Несмотря на все старания сановного супруга, Матильду Ивановну так и не приняли в высшем свете. Против жены министра финансов были настроены вдовствующая императрица Мария Федоровна и царствующая императрица Александра Федоровна. Сохранилось много свидетельств современников о незавидном положении семейства Витте[143]. Столичное высшее общество, само не отличавшееся чистотой нравов, по отношению к «Матильде», как ее пренебрежительно называли, было настроено предвзято и, по выражению камергера И.И. Тхоржевского, ставило ей «всякое лыко в строку»[144]. Судачили о ее небезупречном прошлом, о якобы имеющихся у жены министра любовниках Некогда приближенный к графу журналист утверждал: «Нет петербуржца, не знающего, чем был для Вашей супруги князь Котик Оболенский»[145]. Сложно сказать, насколько эти сплетни соответствовали действительности, но у супруги Витте была вполне определенная репутация.
Если верить военному министру А.Н. Куропаткину, в 1904 году министр юстиции Н.В. Муравьев убеждал его, будто Витте, подговариваемый своей женой, «еврейкой чистой крови», заключил тесный союз с евреями и опутывает Россию: «Инспирируемый своей Матильдою, он тоже ненавидит Государя и в своей ненависти может зайти далеко. Муравьев и ранее намекал мне, что в происходящих внутри России волнениях он готов заподозрить Витте. Что он готовится, если бы была перемена царствования, захватить власть в свои руки»[146]. Согласно сведениям, приведенным в дневнике генерала Н.П. Линевича, мнение о причастности отставного к тому времени министра финансов к «еврейскому заговору» «переходило из уст в уста, все гостиные этими слухами были наполнены»[147].
Высокопоставленные враги Витте внушали мысль о его изменнических планах императору, а еврейское происхождение супруги министра упрощало им задачу. Влиятельный среди столичной бюрократии генерал Е.В. Богданович в письме от 28 июля 1905 года убеждал царя, будто Витте, уязвленный холодностью императорской семьи к своей жене, готовит страшную месть: за унижение он «отплатит гибельным концом всей династии Романовых». Далее Богданович прямо обвинял Витте в измене: «Он подкапывается под самодержавный трон, сам пользуясь охраною правительственной власти играет роль Катилины. И ему мы, как древний Цицерон, готовы воскликнуть: Иди, Сергей, к твоим тайным друзьям, чтобы всем стало наконец ясно, что ты наш явный враг»[148].
Были и другие мнения. Граф С.Д. Шереметев записал в своем дневнике разговор с великой княгиней Елизаветой Федоровной: «о Витте [Елизавета Федоровна] сказала, что не может соглашаться с иными, почитающими его способным к измене, она вторила мне, что этот человек нуждается в сочувствии и привете и что без доверия он раздражен и имеет право быть оскорбленным за жену и за многое за сухое удаление от Марии Федоровны, за холодность отношений и пр[очее]»[149].
Между тем легенда о причастности Витте к враждебному России «еврейскому заговору» тесно сливалась с масонством. В столице ходил слух о том, что в портфеле убитого Плеве якобы были найдены документы, прямо указывающие на связь Витте с масонами, это волновало столичную публику. В одном из многочисленных доносов на Витте, датированном 1906 годом, утверждалось: «Петербург усиленно говорил о том, что в портфеле, найденном возле изуродованного трупа В.К. Плеве, будто бы лежал Всеподданнейший доклад Государю, в каковом Плеве обвинял Витте в революционной деятельности и в том, что он принадлежал к секте франкмасонов»[150].
Зловещий заговор, ключевой фигурой которого изображался министр, имел и еще одну важную составляющую немецкую: антисемитизм здесь переплетался с германофобией.
Слухи о «германофильстве» Витте появились также с начала его государственной деятельности. Еще в мае 1896 года Сергей Юльевич писал жене: «Вчера я обедал у германского посла. Были все приезжие немцы: принцы, свита и депутации. Меня посадили рядом с принцем Генрихом, который был ко мне особенно любезен и затем пил за мое здоровье, что, конечно, всех немало удивило. Пожалуй, теперь еще больше [курсив мой. Э.С.] будут говорить, что я подкуплен немцами»[151]. Из этого письма понятно, что к 1896 году репутация «Витте-германофила» уже в полной мере сформировалась.
В немалой степени этому способствовали и знаки внимания со стороны германского императора. Вильгельм II высоко ценил государственные таланты Витте, и его благосклонное отношение к русскому министру не было секретом для современников. Внимание монарха льстило самолюбию Витте. По дороге из американского Портсмута в Россию Сергей Юльевич по приглашению кайзера заехал в его резиденцию, где был принят очень любезно. В качестве знака особого расположения Вильгельм II подарил гостю свой портрет в золотой раме с собственноручной подписью и вручил орден Красного Орла. Портрет кайзера долгое время стоял на видном месте в домашнем кабинете сановника. Факт этот был хорошо известен в обществе.
Обвинения в германофильстве объяснялись, помимо всего прочего, фамилией и происхождением русского сановника. Так, в русскоязычном журнале «Славянский век», выходившем в Вене в 19001905 годах под редакцией Д.Н. Вергуна, русских министров С.Ю. Витте, В.К. Плеве и В.Н. Ламсдорфа (Ламздорфа) называли «немецким триумвиратом» в России[152].
Если верить дневниковой записи графа С.Д. Шереметева от 16 февраля 1905 года, эти слухи не особенно заботили министра: «Витте говорил, что о нем теперь Бог знает что не выдумывают. Что ж, спросил я, Вы теперь заговорщик? Витте засмеялся и повторил, что болтают невыразимое»[153].
Этот несколько пренебрежительный отклик Сергея Юльевича вряд ли соответствовал действительности. Скорее, можно говорить о том, что такая резкая кристаллизация антисемитских мотивов и представлений вокруг фигуры министра была обусловлена стечением исторических обстоятельств. Витте в антисемитских слухах выступал в разных ролях как еврей, как жертва еврейских банкиров, а в некоторых случаях даже как ключевая фигура еврейского либо масонского заговора. Факты биографии Витте его происхождение, одесское прошлое, жена-еврейка вкупе с финансовой деятельностью крайне упрощали задачу его дискредитации. В то же время широкое распространение подобных обвинений, как бы подтвержденных частной жизнью и государственной деятельностью министра, было связано с целым комплексом культурно-исторических стереотипов, отразившихся не только на оценках личности Витте, но и на судьбах России.
Антиеврейские стереотипы органическая связь еврейства с революционным движением или неотделимость еврейства от современной капиталистической цивилизации и биржевого капитала, враждебность национальному государству получили в конце XIX века универсальное распространение. Они явились порождением процессов модернизации и формирования современного национализма, происходивших в то время. Подобные настроения не были спецификой России они имели широкое распространение и в Европе[154]. В атмосфере государственного антисемитизма, враждебности общественного мнения к капитализму они причудливым образом замыкались на личности государственного деятеля.
3. С.Ю. Витте председатель правительства во время революции 19051907 годов
Известие о том, что царь издал 17 октября 1905 года высочайший манифест «Об усовершенствовании государственного порядка», произвело оглушительное впечатление на российское общество. Провозглашаемые манифестом принципы ломали вековой уклад и упраздняли одну из основ российской государственности неограниченное самодержавие. Новость об издании манифеста была внезапной и упала на неподготовленную почву: многие чиновники на местах узнали о таком важном событии лишь наутро, из официального «Правительственного вестника». Возбужденные толпы народа, стихийные манифестации, газетные заголовки, трубившие о свободе, в одних манифест пробудил радужные надежды на скорые перемены к лучшему, в других тягостные чувства и смутные опасения. Но в одном российское общество было единодушно в остром интересе к С.Ю. Витте, ставшему первым в истории России премьер-министром. И это отнюдь нельзя назвать случайностью.
Известный консервативный экономист и публицист П.Х. Шванебах, характеризуя отношение общества к Витте в 1905 году, писал впоследствии:
Нужно самым положительным образом признать, что в России едва ли есть один человек, который вполне доверял бы Витте. И несмотря на это (и это одно из противоречий, из которых слагаются события), общественное мнение в различнейших кругах и самых обширных слоях было за него. «Витте, так простодушно говорила улица и так судили люди даже разумные, Витте, положим, человек без веры и правды и, может быть, присовокупляли многие, считается с возможными случайностями, если бы [курсив источника. Э.С.] Император и династия потерпели крушение. Но он единственный сильный и неустрашимый человек, и он водворит порядок. Пусть он способен на всякое преступление, слабосильным он не будет!»[155]
Это свидетельство особенно ценно, поскольку принадлежит одному из самых непримиримых противников министра финансов: он критиковал Витте и после его отставки. Действительно, незаменимость Витте в необычайно сложной политической обстановке стали осознавать уже в начале 1905 года. «Из всего внутреннего хаоса выплывает хитрая, вероломная и умная фигура Витте», писал в те дни в своем дневнике сенатор граф А.А. Бобринский[156]. Аналогичных взглядов придерживался и П.А. Буланже, известный публицист и переводчик, который в частном разговоре в доме Л.Н. Толстого отмечал, что «Витте честолюбивый, но он единственный, который годится к этой должности. Тут нужно сочетание ума, смелости, хитрости»[157].
В сентябре 1905 года Витте вернулся из Портсмута (США), где ему удалось заключить мирный договор с Японией. Американское общественное мнение прониклось симпатией к Сергею Юльевичу, и «мистер Уайт», как его там называли, стал в США настоящим героем[158]. Однако в России его возвращение не вызвало того восторга, на который, казалось бы, мог рассчитывать «Портсмутский герой». М.О. Меньшиков в «Новом времени» описал тот холодный прием, который ждал главу российской делегации в Петербурге: «Судя по приветствиям в Америке, заслуги С.Ю. Витте оценены в противоположном полушарии лучше, чем в своей стране. В России он встретил холод и равнодушие, плод отсутствия в нашем обществе политической воспитанности»[159]. Хотя публицист негативно относился к заключенному миру, считая его преждевременным, тем не менее он высоко оценил «крайне искусный такт, проявленный в чуждой Витте дипломатической области и увенчавшийся блестящим успехом»[160].