Биография последнего русского государя содержит много «странных», на первый взгляд, поступков: попытка отказа от престола перед смертью отца; необычайное усердие в канонизации святых; предложение ко всем государствам мира об ограничении вооружений; идея принять монашество и выдвинуть свою кандидатуру в патриархи; передача крестьянам удельных кабинетных земель; введение «сухого закона» во время войны; посылка чудотворных икон в районы боевых действий; даже неудачная попытка обрести старческое духовное руководство все эти, порой кажущиеся «неразумными» действия, выявляют определенную духовную направленность его жизни, в конце которой его ждал венец мученика, жертвы за Россию.
Судьба и личность Николая II отмечены печатью высокого трагизма. Его главное сердечное устремление воссоединиться с русским народом, перебросить мост через ту пропасть, которую Петр I выкопал между царем и Россией. Ради этого Николай II не побоялся пойти на разрыв с «царской дружиной» с дворянством и обратился к Церкви в надежде, что она поможет ему стать народным царем. Это было покаяние самодержавия перед народом за грехи Петра и его наследников. По существу, это была попытка создать государственный строй нового типа, коренящийся в глубокой традиции и в то же время отвечающий требованиям исторического возраста русского народа. Создать новую, народную монархию Николай II так и не успел, но своей главной цели воссоединения с Русью он все же достиг, если не в жизни, то в смерти: он пролил кровь за нее и вместе с ней.
Революция, «перепахавшая» до основания все пласты народного бытия, поневоле вскрыла самые глубокие корни той духовности, которую веками насаждала и взращивала в русском народе православная церковь. И прежде всего выявилось, что сама Церковь оказалась в своем ядре действительно «Святой церковью», «новым народом», Христовым человечеством, разделившим жертвенную судьбу своего основателя и главы. Но Церковь существует не сама по себе, она существует в народе, или в «народах» (Откр., 21: 24). Если есть народ как некое единое целое, то можно сказать, что у этого народа есть и единая душа в каком бы смысле это ни понималось, реальном или метафорическом. Народная душа не свята, она грешна, как и душа отдельного человека, она лишь может стремиться стать святой, она нуждается в просветлении, покаянии и спасении. В годы тяжких искушений лучшее, что было в русском народе, проявилось вместе с худшим; но духовная сердцевина народа, сама святая Русь, пронизанная фаворским светом Божьего храма, не отреклась и не отпала от Христа и Его Церкви.
Главным, стержневым символом народного сознания был православный царь. Он переживался как глава и средоточие самого народа, одной из семей человечества, спасающихся во Христе и принявших на себя духовное водительство Церкви. Последний русский царь, оказавшийся, быть может хотя и это спорно, несостоятельным как государственный деятель, как практический устроитель народной жизни, отрекся от власти и связанной с ней ответственности. Одни увидели в этом вину царя, другие собственную вину, третьи вообще ничего не увидели, кроме «исторической закономерности». Но вот что несомненно: царь не отрекся от своей роли как средоточия народной совести и народной души. Вместе со всей святой Русью, духовно оставаясь во главе ее, он принес себя в добровольную и осознанную жертву. И размышляя о нравственном облике его личности, вспомним слова апостола:
«Взирая на кончину их жизни, подражайте вере их» (Евр., 13: 7).
Тема революции Царство Божие на земле. Революция духа заключалась в том, что Бог или «идея Бога» был признан продуктом, символом народного самосознания, когда-то полезным, но теперь устаревшим, ставшим помехой повзрослевшему человечеству. Революция духа в утверждении: «Бог умер».
Поставленное целью революции всечеловеческое братство коммунизм лишь условно может именоваться «Царством Божьим», но энергия вековых чаяний человечества, сосредоточенная на этом Царстве, была использована для попытки самостоятельного, без Бога, построения счастливого будущего. В этих условиях делом спасения для христианина и для христианского народа было сохранить веру и верность прежнему, Единственному Богу, Который только и может быть Творцом Своего Царства. И русский царь глава и средоточие народа стал исповедником и свидетелем этой верности. Как в древности говорили на Руси:
«Народ согрешит, царь умолит; царь согрешит народ не умолит».
Этот царь умолит.
«Если начаток свят, то и целое» (Рим., 11: 16):
если царь свят значит, в сердце своем свят и весь народ.
В чем же тогда причина бедствий, постигших Русскую землю? Во внешней враждебной силе или в неумолимой власти исторических закономерностей? Нет, отвечает патриарх Тихон, в собственном грехе народа. И в этом признании народного греха не хула, но возвышение народа, свидетельство о его свободе и ответственности, призыв к покаянию и очищению:
«Еще продолжается на Руси эта страшная и томительная ночь, и не видно в ней радостного рассвета. Изнемогает наша Родина в тяжких муках, и нет врача, исцеляющего ее.
Где же причина этой длительной болезни, повергающей одних в уныние, других в отчаяние?
Грех, тяготеющий над нами вот сокровенный корень нашей болезни, вот источник всех наших бед и злоключений.
Из того же ядовитого источника греха вышел великий соблазн чувственных благ, которыми и прельстился наш народ, забыв о едином на потребу.
Мы не отвергли этого искушения, как отверг его Христос Спаситель в пустыне. Мы захотели создать рай на земле, но без Бога и Его святых заветов. Бог же поругаем не бывает. И вот мы алчем, жаждем и наготуем на земле, благословенной обильными дарами природы, и печать проклятия легла на самый народный труд и все начинания рук наших» (Послание от 26 июля/8 августа 1918 г., в связи с началом Успенского поста).
Глава 2
Коммунизм как антихристианская религия
Рассмотрим теперь более последовательно, как складывались отношения Церкви и государства в первые годы после революции.
В литературе по истории этого периода, особенно в литературе атеистической, можно нередко встретить утверждение, что патриарх Тихон начал свою деятельность с того, что «анафематствовал советскую власть» (напр., Атеистический словарь. М., 1986. С. 17). Это утверждение неверно и формально и по существу. Оно основано прежде всего на неправильном понимании церковной терминологии. Анафема, как высшая форма церковного наказания, не означает ничего, кроме отлучения, отделения от Церкви какого-либо ее члена, отрекшегося от нее или нарушившего ее главнейшие догматы и заповеди. Отлучить от Церкви форму государственного правления, очевидно, невозможно так же, как нельзя отлучить от Церкви человека, не являющегося ее членом. Подвергая своего члена анафеме, Церковь запрещает верным общаться с ним в богослужении, лишает его своих молитв и права прибегать к церковным таинствам, дающим, по учению Церкви, надежду на вечное спасение. Значит, анафеме могут быть подвергнуты только отдельные лица, принадлежащие к Церкви, и притом за конкретные поступки.
Именно об этом возвещало послание патриарха Тихона от 19 января/1 февраля 1918 г., которое и стало известным как «анафема Советской власти»:
«Гонение воздвигли на истину Христову явные и тайные враги сей истины и вместо любви христианской всюду сеют семена злобы, ненависти и братоубийственной брани. Забыты и попраны заповеди Христовы о любви к ближним: ежедневно доходят до Нас известия об ужасных и зверских избиениях ни в чем не повинных и даже на одре болезни лежащих людей, виновных только в том, что честно исполняли свой долг перед Родиной, что все силы свои полагали на служение благу народному Остановитесь, безумцы, прекратите ваши кровавые расправы Властию, данною Нам от Бога, запрещаем вам приступать к тайнам Христовым, анафематствуем вас, если только вы носите еще имена христианские и хотя по рождению своему принадлежите к Церкви православной».
Итак, отлучению, анафеме, подлежали члены Церкви (принадлежащие к ней хотя бы в силу того, что были крещены в младенчестве) за открыто провозглашенное и осуществляемое нарушение второй по значению христианской (точнее говоря, еще ветхозаветной, а еще шире общечеловеческой) заповеди:
«Возлюби ближнего твоего, как самого себя» (Мф., 22: 3740); «первая и наибольшая заповедь» «возлюби Господа Бога твоего».
Руководители революционного движения могли, конечно, в свою очередь, обвинять верующих в нарушении заповеди о любви к ближним, могли предлагать свое, революционное и классовое толкование этой заповеди, но вряд ли кто-нибудь из них претендовал при этом оставаться членом Христовой Церкви. Объявление их отделенными от Церкви было лишь констатацией уже совершившегося по их собственному свободному волеизъявлению факта.
«Возлюби ближнего твоего, как самого себя» (Мф., 22: 3740); «первая и наибольшая заповедь» «возлюби Господа Бога твоего».
Руководители революционного движения могли, конечно, в свою очередь, обвинять верующих в нарушении заповеди о любви к ближним, могли предлагать свое, революционное и классовое толкование этой заповеди, но вряд ли кто-нибудь из них претендовал при этом оставаться членом Христовой Церкви. Объявление их отделенными от Церкви было лишь констатацией уже совершившегося по их собственному свободному волеизъявлению факта.
Анафема не была проклятием советской власти и по существу, так как Церковь придерживалась принципа невмешательства в политическую борьбу и предоставляла народу самому избирать себе образ государственного устройства. Конечно, отлучение от Церкви выглядело в глазах верующих величайшим наказанием. Но надо ясно представлять себе, что революционные жестокости вызывали нравственное негодование верующих и без патриаршего послания: официальный церковный акт скорее вводил это негодование в законные рамки, предотвращая акты мщения и переводя внимание из области политической борьбы в религиозную сферу.
Датированная днем раньше декрета об отделении церкви от государства, патриаршая анафема была, по существу, ответным актом на готовившийся и широко обсуждавшийся в печати декрет. В силу той же логики, согласно которой атеисты восприняли церковную анафему как «объявление войны», верующие восприняли декрет как тоже своего рода «анафему», как отделение, отлучение их от государства, как лишение их гражданских прав, обеспечиваемых государством, как объявление советской властью «войны» против православия.