Привет! Ты новенькая?
Есть поновее меня, ответила Людмила. Я здесь второй месяц.
Ты псковская? спросил он.
Я московская, ответила Людмила и испугалась: может, знакомый, может, тоже из Красногородска.
Ты псковская, улыбнулся он. В этом нет ничего плохого, но ты растягиваешь гласные не по-московски. Со временем это пройдет.
У вас прошло?
У меня прошло. А ты рядом живешь?
Не совсем, ответила Людмила неопределенно.
Он ей понравился уверенностью и улыбчивостью. И не такой уж старый. За сорок, конечно, но в хорошей форме, наверное, из спортсменов, подумала она.
Темнишь, усмехнулся он. Зря. Я сегодня добрый. Я на машине, могу подвезти.
Согласна, решилась Людмила.
Он посмотрел на часы. Это были особые часы для подводного плавания Людмила увидела такие впервые.
В двадцать один сорок пять у выхода, предложил он.
Людмила вышла из воды до окончания сеанса, чтобы одеться не торопясь. Краем глаза она заметила, что новый знакомый перестал плавать и рассматривает ее. Она остановилась и тоже посмотрела на него.
И как? заметила она.
Замечательно.
Он показал рукой, чтобы она повернулась. Она, подражая манекенщицам, прошлась по бортику, развернулась. Теперь на нее смотрели и старшеклассники. Она помахала им, и они, выкрикивая «бис!» и «браво!», зааплодировали. Ее ровесники она старше лишь на три года. Кое-кто пытался с ней познакомиться. Она сразу отмела эти попытки не хватало только тратить время на малолеток. У входа в бассейн стояла «Волга» с частными номерами (в номерах ее научил разбираться курсант милицейской школы). Новый знакомый вышел в дубленке, которые начинали входить в моду. Людмила заметила его взгляд, мгновенно подметивший и ее легкое, не по погоде, пальто, и поношенные полусапожки. Он повернул ключ зажигания, включил радиоприемник.
Сейчас будет тепло, пообещал он. Как тебя зовут?
Людмила.
Меня Петр Петрович.
Потом она узнала об этом обычае представляться вымышленными именами: Николай Николаевич, Михаил Михайлович. Настоящее его имя она узнала позже, когда он разрешил ей звонить домой и на работу.
Ты из военных? спросила Людмила. Когда ей говорили «ты», она тоже переходила на «ты». Тем, кто был старше ее, это даже нравилось.
Как определяешь?
Ты сказал «в двадцать один сорок пять». Нормальные люди говорят обычно «без пятнадцати десять».
Понял. Запомню. Молодец.
Он достал сигареты с фильтром, предложил ей. Они закурили, пока прогревался салон автомашины. Сигареты были с ментолом, легкие.
«Волга» мягко тронулась с места.
Показывай, велел он.
Она показала, где свернуть с Ленинградского шоссе.
Так бы и ехала далеко-далеко, подумала она. Но они доехали за пять минут. Она хотела выйти пораньше, чтобы он не узнал про общежитие, но подумала: этот все равно узнает. Он остановил машину у общежития и кивнул:
Так бы и ехала далеко-далеко, подумала она. Но они доехали за пять минут. Она хотела выйти пораньше, чтобы он не узнал про общежитие, но подумала: этот все равно узнает. Он остановил машину у общежития и кивнул:
До четверга.
До четверга, подтвердила она.
О новом знакомстве она не рассказала Антонине. Катерина тогда с ними еще не жила. Ей почему-то казалось, что, если она расскажет, Еровшин исчезнет, а когда она узнала, кто он и где работает, то рассказывать уже расхотелось.
Теперь Еровшин всегда довозил ее до общежития. Однажды повел в ресторан «Берлин», а после ужина предложил:
Поедем ко мне!
Он никогда не говорил о семье, но в том, что он женат, Людмила не сомневалась очень уж аккуратно всегда выглажены костюмы. За первые две недели знакомства она насчитала у него пять костюмов и восемь галстуков.
Его квартира была в доме на Садовом кольце. Три большие комнаты, в коридоре полки с книгами. В самой большой комнате стоял стол, кресла и диван, магнитофон «Грюндиг», телевизор с большим экраном, тоже не советский.
Все произошло, как в зарубежных фильмах. Еровшин быстро приготовил еду: поджарил шашлык, достал из холодильника ломтики буженины, кеты, черную икру, масло. Пил Еровшин джин с тоником. Людмила впервые попробовала и джин, и тоник, и кока-колу она обо всем этом только читала в романах из зарубежной жизни и видела в заграничных картинах. И джин, и тоник по отдельности ей не понравились, но, смешанные вместе, они не горчили и не обжигали горло.
Потом Еровшин включил магнитофон, и они танцевали. Людмила знала, что произойдет дальше: Еровшин начнет расстегивать пуговицы на ее блузке, потом, наверное, на руках отнесет в постель. Но Еровшин поцеловал ее и спросил:
Кто пойдет первым в ванную ты или я?
Я, предложила Людмила.
Мыло в ванной пахло знаменитыми духами «Красная Москва». Два одинаковых куска в ярких нераспечатанных обертках лежали на полочке. Незнакомые заграничные духи и одеколон в красивых флаконах, зубные щетки в нераспечатанных целлофановых упаковках, в таких же пакетиках купальные шапочки, два белых махровых халата, ни разу, похоже, не надеванные. Еровшин будто угадал ее мысли.
Можешь всем пользоваться! крикнул он ей из комнаты.
Она приняла душ в шапочке, с удовольствием разорвав упаковку, почистила зубы, попробовала новое мыло, потом надела махровый халат, чуть-чуть подушилась сначала одеколоном, потом духами.
Еровшин уже расстилал постель. Она отметила туго натянутые накрахмаленные простыни и подумала: потом же ему придется сменить белье и самому отнести в прачечную.
Пока Еровшин был в ванной, она быстро осмотрела шкаф в спальне. В нем висели мужские костюмы не меньше десяти, но разных размеров. Рубашек, сложенных в аккуратную стопку, было не меньше тридцати! Она услышала, как он вышел из ванной, и быстро забралась в постель.
Шкаф осматривала? спросил он, входя в спальню.
А почему костюмы разных размеров? Людмила с самого начала решила не врать, и потому ей было с ним легко.
Ну и глаз у тебя! удивился он.
У нее до Еровшина уже были любовники.
Когда к ней приходил сантехник Витя, Антонина уходила гулять. Она бродила возле общежития, поглядывая на окна. Как только в окне их комнаты загорался свет, Антонина возвращалась такая у них была договоренность. Аспирант института торговли Геннадий брал ключи от комнаты приятеля. Они всегда торопились, и Людмила стала думать, что в отношениях между мужчиной и женщиной не так уж много привлекательного. Только с Еровшиным она поняла, что такое заниматься любовью. Он целовал ее в такие места, что она даже подругам не могла об этом рассказать. Однажды она спросила:
Это у всех людей так бывает или ты один такой?
У всех, у всех, он рассмеялся. Французы даже говорят, что чем выше культура, тем ниже поцелуй.
В общежитии по рукам ходила брошюра о сексе с фотографиями партнеров в разных позициях. У Еровшина были свои любимые позиции.
А теперь в позицию львицы, просил он.
Ей это тоже нравилось, но особенно она любила, когда он был внизу, а она лежала сверху. Она не давала ему спешить, регулируя ритм движений, он подчинялся, и ей было приятно это подчинение.
Обычно Еровшин подъезжал к заводу. Она только просила, чтобы он останавливался в соседнем переулке. Они приезжали на его квартиру, и он отвозил ее в общежитие к двенадцати ночи, потому что после двенадцати вахтерши закрывали дверь и уходили спать до утра. Иногда Людмила оставалась у Еровшина на всю ночь, и он утром отвозил ее на завод. Ей было интересно с Еровшиным. Он знал про все и про всех и охотно ей обо всем рассказывал. Она только не могла понять, где он работает.
В конторе глубокого бурения, ответил он, когда она спросила его напрямик. Но о своей работе он никогда не рассказывал, зато с интересом слушал ее рассказы о мастере хлебозавода, об Антонине, о Катерине.
Однажды, когда они были знакомы уже год, он поставил на магнитофон бобину с пленкой, и Людмила услышала их разговор. Она рассказывала об Антонине и Николае, потом они занимались любовью, и на пленке все записалось: ее ласковые слова и его дыхание, и ее вскрик она никогда не могла сдержаться.
А для чего ты это записал?
Я не записывал, это записывается само собой, и он показал вверх, на потолок.
Понятно. А где-нибудь рядом сидят мужики в наушниках и слушают.
Никто не сидит в наушниках и не слушает. Срабатывает автоматика. Магнитофоны включаются на голос.
Значит, и тебя проверяют? прошептала она.
Меня уже не проверяют. Но аппаратура все равно срабатывает, и я всегда прошу принести мне пленку после того, как мы здесь бываем.
Давай еще послушаем, попросила Людмила, она впервые слышала свой голос, записанный на пленку.
Еровшин отмотал пленку на начало, и они стали слушать. На Еровшина это так подействовало, что он даже не захотел идти в спальню, и они занялись любовью здесь же, на диване.
Через год Людмила знала о Еровшине не больше, чем в первый день знакомства. Правда, он разрешил ей звонить домой.
Будешь звонить в чрезвычайных ситуациях, если тебе потребуется моя помощь. Жену зовут Мария Филипповна. Скажешь: здравствуйте, Мария Филипповна, это Люда из Пятого управления. Запомни: Пятое управление. Пожалуйста, Вадима Петровича. Обязательно пожалуйста.
Так она узнала его настоящее имя. Квартира, где они бывали, оказалась служебной. Здесь встречались с секретными агентами. Здесь оперативные работники могли переодеться в другую одежду. Иногда эта квартира была занята, и они ехали в другую, тоже трехкомнатную, на Таганской площади, обставленную в другом стиле: кожаные кресла, бюро с инкрустацией, в спальне стояла большая железная кровать с никелированными шарами, в шкафах много книг по ботанике, а вместо Большой советской энциклопедии тридцать томов словаря Брокгауза. На письменном столе мраморный чернильный прибор и ручки с железными перьями, такими они пользовались в первом классе, когда еще не разрешали писать авторучками, и она носила с собой чернильницу-непроливашку.
Однажды Еровшин пригласил ее в театр «Современник». У входа спрашивали билеты. Еровшин провел ее через служебный вход. С ним здоровались молодые парни в светло-серых и светло-коричневых костюмах, в черных или коричневых хорошо начищенных ботинках. И рядом с ней сидел такой же парень. Почему-то он чаще смотрел вправо, а не на сцену. А слева сидел пожилой и седой, он смотрел влево. Открылся занавес, и тут все встали и зааплодировали. В соседней ложе сидел Хрущев. Он тоже встал и тоже поаплодировал. Ее тогда удивило: ведь приветствовали его, а он, значит, тоже приветствовал себя? По телевизору показывали торжественные заседания, и, когда на сцену выходили члены Политбюро, в зале тоже все вставали, а члены Политбюро и правительства тоже начинали хлопать. Она спросила об этом Еровшина.