Лежа на кровати, он листал конспект и все время ворочался. Общежитская кровать поскрипывала провисшей панцирной сеткой, будто кряхтела, Пух сопел и вздыхал в унисон. Но не от мудрености геодезии, а страдая по школьной любви, не поступившей в фармацевтический и оставшейся в родном селе из конспекта выглядывал краешек ее фотопортрета. А еще Коля страдал от чрезмерной потливости и успехом у городских девушек не пользовался.
Кирпич выручал Пуха с черчением, взамен арендуя кровать. Он, как хирург, выверенно, до миллиметра, работал остро наточенным карандашом и рейсфедером, без помарок нанося коварную тушь на ватман; даже без пяти минут дипломники обращались за помощью как положено, не бесплатно. Кирпич в основном вел ночной образ жизни, глотая на прокуренной кухне детектив за детективом, а днем, когда мы были на парах, отсыпался. Но случалось, что Пух и Кирпич спали вместе валетом.
Слышь, Пух, хочешь, познакомлю с одной кралей? сдувая крупинки стертой резинки с чертежа, спросил Кирпич.
Кровать, будь у нее уши, точно бы их навострила; скрипа как не бывало, а Коля не то что перестал сопеть не дышал, казалось, вовсе.
Но есть условие взял паузу Кирпич.
Пух захлопнул конспект.
Это та светленькая, что тубус принесла?
Кирпич, словно не замечая, продолжал:
каждый день ты меняешь носки.
Где ж я столько возьму?
Я, похрюкивая, уткнулся лицом в подушку, Шериф поперхнулся чаем и кашлял в кулак. Витек, само собой, дрых. Кирпич же похлопал белесыми ресницами и развел в стороны руки:
А ты стирай чаще, родной! и, помахав ладонью у носа, добавил: Ну и ноги надо мыть с мылом. Тогда и светленькая, и темненькая все твои будут! И усишки сбрей дурацкие. Пух, кивая, потрогал густой пушок над губами. Начинаешь сегодня.
Кирпич, быстро глянув на Витька, а потом на каждого из нас, не спящих в ночном, понизил до секретности голос:
Мужики, подгребайте сюда.
Мы сгрудились возле стола
Затрещал, подрагивая, задребезжал металлическим нутром будильник. Витек, не открывая глаз, скорчил недовольную гримасу и потянул вверх согнутую за спиной руку. Он тужился, приподнимая плечо, как будто «Сейко» потяжелели до пудовой гири, и мотал головой. Онемевшая рука медленно выворачивалась в естественное, природой данное положение, веки судорожно дрожали. Истошно взывающий к пробуждению будильник в конце концов выдохся, и Витек, размякнув, распластался на скомканном одеяле.
Не, ну ты видал?! изумленно восхитился Шериф.
Горбатого могила Я запнулся и тут же, склонившись над неподвижным телом, прохрипел прямо в ухо: Горбатый! Я сказал, теперь Горбатый!
Витек одним рывком уселся на кровати, держа прямо спину.
Какой же он Горбатый? улыбался нараспашку Шериф. Вылитый Буратино!
Следуя утреннему ритуалу, Витек с трудом поднимал одеревеневшую руку с электронными часами; заспанные глаза внезапно округлились, и он переметнул ошалевший взгляд на будильник, показывающий четверть седьмого.
Я ж просил! взревел Витек и, краснея пятнами, начал бросать в «дипломат» тетради, шариковую ручку, карандаши
Приоткрылась дверь. В кроличьей ушанке и какой-то чебурашковой шубе в комнату заглянул конопатый третьекурсник, живущий на другом конце этажа:
А Кирпич где? Мне бы курсовой
На кухне смотрел? Я закинул полотенце на плечо. Может, в умывальной?
Конопатый захлопнул дверь. Витек, аккуратист и чистюля, спохватился, бросился к тумбочке, вытащил кулек с туалетными принадлежностями и рванул в коридор. Громко шлепая тапками, он в опасной близости проскочил мимо Шерифа, несущего парующий чайник, лихо обогнал меня на повороте и занял последний свободный умывальник.
Над порыжевшими эмалированными раковинами, открыв на полную холодную воду, обмывались братья Алиевы борцы с параллельного потока; Кирпич, уворачиваясь от брызг, подбривал шею Пуху. Витек наверняка установил бы рекорд Гиннесса по скоростной чистке зубов, если б не остановился, когда боковым зрением заметил новое безусое Колино лицо. Витькино лицо, не знавшее ни станка, ни электробритвы, изменилось более чем кардинально нижняя челюсть отвисла, мятная паста, разбавленная водой, белыми потеками рисовала клыки, как у оборотня.
Стряхнув оцепенение, Витек быстро привел себя в порядок, вернулся в комнату и, подхватив «дипломат», умотал.
Кирпич убрал со стола чертежную доску, и мы расстелили обеденную клеенку. А на первом этаже Витек бился в запертую дверь. На шум выскочила злая вахтерша. Она заверещала, что раньше шести утра никого не выпустит, если только не покажут билет на поезд или же не приедет по вызову «Скорая». Витек орал, что завалит зачет, и совал дежурной под нос «Сейко», никогда не отстающие и не спешащие, так как электронные и, вообще, японские. Вахтерша предъявила свои «Чайка», золотые, на семнадцати камнях, и ткнула пальцем в настенные кварцевые со знаком качества, тоже натикавшие полчетвертого, а никак не полседьмого.
Возвратился Витек хмурым. Швырнув «дипломат» на кровать, он сказал, что не забудет такой подлянки. Но, когда мы предложили попить чайку с клубничным вареньем, а затем вернуться к незаконченной работе, паренек просветлел и глупо заулыбался, слушая, как его разыграли.
Да, без ловкости Кирпича его же план вряд ли осуществился. Он без снятия «Сейко» с руки подобрался к малюсеньким кнопочкам обычной канцелярской скрепкой, отключил электронную пищалку и переставил время вперед. Отлично отработали в массовке братья Алиевы, взявшие тайм-аут в ночном марафоне по нардам. Конопатый получил курсовой на халяву. Между прочим, он выглядывал из-за двери, стоя во вьетнамках и семейных трусах, с наброшенной на плечи шубой из неизвестного зверя. Ну и мы, чего уж, постарались.
Заветный зачет Витек, разумеется, получил, и за утренние подъемы с тех пор отвечал именно он, подскакивая по первому сигналу будильника. Электронного. Грохочущий круглый был спрятан за ненадобностью в тумбочку.
Елена Липатова (Салем, Массачусетс, США)
Бутылки из-под кефира
Стипендия послезавтра, а сегодня у нас с Ларой и Машей осталось на троих семьдесят пять копеек. Даже на кино не хватит
Давайте купим полкило халвы, а потом поедем к нам в общагу бутылки сдавать, предложила Маша.
Бутылки из-под кефира и молока в общежитии не выбрасывали, но и не мыли: складывали грязными в коробки, запихивали под кровати и рассматривали как «последний резерв». Хочешь сдавать пожалуйста, но сначала нужно их отмыть
Днем в общежитии почти так же шумно, как и вечером, потому что у нас занятия в две смены. На кухне что-то булькает, из-за дверей просачиваются голоса и музыка, а по длинному коридору прыгают в пучке солнечного света пылинки.
Вы что, бутылки будете мыть? спросила Лара, увидев нас в умывальнике. Мы с Чапой сейчас тоже притащим! Девчонки, завал! Денег ни у кого нет, а стипуха еще когда!
Я наполняю бутылку холодной водой и трясу ее изо всех сил, но засохший жир уже сроднился со стенками, прирос к ним и не отмывается.
Да кто ж так делает? удивляется Мама-Чапа, медленно, как корабль-тяжелогруз, вплывая в умывальную комнату. На Чапе длинный, до пола, халат, который сибаритка Наташа брала с собой даже на «картошку».
Сразу видно, что избаловали тебя! Смотри, как надо! Чапа рвет на мелкие кусочки газету, крошит яичную скорлупу и наливает в бутылку теплую воду из чайника.
«Карамболина, Карамболетта, ты пылкой юности мечта!..» поет Чапа, дирижируя бутылками, и вокруг ее спутанной шевелюры порхают солнечные зайчики! А мне кажется, что это не зайчики, а воздушные шарики, которые сейчас приподнимут тяжелую Наташу над полом и поплывет она, махая бутылками, над городом
Одна бутылка выскальзывает из мокрых пальцев и дзынь! ударяется о край раковины.
Она все равно была отбитая, не расстроилась Чапа, выгребая осколки. «Карамболина, Кар-рамболетта»
С полными сетками бутылок мы шествуем по коридору, и все встречные почему-то считают своим долгом спросить: «Вы что, бутылки сдаете?» Как будто не видно и так, что сдаем.
В приемном пункте нам повезло: он был открыт, хотя обычно там или перерыв на обед, или записка «Ушла за тарой». Но очередь длинная человек двадцать! В основном сдают бутылки из-под водки или лимонада, а молочные принимают во всех молочных отделах в гастрономе.
Может, в гастроном пойдем? спросила Лара, глядя на скучную толпу с тележками и сумками. Поменяем на плавленые сырки
Там сейчас обед, обернулась женщина в синем платке. Да тут тоже недолго, принимать не взвешивать.
А вы что, студенты? с уважением спрашивает потертого вида мужичок в нахлобученной на самые брови шапке. В руках у него женская хозяйственная сумка, из которой торчат белые горлышки водочных бутылок.
Может, в гастроном пойдем? спросила Лара, глядя на скучную толпу с тележками и сумками. Поменяем на плавленые сырки
Там сейчас обед, обернулась женщина в синем платке. Да тут тоже недолго, принимать не взвешивать.
А вы что, студенты? с уважением спрашивает потертого вида мужичок в нахлобученной на самые брови шапке. В руках у него женская хозяйственная сумка, из которой торчат белые горлышки водочных бутылок.
Ага, кивает Лара.
Тогда ладно, коли так, непонятно чему радуется мужичок. Но вот я вам что скажу, доченьки: водка до добра не доводит, вы уж мне поверьте!
Дяденька, да у нас кефир! дурашливо распахивает сумку Лара.
Тогда ладно, коли так, кивает мужичок и повторяет, как заклинание: Водка до добра не доводит.
Я стою рядом, и мужичок наклоняется ко мне:
А в каком, к примеру, институте учишься?
В инязе.
Ишь ты! А кто ж у тебя родители?
Я не понимаю, почему он ко мне привязался, но он взрослый, и я не могу проигнорировать вопрос.
Папа учитель, мама диктор на радио.
Мужичок совсем загрустил, опустил сумку с бутылками на землю и с жадным любопытством уставился на меня:
А ты одна в семье или еще дети есть?
Я отвечаю на вопросы вежливо, как хорошая девочка, и от этого моему собеседнику становится все хуже. Но остановиться он уже не может, растравляя себя видом чужой благополучной жизни.
А мамка с батькой любят друг друга? вдруг задал он свой главный вопрос, уже зная ответ и заранее принимая неизбежное разочарование.
С отбитым горлышком не берем! отставляет в сторону три наши бутылки приемщица. А эту мыть лучше надо! А вот тут трещина