Третья часть моего плана заключалась в переезде. Мне не было жаль покидать старый дом. Женский, мещанский, пахнувший свежей краской, с новой претенциозной мебелью, которую выбрала Элси, он был ее домом, не моим. Запах Элси еще витал в шкафах и исходил от подушек. В этой чуждой мне обстановке я познал величайшее счастье, какого мне уже больше не видать. Но теперь я нервно бродил из одной опустевшей комнаты в другую, мечтая поскорее уехать.
Потребовалось четыре месяца, чтобы найти такой дом, какой мне нужен. Он должен находиться на берегу реки или как минимум очень близко к ней, в двух-трех милях вверх по течению от дома Коллингфорда, быть небольшим и достаточно дешевым. Деньги особой проблемы не представляли. Это было время, когда цены на дома росли, и свой современный дом я продал дороже, чем купил. Я легко мог бы получить ссуду, если не запрашивать слишком много, но, имея в виду то, что я задумал, предпочтительнее было заплатить наличными.
Мои доводы агентам по недвижимости представлялись вполне убедительными: для одинокого мужчины дом с тремя спальнями слишком велик; и даже если мои новые требования казались им несколько расплывчатыми и их раздражали невнятные причины, по которым я отвергал их предложения, они продолжали посылать мне разрешения на осмотр новых домов. Однажды в апреле я вдруг нашел именно то, что искал. Дом действительно располагался на берегу, от воды его отделяла лишь узкая пешеходная дорожка. Это была односпальная деревянная лачуга под черепичной крышей, стоявшая посреди маленького заброшенного участка подтопленной травы, с заросшими цветниками. Когда-то здесь имелся деревянный причал, но теперь от него сохранились тянувшиеся в заиленное дно две увитые водорослями опоры с болтающимися обрывками сгнившей веревки.
Краска на маленькой веранде давно облупилась. Обои с рисунком из вьющихся роз в гостиной покрылись пятнами и выцвели. От бывшего владельца остались два плетеных стула и полуразвалившийся стол. Кухня была убогой, плохо оборудованной. Повсюду виднелись следы упадка и разрушения. Летом, когда соседние коттеджи наполнялись отпускниками и любителями пикников, здесь, конечно же, становилось веселее. Но в октябре, когда я намеревался убить Коллингфорда, округа была такой же пустой и изолированной, как заброшенный морг. Я купил домишко, заплатив наличными. Мне даже удалось сбить цену на двести фунтов.
Тем летом я был почти счастлив. Должным образом выполнял свою работу в библиотеке. Жил в лачуге один, заботясь о себе сам, как до женитьбы. По вечерам смотрел телевизор. Изображения, мелькавшего перед глазами, я практически не видел, оно было лишь черно-белым фоном моих навязчивых кровожадных мыслей.
Я тренировался управляться с ножом, пока он не стал так же привычен для руки, как столовые приборы. Коллингфорд был на шесть дюймов выше меня, поэтому удар следовало направлять снизу вверх. Для этого нож нужно было держать по-другому, и я экспериментировал, стараясь найти наиболее удобный и эффективный захват рукоятки. Подвесив постельный валик на дверь спальни и отметив на нем нужную точку, я часами наносил по ней удары разумеется, не протыкая валика, чтобы не затупить лезвие. Раз в неделю в качестве особого удовольствия натачивал его, делая режущую кромку еще острее.
Через два дня после переезда я купил темно-синий спортивный костюм безо всяких нашивок и пару легких кроссовок. Все лето по вечерам я совершал пробежки по пешеходной дорожке вдоль реки. Владельцы соседних коттеджей когда находились дома, что случалось нечасто, привыкли к звуку телевизора за задернутыми шторами и моей фигуре, бегущей мимо их окон. Я держался обособленно от всех, и так лето перетекло в осень. Ставни на всех окнах, кроме моих, плотно закрылись. Пешеходная дорожка покрылась опавшими и раскисшими листьями. Смеркалось теперь рано, летние виды и звуки на реке умерли. И вот наступил октябрь.
Смерть его пришлась на четверг, 17 октября, годовщину окончательного решения о расторжении нашего брака. Это обязательно должен был быть четверг, поскольку этот вечер Родни Коллингфорд привычно проводил один в своей мастерской. По счастливой случайности годовщина выпала именно на данный день. Я знал, что он будет на месте. Почти год я каждый четверг в вечерних сумерках неслышно пробегал две с половиной мили по пешеходной дорожке, ненадолго останавливаясь, чтобы взглянуть на освещенные квадраты полуподвальных окон на фоне темной громады его дома.
Вечер был теплым. Весь день моросил дождь, но к заходу солнца небо прояснилось. Слабый серебристо-белый свет луны отбрасывал на реку дрожащую лунную дорожку. Пожелав коллегам хорошего вечера, я в обычное время ушел из библиотеки. В течение рабочего дня вел себя так же, как всегда: обособленно, без малейшего намека на внутреннее смятение, тщательно выполняя свою работу и разве что позволяя ироническое высказывание.
Вернувшись домой, я не был голоден, но заставил себя съесть омлет и выпить две чашки кофе. Потом надел плавки и повесил себе на шею пластиковый мешок с ножом. Поверх плавок натянул спортивный костюм и сунул в карман пару тонких резиновых перчаток. Примерно в четверть восьмого я вышел из дома и приступил к пробежке по пешеходной дорожке.
Приблизившись к намеченному заранее месту напротив дома Коллингфорда, я увидел, что все в порядке. Дом тонул в темноте, но окна мастерской были по обыкновению освещены. Я постоял, прислушиваясь, однако не уловил ни звука. Стих даже легкий ветерок, и желтеющие листья вязов, росших вдоль реки, висели неподвижно. Пешеходная дорожка была совершенно пуста. Я нырнул в тень кустарника, там, где деревья росли плотнее, и отыскал место, которое наметил заранее. Надел перчатки, стянул спортивный костюм, завернул в него кроссовки, и вскоре, внимательно поглядывая то налево, то направо, направился к реке.
Я точно знал, где должен войти в воду и выйти из нее. Берег здесь плавно изгибался, дно было твердым и относительно чистым. Вода обожгла холодом, но к этому я был готов всю осень каждый вечер купался в ледяной воде, чтобы приучить организм к этому шоку, и поплыл к противоположному берегу размеренным тихим брассом, почти не тревожа темную поверхность воды. Я старался держаться в стороне от лунной дорожки, но время от времени оказывался в ее серебристом сиянии и видел, как расходятся передо мной мои кисти в красных перчатках словно они уже испачкались в крови.
На противоположном берегу я вылез из воды, воспользовавшись причалом Коллингфорда. Снова постоял, прислушиваясь. Ни звука, если не считать постоянных стонов реки и редкого одинокого крика ночной птицы.
Я тихо пошел по траве. У двери мастерской опять остановился: из-за нее доносился звук какого-то работающего станка. Я не знал, заперта ли дверь, но та открылась легко, стоило только повернуть ручку, и на меня хлынул яркий свет.
Я понимал, что нужно делать, и был совершенно спокоен. Мне потребовалось около четырех секунд. Вряд ли у Родни был шанс. Склонившись над токарным станком, он был поглощен своим занятием, и вид почти голого мужчины, решительно направляющегося к нему, ошеломил и буквально парализовал его. Но после первого шока Родни узнал меня. О, да! Он меня узнал.
Я выкинул руку из-за спины и ударил. Нож вошел так мягко, словно плоть Коллингфорда была из масла. Как я и ожидал, он зашатался и упал, и я, позволив себе расслабиться, упал сверху. Глаза у него остекленели, рот открылся, из раны потекла темная кровь. В пароксизме злобы я несколько раз повернул нож, наслаждаясь звуком рвущихся сухожилий. Потом я чуть-чуть подождал, спокойно сосчитал до пяти, поднялся с распростертого тела и, нагнувшись, внимательно рассмотрел его, прежде чем выдернуть нож. Когда же я его выдернул, из горла дугой ударил фонтан сладковато пахнущей крови. И еще одно, чего я не забуду никогда. Кровь должна быть красной, какой же еще? Но в тот момент струя показалась мне золотистой, и такой кровь будет в моем представлении теперь уже всегда.
Прежде чем выйти из мастерской, я проверил, нет ли на мне пятен крови, и вымыл руки холодной водой в умывальнике. Мои босые ноги не оставили следов на досках пола. Я тихо закрыл за собой дверь и еще постоял, прислушиваясь. По-прежнему ни звука. Дом был пустым и темным.
Обратный путь был более утомительным, чем я мог представить. Казалось, река стала шире и я никогда не достигну берега. Хорошо, что я выбрал мелкое место с твердым дном: не уверен, что мне удалось бы выбраться на сушу через засасывающий ил и тину.
Застегивая «молнию» на куртке спортивного костюма, я сильно дрожал. Несколько драгоценных секунд ушло на то, чтобы зашнуровать кроссовки. Пробежав милю по дорожке вдоль берега, я набил мешок с ножом камнями и зашвырнул его на середину реки.
Я догадывался, что в поисках орудия убийства полицейские прочешут участок Темзы вблизи дома Родни, но всю реку они едва ли смогут обыскать. А даже если и обыщут, пластиковый мешок ничем не отличался от тысяч других таких же, и я был уверен, что нож никогда не приведет их ко мне.
Через полчаса я уже находился в своем доме. Телевизор оставил включенным, там как раз заканчивались новости. Я сварил себе какао и сел смотреть их. Мои тело и рассудок были опустошены, словно после любовного акта. Я не ощущал ничего, кроме усталости; но по мере того как мое заледеневшее тело возвращалось к жизни в тепле электрического камина, меня охватывало необыкновенное умиротворение
Наверное, Родни Коллингфорд нажил себе кучу врагов. Ко мне полицейские пришли только недели через две. Их было двое: детектив-инспектор и сержант, оба в штатском. Говорил в основном сержант, другой полицейский просто сидел, посматривая через окно на реку, время от времени переводя взгляд холодных серых глаз с одного из нас на другого, словно все это расследование им уже надоело.
Сержант начал с банальных замечаний насчет «нескольких вопросов». Я волновался, но это меня не тревожило они понимали, что я буду нервничать. Сказал себе: что бы я ни делал, не нужно стараться выглядеть умным. И не надо много говорить. Я решил сказать им, что весь тот вечер смотрел телевизор, и не сомневался, что никто это не опровергнет. Никакие друзья зайти ко мне не могли. Что же касается коллег, то едва ли кто-нибудь из них вообще знал, где я живу. Телефона у меня не было, так что не было и причин опасаться, что чей-то звонок остался неотвеченным в течение тех решающих полутора часов.