Донн-н-н-нг! Доннннн-н-н-нг!!!!
Стой! приказал он, как мог, громко.
Голос у Сергеева сел от последнего вопля и звучал не убедительно по-командирски, а хрипло и жалко.
Не ожидая полной остановки, Михаил вылез на «броню» и тут же в лесу опять лопнула огромная басовая струна, и он невольно прикрыл уши низкочастотная составляющая этого гудения впивалась в мозг рыболовными крючками.
Доннннн-н-н-г!
Вертолеты набрали высоту и уже улепетывали полным ходом на северо-восток, к ООНовской базе.
Воздух стал ослепительно прозрачен и наполнился зимними запахами, настолько сильными, что Сергеев ощутил себя собачьим носом, оказавшимся на кухне. Десятки запахов выхлопа, пороховой гари, дизельного топлива, оружейной смазки, холодного металла и кисловатого пота, прелой листвы, выбитой из-под снега пулеметными очередями забили ему ноздри.
И еще Сергеев ощутил, как начало колоть и стягивать щеки, словно он только что вынырнул из ледяной воды.
Он поднес к глазам бинокль и начал вглядываться в лежащий перед ним лесной массив, уже и не вспоминая о том, что минуту назад едва унес ноги от вертолетов.
Из леса на них надвигалось нечто куда более страшное. Что-то такое, в сравнении с чем пятнистые туши боевых геликоптеров казались детскими игрушками, безобидными модельками не более. Что-то смертельно опасное. Роковое. И скрыться от этого рокового не было никакой возможности. Прежде всего, потому, что не было ясно, от чего скрываться.
В линзах бинокля был обычный зимний лес. Лиственный облезший, жалкий. Плешивый. С кривыми стволами безлистных деревьев и скелетообразным буреломом, видневшимся то там, то тут. Языки хвойного выглядели не в пример наряднее красно-желтые стволы сосен, темно-зеленая хвоя, пушистые силуэты елей. Даже упавшие деревья выглядели наряднее, во всяком случае рядом с рухнувшими осинами.
Ничего.
Донн-н-н-г!
Это ударило слева. Потом раздался скрип, словно кто-то отдирал от ствола огромную щепку. Щеки защипало еще сильнее, легкий ветерок внезапно стих. Пальцы, держащие бинокль, свело от холода, и Сергеев с ужасом почувствовал, что воздух густеет.
Его выдох напоминал дыхание дракона густой клуб белого пара, и он был готов поспорить на любые деньги, что этот пар почти мгновенно осыпался на куртку мельчайшими кристалликами с едва слышным звоном.
Донн-н-н-н-нг!
На этот раз Михаил увидел краем глаза какое-то движение метров за триста от катера, как раз там, где к небу поднимались высокие сосны. Как раз над ними клубилась бело-голубая дымка, такая же, как только что опала на куртку Сергеева влага, содержащаяся в сухом зимнем воздухе превращалась в порох под дыханием небесного холода.
Донннг! Донннг! Донннг!
На его глазах одна из сосен лопнула по всей длине, словно переварившаяся сосиска, пошатнулась, скручиваясь. Рядом рванула, раскрываясь до сердцевины еще одна. Потом еще. Даже Сергеев, которому довелось видеть «окна» не первый раз, замер и в изумлении опустил руки с биноклем при виде ТАКОГО. На лес покрывалом опускался мороз, и сосны, осины, дубы и липы лопались, как бутылки, забытые в испарителе, и проседали одно за другим.
Сергеев шмыгнул в люк, как суслик в нору, захлопнул его за собой и выдохнул, с трудом разлепив смерзшиеся губы кровь из прокушенной щеки застыла, сомкнув ему рот:
Вадик! Быстро! Прочь! Поехали!
Он оттолкнул неуклюжего Подольского, перешагнул через лежащего на полу, помятого Али-Бабу, и, наклонившись, крутанул ручку автономного отопителя.
Печка загудела и завелась, наливаясь внутри красноватым горячим светом.
Что там? спросил Вадим, трогая «хувер» с места.
Донн-н-н-нг!
Ударило совсем близко, и Сергеев невольно оглянулся через плечо.
Холод рвет деревья, пояснил Сергеев, чуть задыхаясь от брызжущего в кровь адреналина. Я такого еще не видел, ребята. Второй раз за зиму это уже необычно. А чтобы деревья лопались, мне и слышать не доводилось.
Мне тоже, сказал Подольский, не скрывая испуга. Сколько живу здесь, никогда не слышал, чтобы Дед Мороз приходил два раза за зиму. Но мы далеко от базы, Миша. И в Зоне есть много вещей, о которых я не слышал.
Али-Баба хотя ничего не понимал, но смотрел на них снизу вверх своими черными, выпуклыми глазами и интуитивно, с каждой минутой становился все бледнее.
«Хувер» качнуло, взревели винты, и Сергеев почувствовал, что катер теряет ход. В кабине стало ощутимо холоднее.
Обороты падают выговорил Вадим, поворачиваясь к Сергееву. Голос у него был хриплым и дрожащим. Это смазка застывает Сейчас винты
Он не успел ничего добавить, катер задрожал всем телом, как в агонии, и моторы заглохли. Сергееву показалось, что кто-то огромный и пушистый и при этом холодный, как космос, положил на «хуверкрафт» смертоносную длань.
В кабине воцарилась тишина, нарушаемая лишь гудением отопителя, потрескиванием остывающего металла и дыханием четырех человек, запертых в тесной, как консервная банка, машине.
Михаил оглянулся, вытащил из угла спальные мешки и начал застилать ими ящики.
Быстро! приказал он тоном, не терпящим возражений. Делаем помост, и все вместе на него, под одеяла и мешки. Все, что есть!
Несмотря на работающий отопитель, в кабине уже был минус, и температура продолжала падать с ужасающей скоростью. На крышке люка, изнутри, словно накипь на краю кастрюли, начала расти ледяная пенка.
Не прошло и полминуты, как все четверо сбились в кучу, словно отара овец, застигнутая ураганом в горах. Прижимаясь к друг другу и к разогретому отопителю, накрывшись с головой мешками, армейскими одеялами, куртками, они с ужасом прислушивались к посмертному звону беззащитных, умирающих в лесу деревьев.
Донн-н-н-нг! Донн-н-нг!
И снова И снова
Холод запускал свои ледяные пальцы в клубок из израненных, немытых, изможденных тел, силясь выхватить хотя бы одну жертву себе на ужин, но вынужден был отступить. Сергеев, уже было замерзающий, начавший воспринимать действительность отстраненно и замедленно, потихоньку приходил в себя. Вместе с ясностью сознания к нему вернулось обоняние.
Он уловил запах слабости и смерти, исходивший от Матвея, гнилостный душок воспаленных ран, которым пахли бинты Али-Бабы, и резкую, как нашатырь, вонь пережитого недавно страха от некогда безбашенного коммандос. Свой запах он тоже услышал. И тот его не порадовал.
Михаил встал, откинув в сторону спальный мешок. На стенах, потолке и полу кабины слоем лежал иней, но мороз отступал, и вокруг отопителя начало расползаться влажное пятно от подтаявших ледяных кристаллов. Дыхание по-прежнему парило, но уже не выпадало на одежду.
Иншалла! проговорил Али-Баба слабым голосом. Аллах акбар!
Подольский глянул на него искоса, но ничего не сказал.
Спасибо тебе, Сергеев, произнес араб. Я запомню, что выжил сегодня по воле Аллаха и благодаря тебе.
Это хорошо, что ты запомнишь, отозвался Сергеев. Может быть, мне когда-нибудь пригодится твоя благодарность.
Лобовое стекло было покрыто изнутри толстым, как минимум в сантиметр, слоем изморози. Михаил попробовал потереть его перчаткой, но ничего из этого не вышло. Нужно было ждать, пока машина прогреется изнутри. И заводить двигатель было нельзя. И что случилось с топливом, пока было непонятно.
Сергеев приоткрыл одну из канистр, стоящих в кабине, по консистенции бензин напоминал густое желе.
Вадим, глядевший через плечо Михаила, хмыкнул и покачал головой.
Минимум полдня греть, сказал он Подольскому. И то не факт, что заведемся.
Это ты оптимист, сказал Сергеев без энтузиазма. Так и за неделю не заведемся. Нужны дрова и костер.
Ну, чего-чего, а дров тут вдосталь. Мотл неожиданно рассмеялся.
Ты чего? удивился Вадик. Что смешного? Дрова таскать запаримся!
Да я о том, как удирали ООНовцы
Сергеев невольно улыбнулся в ответ, вспомнив сорвавшиеся с места вертолеты, заметившие издалека, как идущий широким фронтом Дед Мороз валит лес, словно спички. Если бы фронт холода настиг геликоптеры, то в них наверняка не осталось бы живых. Служба на Ничьей Земле многому научила сытеньких мальчиков в добротной форме. Например, тому, что рисковать жизнью ради того, чтобы догнать и расстрелять какую-то непонятную летающую кастрюлю, не стоит. И еще тому, что если рядом происходит что-то странное, то на это лучше смотреть с солидного расстояния. Простая солдатская мудрость деньги лучше похоронных почестей. В «чопперах» явно были те, кто служит здесь не первый год уж больно адекватными были реакции у патруля.
«И именно эти реакции спасли нам жизнь, думал Михаил, волоча по направлению к хуверу пару толстых сучьев. Здесь идет война. Настоящая война. С одной стороны мы сброд без роду-племени. Непонятные жители земли, на которую никто не претендует. А с другой стороны весь мир. Но мир не хочет выигрывать эту войну. Выигрыш в этой войне никому не нужен. Кому-то нужна база для перевалки наркотиков. Кому-то полигон для испытания новых военных технологий. Кому-то тюрьма свалка для преступников и инакомыслящих. Для многих из сторон эти территории выгодный буфер между двумя антагонистами, помогающие сохранять мировой порядок в нужном виде. Да мало ли что еще можно придумать?»
Он швырнул сухие ветки на снег возле «хувера» и опять побрел к опушке. Несколько раз он проваливался в снег почти по пояс и с трудом выбирался на поверхность. По спине струился пот, и Сергеев в полной мере ощутил, что согрелся, хотя температура выше градусов 1520 так и не поднялась.
Работа была монотонной: семьдесят шагов до леса без хвороста, столько же до «хувера» с грузом. Быстрее всех управлялся Вадим, тяжелее всех приходилось Мотлу, он задыхался и, уже не скрываясь, плевал на снег красным. Лицо пошло пятнами под пленкой выступившего пота, но глаза с воспаленными веками смотрели твердо, и ни Сергеев, ни Вадим не рискнули предложить ему отдохнуть.
Михаил ухватил увесистую сосновую ветку с подсохшими хвойными лапами, пахнущую смолой и Новым годом, и поволок ее к катеру.
Запах сосны уверенно ассоциировался у него с праздником и одиночеством. Воспоминания были детскими. Родители редко приезжали на Новый год, но почему-то всплывала в памяти большая комната с паркетным полом и старомодными двустворчатыми дверями со стеклами и он, еще совсем маленький, с совершенно невозможно красивым медведем. Не нашим медведем, это он помнил точно. У нас таких медведей не было огромный, мягкий, больше него, пятилетнего мальчика, ростом. И мама, присевшая на корточки перед ним, в платье с красными цветами на черном фоне. Волосы у нее красиво расчесаны, и пахнет она вином и свечами Да, на столе стояли свечи. За столом отец он в костюме и в галстуке, хотя кроме родителей и его в доме никого нет. Отец улыбается, и в руках у него дымится сигарета.