в окно. Тогда дождь опять превращался в задиру и хулигана, он с силой бросал потоки воды в стекло, мгновенно разрушая хрупкую симметрию линий, размывая их строгий рисунок густой, плотной пеленой. И сразу становилось зябко и неуютно, хотелось убежать, спрятаться, забраться поглубже в чрево отвоеванного у суровой природы островка мира и спокойствия.
Как и было предсказано, несостоявшийся завтрак превратился в ранний ужин, не преминувший вобрать в себя и некоторые элементы обеда, накладывая на происходящее отпечаток милой небрежности, придавая вечеру задорное, какое-то сумасбродное очарование.
Вообще, Ленскому казалось, что, и этот ужин, и эта девушка, и этот вечер, оазисом тепла и уюта обосновавшийся прямо посреди кромешной непогоды заслуженный приз, справедливая награда за смелость, мужество и риск. В играх разбушевавшегося воображения тьма за окном представлялась ему чем-то аллегорическим, злобным и враждебным миром, перенесшимся из далеких, уходящих вглубь хронологической шкалы столетий, а кафе спасительным ковчегом, отвоеванной у Вселенского ненастья пещерой, очень своевременно и кстати оборудованной всеми достижениями цивилизации.
Куда-то исчезли, ушли в тень прошлого неприятности, тревоги, сомнения, и понемногу все, что давило и угнетало, сковывало и душило, ослабло, стало казаться мелким, несущественным, сжатое в ничто фокусом неизвестной, таинственной силы. Тяжелая, мрачная, испещренная замысловатыми иероглифами портьера, многосложное нагромождение суеверий, предчувствий, страхов, неожиданно побледнела, съежилась, обнажив за глупыми своими лохмотьями высокое, лазурное небо.