Оживление происходит даже и на том фронте, на котором, казалось бы, власть одерживала свою победу на фронте философии. Пятый том Философской энциклопедии (1970 г.) невозможно было купить, настолько свежими, яркими и точными формулировками описывалось философское наследие русских мыслителей, чьи фамилии пришлись на последние буквы русского алфавита Владимир Соловьев, князья Сергей и Евгений Трубецкие, Семен Франк, Николай Федоров, священник Павел Флоренский и др.
Если в середине 1960-х гг. том дореволюционного издания Владимира Соловьева стоил у букинистов копейки, то к середине 1970-х гг. книгу Флоренского «Столп и Утверждение Истины» можно было купить с рук не дешевле чем за месячную зарплату инженера. Появился спрос, а значит и предложение. Теперь уже не для единиц, как в начале 1960-х, а для многих и многих самым ценным подарком, привезенным из-за рубежа, становятся не тряпки и не бутылки с алкоголем, а тайно доставленные издания В. Розанова, Н. Лосского, протоиерея С. Булгакова, Н. Бердяева, протоиерея В. Зеньковского.
Это движение коснулось даже наиболее подцензурной части литературы изданий Московской патриархии. В издававшихся мизерным тиражом и не поступавших в открытый библиотечный доступ «Богословских трудах» печатаются переводы с английского и французского современных богословов эмиграции архиепископа Василия Кривошеина, Владимира Николаевича Лосского, архиепископа (позднее митрополита) Антония Блума, протоиерея Иоанна Мейендорфа. В двух выпусках «Богословских трудов» в начале 70-х гг. печатаются труды отца Павла Флоренского, убитого в ленинградском НКВД в декабре 1937 г. Их произведения также копируются, переписываются и распространяются в сотнях экземпляров среди интеллигентной молодежи, начинающей интересоваться христианством.
На смену пожелтевшим страничкам папиросной бумаги со стихами Ахматовой и Гумилева во многих и многих частных библиотеках появлялись и привезенные из-за рубежа книги запрещенных ранее писателей и мыслителей, и изящно переплетенные ксерокопии их трудов. Понемногу начинала возрождаться и Церковь, разумеется, не административная структура её, по рукам и ногам скованная советской властью, а жизнь прихода. В 1950-е и даже в начале 1960-х гг. столичные храмы заполнялись стариками и пожилыми людьми и немногочисленными детьми, а молодежь и среднее поколение отсутствовали практически полностью. Ситуация начала меняться примерно с 19671968 гг., после публикаций стихов из романа Пастернака, «Мастера и Маргариты» Булгакова и не опубликованного в печати, но получившего широкую известность рассказа Солженицына «Пасхальный крестный ход».
Человека тянуло в храм сначала «от противного», от городской суеты, от разгульной жизни, от циничной лжи на собраниях и на работе, от одиночества; его могла захватить красота церковной живописи или музыки, этическое начало веры, но раз попав в храм, он уже оставался в нем, иногда как прихожанин, а порой, пройдя сквозь ряд мытарств и унижений, и как священнослужитель. В стенах храма, в строе древнего богослужения многие русские интеллигенты нашли тогда, казалось бы, потерянную навсегда настоящую Россию. Вне стен шла советская жизнь, внутри храма, как им казалось, продолжается та Россия, в которой жили Пушкин и Толстой, Хомяков и Владимир Соловьев, Нестеров и Васнецов.
В прогремевшем на всю страну письме IV Всесоюзному съезду Союза советских писателей (6 мая 1967 г.) Солженицын отстаивал право писателя «высказывать опережающие суждения о нравственной жизни человека и общества». Год спустя, в 1968 г., вся думающая Россия читала в самиздате трактат академика Сахарова «Размышления о прогрессе, мирном сосуществовании и интеллектуальной свободе». В начале 1970-х гг. стала известна вызванная этим трактатом статья Солженицына «На возврате дыхания и сознания». И точно русское общество на родине впервые с 1920-х гг. начинало свободно дышать и сознавать себя.
Статья Сахарова, названная Солженицыным «бесстрашным выступлением» и «крупным событием новейшей русской истории», вызвала огромный резонанс благодаря авторитету создателя водородной бомбы, трижды Героя Социалистического Труда, впервые за десятилетия подвергшего критике многие устои советской жизни, казавшиеся незыблемыми. Но не меньшее значение для формирования национального самосознания русского человека 1970-х гг. имела и работа самого Солженицына. Вдохновляющим и одновременно взывающим к трезвости и ответственности было его «опережающее суждение»: «обратный переход, ожидающий скоро нашу страну, возврат сознания и дыхания, переход от молчания к свободной речи».
Едва ли не самым «опережающим суждением» Солженицына оказалось то, где он спорил с идеей Сахарова относительно конвергенции двух противостоящих друг другу систем: «В решении нравственных задач человечества перспектива конвергенции довольно безотрадна: два страдающих пороками общества, постепенно приближаясь и превращаясь из одного в другое, что может дать? общество безнравственное в перекрёст». Разошлись Солженицын и Сахаров и в вопросе о значении тех движущих сил, на которые надеялся Сахаров, «левые коммунисты-ленинцы» и «левые западники». Солженицын считал: «Были бы мы действительно духовно нищи и обречены, если бы лишь этими силами исчерпывалась сегодняшняя Россия». Сахаров, по мнению Солженицына, явно недооценивал национальное движение в мире, а сам Солженицын считал, что человечество «квантуется нациями не в меньшей степени, чем личностями» и в этом видел одно из «лучших богатств человечества».
Поддерживая призыв к интеллектуальной свободе, в которой Сахаров видел «ключ к прогрессивной перестройке государственной системы в интересах человечества в качестве некоторого идеала», провозглашавший «очень интеллигентное общемировое руководство», Солженицын указывал на недостатки западной демократии и задавал вопрос: «И если Россия веками привычно жила в авторитарных системах, а в демократической за 8 месяцев 1917 г. потерпела такое крушение, то, может быть, я не утверждаю это, лишь спрашиваю, может быть, следует признать, что эволюционное развитие нашей страны от одной авторитарной формы к другой будет для неё естественнее, плавней, безболезненней?»
В 19721973 гг. Солженицын пишет своё знаменитое воззвания «Жить не по лжи!». Текст его был окончательно готов к сентябрю 1973 г. После публикации «Архипелага ГУЛАГ» (январь 1974) этот текст был заложен в несколько тайных мест с уговором в случае ареста автора через сутки пускать в печать. Так и сделали. 13 февраля 1974 г. текст был передан в самиздат и на Запад. Впервые воззвание «Жить не по лжи!» было опубликовано в Лондоне (Daily Express от 18 февраля 1974 г.) и вслед за тем многократно перепечатано в разных изданиях, на разных европейских языках. Оно было включено в самиздатовский сборник «Жить не по лжи», который в 1975 г. вышел и в Париже в YMCA-press.
ДОКУМЕНТ
Жить не по лжи!
Когда-то мы не смели и шёпотом шелестеть. Теперь вот пишем и читаем Самиздат, а уж друг другу-то, сойдясь в курилках НИИ, от души нажалуемся: чего только они не накуролесят, куда только не тянут нас! И ненужное космическое хвастовство при разорении и бедности дома; и укрепление дальних диких режимов; и разжигание гражданских войн; и безрассудно вырастили Мао Цзе-дуна (на наши средства) и нас же на него погонят, и придётся идти, куда денешься? и судят, кого хотят, и здоровых загоняют в умалишённые всё «они», а мы бессильны.
ДОКУМЕНТ
Жить не по лжи!
Когда-то мы не смели и шёпотом шелестеть. Теперь вот пишем и читаем Самиздат, а уж друг другу-то, сойдясь в курилках НИИ, от души нажалуемся: чего только они не накуролесят, куда только не тянут нас! И ненужное космическое хвастовство при разорении и бедности дома; и укрепление дальних диких режимов; и разжигание гражданских войн; и безрассудно вырастили Мао Цзе-дуна (на наши средства) и нас же на него погонят, и придётся идти, куда денешься? и судят, кого хотят, и здоровых загоняют в умалишённые всё «они», а мы бессильны.
Уже до донышка доходит, уже всеобщая духовная гибель насунулась на всех нас, и физическая вот-вот запылает и сожжёт и нас, и наших детей, а мы по-прежнему всё улыбаемся трусливо и лепечем косноязычно:
А чем же мы помешаем? У нас нет сил.
Мы так безнадёжно расчеловечились, что за сегодняшнюю скромную кормушку отдадим все принципы, душу свою, все усилия наших предков, все возможности для потомков только бы не расстроить своего утлого существования. Не осталось у нас ни твёрдости, ни гордости, ни сердечного жара. Мы даже всеобщей атомной смерти не боимся, третьей мировой войны не боимся (может, в щёлочку спрячемся), мы только боимся шагов гражданского мужества! Нам только бы не оторваться от стада, не сделать шага в одиночку и вдруг оказаться без белых батонов, без газовой колонки, без московской прописки.
Уж как долбили нам на политкружках, так в нас и вросло, удобно жить, на весь век хорошо: среда, социальные условия, из них не выскочишь, бытие определяет сознание, мы-то при чём? мы ничего не можем.
А мы можем всё! но сами себе лжём, чтобы себя успокоить. Никакие не «они» во всём виноваты мы сами, только мы!
Возразят: но ведь действительно ничего не придумаешь! Нам закляпили рты, нас не слушают, не спрашивают. Как же заставить их послушать нас?
Переубедить их невозможно.
Естественно было бы их переизбрать! но перевыборов не бывает в нашей стране.
На Западе люди знают забастовки, демонстрации протеста, но мы слишком забиты, нам это страшно: как это вдруг отказаться от работы, как это вдруг выйти на улицу?
Все же другие роковые пути, за последний век отпробованные в горькой русской истории, тем более не для нас, и вправду не надо! Теперь, когда все топоры своего дорубились, когда всё посеянное взошло, видно нам, как заблудились, как зачадились те молодые, самонадеянные, кто думали террором, кровавым восстанием и гражданской войной сделать страну справедливой и счастливой. Нет, спасибо, отцы просвещения! Теперь-то знаем мы, что гнусность методов распложается в гнусности результатов. Наши руки да будут чистыми!
Так круг замкнулся? И выхода действительно нет? И остаётся нам только бездейственно ждать: вдруг случится что-нибудь само?
Но никогда оно от нас не отлипнет само, если все мы все дни будем его признавать, прославлять и упрочнять, если не оттолкнёмся хотя б от самой его чувствительной точки.
От лжи.
Когда насилие врывается в мирную людскую жизнь его лицо пылает от самоуверенности, оно так и на флаге несёт, и кричит: «Я Насилие! Разойдись, расступись раздавлю!» Но насилие быстро стареет, немного лет оно уже не уверено в себе, и, чтобы держаться, чтобы выглядеть прилично, непременно вызывает себе в союзники Ложь. Ибо: насилию нечем прикрыться, кроме лжи, а ложь может держаться только насилием. И не каждый день, не на каждое плечо кладёт насилие свою тяжёлую лапу: оно требует от нас только покорности лжи, ежедневного участия во лжи и в этом вся верноподданность.