В марте того же года в «Новом времени» были опубликованы беседы о международном положении с неким «высокоавторитетным русским сановником». Статьи были подписаны псевдонимом И. М-в, под которым, надо полагать, скрывался известный публицист И.Ф. Манасевич-Мануйлов (в 19051906 годах чиновник по особым поручениям при премьер-министре Витте)[727]. В беседах настойчиво проводилась мысль о необходимости принять «новую политическую программу», основой которой стал бы союз России, Франции и Германии. При этом утверждалось, что «новая группировка держав уже не раз служила предметом обсуждения [для] многих влиятельных лиц» не только в Германии и Франции, но и в «высоких сферах Петербурга». Англо-русское соглашение признавалось «ошибкой, связавшей России руки»[728]. По словам анонимного сановника, приводившимся на страницах «Нового времени», этот план ему довелось обсудить на нескольких личных встречах с кайзером Вильгельмом[729]. Публика без труда угадала в герое названных статей опального графа[730]. Если верить английскому послу Дж. Бьюкенену, Николай II в разговоре с ним 3 апреля 1914 года «высмеял мысль Витте о перегруппировке держав». Союз с Германией был невозможен, по мысли царя, из-за претензий немецкого правительства на черноморские проливы, контроль над которыми был необходим России[731]. Вынашиваемый графом проект континентального союза считал утопическим и А.П. Извольский, бывший министр иностранных дел (19061910)[732]. В том же апреле Сергей Юльевич дал интервью известной немецкой газете «Vossische Zeitung», в котором говорил о возрастающем влиянии Распутина, одобряя его попытки в свое время предотвратить Балканскую войну 1912 года[733]. Одна из столичных газет передала отклик «старца» на слова бывшего министра: «Он говорил разумно, потому что сам он разумный»[734].
В статье уже упомянутого И.М. Троцкого позиция Витте описана так:
[Граф]не столько не верил в возможность войны, сколько ее не хотел. Он болел душою за Россию и предсказывал ее поражение: «Война смерть для России. Попомните мои слова: Россия первая очутится под колесом истории. Она расплатится своей территорией за эту войну. Она станет ареною чужеземного нашествия и внутренней братоубийственной войны Сомневаюсь, чтобы уцелела и династия! Россия не может и не должна воевать»[735].
Российскому дипломату во Франции Б.А. Татищеву Витте говорил: «Я считаю войну возможной, но только при одном условии: что у нас в России все, повторяю все, без всякого исключения, и притом все одновременно, сошли с ума. Вы, я надеюсь, согласитесь, что эта возможность маловероятна»[736].
В июле 1914 года, когда в России была объявлена мобилизация, Витте, как я уже отмечала, находился в Германии лечился на немецком курорте Наугейме. По настоянию жены он тайно и поспешно уехал на свою виллу в Биарриц. В тот же вечер в дом Витте в Наугейме явились полицейские с ордером на арест русского сановника[737]. Только расторопность графини позволила Витте избежать участи М.М. Ковалевского, задержанного в Германии до 1915 года. Из Биаррица граф писал Колышко: «Случилось самое худшее, что можно было ожидать для России, Германии и всего мира. Всю свою жизнь я посвятил тому, чтобы избежать этой катастрофы. Не удалось. Если бы его величество назначил меня послом в Берлин, как обещал, этого не случилось бы. Я бы уцепился за штаны кайзера, но войны не допустил»[738].
Между тем, пока все мысли Сергея Юльевича занимала разразившаяся война, в России с тревогой следили за ним самим. Заведующий заграничной агентурой в Париже А.А. Красильников получил телеграмму из Петербурга, от директора ДП, с требованием установить за Витте слежку, поручив ее исключительно надежным агентам. Цель наблюдения «выяснить его отношение к текущим военным событиям, равно знакомства»[739]. О результатах необходимо было еженедельно доносить; переписка графа подвергалась перлюстрации.
До границы с Италией Витте ехал в автомобиле своего зятя, В.Л. Нарышкина. В трудной и изнурительной поездке граф не мог отвлечься от мыслей о начавшейся войне. Согласно воспоминаниям Н.Д. Жевахова, Витте в Италии в частном разговоре затронул тему «немецких зверств»:
«Этого не может быть Это клевета на немцев! Война с немцами бессмысленна Уничтожить Германию, как мечтают юнкера, невозможно Это не лампа, какую можно бросить на пол и она разобьется Народ с вековою культурою, впитавший в свою толщу наиболее высокие начала, не может погибнуть Достояние культуры принадлежит всем, а не отдельным народам, и нельзя безнаказанно посягать на него Да поймите же, что нам невыгоден разгром Германии, если бы он даже удался. Результатом этого разгрома будет революция сначала в Германии, а затем у нас». И, сказав эти слова, граф С.Ю. Витте расплакался, как ребенок[740].
До границы с Италией Витте ехал в автомобиле своего зятя, В.Л. Нарышкина. В трудной и изнурительной поездке граф не мог отвлечься от мыслей о начавшейся войне. Согласно воспоминаниям Н.Д. Жевахова, Витте в Италии в частном разговоре затронул тему «немецких зверств»:
«Этого не может быть Это клевета на немцев! Война с немцами бессмысленна Уничтожить Германию, как мечтают юнкера, невозможно Это не лампа, какую можно бросить на пол и она разобьется Народ с вековою культурою, впитавший в свою толщу наиболее высокие начала, не может погибнуть Достояние культуры принадлежит всем, а не отдельным народам, и нельзя безнаказанно посягать на него Да поймите же, что нам невыгоден разгром Германии, если бы он даже удался. Результатом этого разгрома будет революция сначала в Германии, а затем у нас». И, сказав эти слова, граф С.Ю. Витте расплакался, как ребенок[740].
Это мемуарное свидетельство не противоречит данным И. Троцкого, однако заметно, что здесь Витте отзывается о Германии и немцах с неким пиететом. По-видимому, такие сочувственные отклики графа о народе, превратившемся в военного противника, укрепляли публику в ее подозрениях об особом расположении сановника к немцам.
Затем через Стамбул он добрался до Одессы, прибыв туда 20 августа, еще до вступления Турции в войну[741]. Путешествие Витте продолжалось двадцать один день и тяжело повлияло на состояние его здоровья. В Одессе он дал местным журналистам интервью, в котором не без доли патриотического пафоса заявил: «То, что я пережил за это время, никогда повториться не может. 21 день кошмара и мучительных гаданий, доберусь ли в Россию Наконец все окончилось. Счастлив, что в такую трудную минуту я со всеми русскими буду дома, в великой России. Что-нибудь делать для России хотя бы переписывать бумаги, помогать раненым, работать в Красном Кресте, но быть там и только там»[742] Витте действительно предложил свои услуги Красному Кресту, однако, как он сообщал супруге в письме, ими не воспользовались[743].
21 августа крупные петроградские органы печати «Новое время», «Биржевые ведомости» и «Речь» опубликовали телеграмму, в которой передавалось мнение Витте относительно наступившей войны, якобы высказанное в беседе с одесскими журналистами: «Война еще впереди. Нельзя опьяняться первыми успехами: силы неприятеля неизвестны, и придется вести героическую борьбу, которая потребует беспримерных усилий. Печать, вместо того чтобы усыплять общество выражениями радости, должна подготовлять к неудачам, всегда возможным в борьбе против могущественного врага». В телеграмме подчеркивалось приезд Витте «имеет политическое значение. Граф сказал, что хочет послужить родине»[744].
В «Одесском листке» и «Одесских новостях», самых крупных газетах города, за август 1914 года подобная информация отсутствует. Напротив, «Одесские новости» передавали слова сановника: «Я должен воздержаться говорить сейчас о войне, в которую не верил до тех пор, пока не заговорили пушки»[745]. Очевидно, его частный разговор с кем-то из знакомых мог проникнуть в столичную печать в несколько преувеличенном виде. По крайней мере, известный журналист А.Е. Кауфман, у которого, как и у Витте, были друзья в Одессе, утверждал позднее, что граф действительно делился своими опасениями и мыслями по поводу последних событий с посещавшими его дом одесситами[746]. В конце сентября Витте получил письмо от российского генерального консула в Багдаде. Дипломат докладывал, что немецкая пропаганда извратила суть слов Сергея Юльевича о войне, перепечатав уже упомянутое ранее интервью графа одесским изданиям. В бюллетене германского консульства это интервью было интерпретировано иначе:
Согласно сведениям, дошедшим до печати, русская газета «Речь» пишет: «Граф Витте принимал одесских журналистов и говорил с ними о положении дел в России. Русский государственный деятель настойчиво указал, что не надо преувеличивать могущество и ресурсы России; он указал на необыкновенную опасность положения против врага совершенно неожиданной силы. Война может скоро вызвать сюрпризы. Было бы преступно обманывать русский народ ложными известиями о победах и успокаивать его ложными надеждами. Журналисты должны бы всячески стараться подготовить население к возможным поражениям»[747].
При сравнении этих заметок видно, что Витте призывал общество прежде всего к трезвости оценок. По мнению графа, подогреваемый публицистами патриотический подъем, характерный для начального периода войны, был опасен, ибо за выражениями радости масштаб войны мог быть недооценен. В немецком варианте статьи акценты расставлены иначе: якобы Витте заявлял о неготовности России к войне, о превосходстве Германии, подводя читателей к выводу, что скорое поражение России при таком раскладе сил неизбежно. Как можно предположить, главная цель подобной публикации состояла в патриотической мобилизации в самой Германии, на внутреннем фронте. Ведь в этой стране были прекрасно осведомлены об отношении Витте к войне.
Вернувшись 28 августа в столицу, отставной сановник окунулся в политическую жизнь. «Белый дом» графа на Каменноостровском проспекте сразу был взят под наблюдение полиции[748]. В Петрограде он нанес визит своему приятелю, министру финансов П.Л. Барку. По свидетельству министра, Витте горячо убеждал его, что Россия не в состоянии бороться с Германией и «эта война грозит России неисчислимыми бедствиями и полным разорением». По мнению Витте, «единственное спасение могло состоять в том, чтобы, воспользовавшись кратковременными успехами русской армии, заключить мир с Германией и Австро-Венгрией». Граф не сомневался: «Германия пойдет навстречу пожеланиям России и сделает ей серьезные уступки, чтобы иметь один только фронт для дальнейшего натиска на основных своих врагов Великобританию и Францию». Барк «был совершенно удивлен такой аргументацией». Заявив также, что «начавшаяся мировая война единоборство Германии и Англии за мировое господство», Сергей Юльевич добавил с иронией: «Великобритания, конечно, не против биться до последней капли крови русского солдата», но России не стоит идти у нее на поводу. В конце разговора он заметил: если государственные деятели к его словам не прислушаются и не остановят кровопролития, то «война, которая была начата правительством, будет закончена народами»[749].