Вы что, разводитесь? поинтересовался Ивейн.
Родители в ужасе замотали головами: нет-нет, честное слово, нет! И тут Артур сказал, что есть еще и Мартин.
Эрик был настолько потрясен, что тут же предпочел сделать вид, будто то, что им только что сообщили, весьма забавно но только он набрал в легкие воздуха, чтобы засмеяться, как услышал, что рядом с ним захихикал Ивейн. Так оно и бывает, когда ты один и тебя одновременно двое, и любая мысль приходит в голову не тебе одному.
Это не шутка, сказал отец.
«А почему вы говорите об этом только сейчас?» хотел было спросить Эрик, но и тут Ивейн его опередил:
А почему вы говорите об этом только сейчас?
Артур ответил лишь, что порой все не так просто, как кажется.
Отец беспомощно взглянул на мать, но та, по-прежнему сидя, скрестив руки, сказала, что взрослые иногда тоже поступают не очень-то умно.
Мать другого мальчика, произнес Артур, не очень-то любит о нем говорить и предпочла бы, чтобы они не виделись. Он подчинился надо признать, весьма охотно, потому что так и ему было бы намного проще. Лишь недавно он изменил свое мнение и теперь собирается пойти повидаться с сыном.
Эрик еще никогда не видел, чтобы отец нервничал. Кому он нужен, этот Мартин, подумал он, и как вообще отец мог сыграть с ними такую до смешного обидную штуку?
Он с ранних лет знал, что не хочет походить на своего папашу. Он хотел зарабатывать, хотел, чтобы его воспринимали всерьез, не желал оказаться человеком, которого втайне жалеют. Поэтому в первый же день в новой школе он выбрал самого здорового парня в классе и накинулся на него разумеется, без предупреждения, и эффект неожиданности ему помог: он повалил одноклассника на землю, схватил за уши и трижды приложил головой об пол, чтобы ощутить, как тот перестает сопротивляться. После этого, зрелищности ради, Эрик нанес ему точный удар в нос: льющаяся кровь всегда производит должное впечатление. И действительно: по лицу мальчугана, которого Эрику к тому моменту уже было откровенно жаль, покатились слезы. Он отпустил его, и тот поплелся прочь, хлюпая и прижимая к носу платок с расползающимся по нему красным пятном. С тех пор все в классе стали бояться Эрика, и никто не замечал, как он сам всех боялся.
Эрик уже понимал, что главное в жизни решительность. Учителя, однокашники, родители все они были не в ладах с собой, в состоянии какой-то раздробленности; что бы они ни делали, они делали вполсилы. Остановить того, кто действительно стремился к цели, не мог никто. Это было несомненно, как дважды два четыре, как то, что его окружали тени, чьи очертания проявлялись лишь изредка, когда сгущались сумерки.
Я заблудился, сказал отец.
Ну вот, опять! протянул Эрик.
Ты это нарочно, произнес Ивейн. Все потому, что тебе неохота.
Конечно, неохота. Но я не нарочно.
Я заблудился, сказал отец.
Ну вот, опять! протянул Эрик.
Ты это нарочно, произнес Ивейн. Все потому, что тебе неохота.
Конечно, неохота. Но я не нарочно.
Артур припарковался у обочины и вышел. В салон хлынул прогретый летним солнцем воздух. Мимо пролетали машины, пахло бензином. Артур спрашивал прохожих: пожилая дама просто отмахнулась от него, мальчишка на роликах даже не притормозил, мужчина в широкополой шляпе указывал то вправо, то влево, то вниз, то вверх. Беседа с юной девушкой несколько затянулась. Она слегка наклонила голову; Артур улыбнулся. Девушка куда-то показала, он кивнул и что-то ответил, та рассмеялась, рассмеялся и он; она сказала что-то, они распрощались, и, минуя его, она коснулась его плеча. Артур вернулся в машину; на лице у него все еще сияла улыбка.
И как, помогла она?
Она не местная. Но мужчина до нее подсказал, как проехать.
Артур дважды свернул, и перед ними оказался въезд на крытую парковку. Эрик обеспокоенно уставился в темноту. Никогда и никому он не смог бы сказать, до чего боялся любого тоннеля, любой расщелины всякого замкнутого пространства. И все же Ивейн, вероятно, это знал; ведь у него самого в голове иногда возникали вместо своих мысли брата и всплывали слова, смысл которых был ему неизвестен. Часто бывало и так, что, проснувшись, он припоминал сны, краски в которых казались ему совершенно чужеродными сны Ивейна были куда ярче его снов, в них ощущался какой-то необыкновенный простор, словно воздух там был чище и лучше. Тем не менее у них бывали друг от друга секреты. Эрик никак не мог понять, почему его близнец боится собак они ведь как раз были на редкость дружелюбными существами; не мог понять, почему Ивейн предпочитает блондинок брюнеткам; и уж тем паче для него оставалось загадкой, почему старая живопись, навевавшая на него скуку в музее, вызывает у его брата такие сложные чувства.
Они вышли из машины. Неоновые лампы источали слабый свет. Эрик скрестил руки, уставившись в пол.
Не веришь в гипноз? спросил его Ивейн.
Я верю в то, что человеку можно внушить все что угодно, ответил Артур.
Они вошли в лифт. Двери закрылись; Эрик изо всех сил боролся с подступившей паникой. Что, если трос оборвется? Такое уже случалось и обязательно случится еще, неизвестно только, где и когда так отчего бы не здесь и не сейчас? Наконец кабина замерла, двери распахнулись, и они направились ко входу в театр. «Сегодня вечером: мастер гипноза великий Линдеман!» гласил транспарант. С афиши смотрел ничем не примечательный мужчина в очках, отчаянно пытающийся состроить мрачную мину с пронзительным взглядом. На него падал драматический свет, на лице лежали тени словом, фотография была просто жуть. «Великий Линдеман научит вас бояться того, о чем вы мечтаете», говорилось тут же.
Молодой человек, зевая, проверил у них билеты. Места были отличные впереди, в третьем ряду. Партер был практически полон; на ярусах не было никого. Взглянув на богато украшенный потолок, Ивейн задумался, как такое можно было устроить: художник мастерски сымитировал купол, которого у театра не было и в помине. Как нарисовать этот потолок так, чтобы было ясно: на самом деле там нет никакого дополнительного пространства, и все это лишь иллюзия? Из книг такого не почерпнуть.
Никто не мог ему в этом помочь. Не было такой книги, не было такого учителя, которые бы его научили. Все самое необходимое приходилось постигать самому, и неудача означала бы, что жизнь была прожита зря. Ивейн частенько задавался вопросом, как сносили тяжесть своего бытия люди, не обладавшие каким-нибудь талантом. Он не мог не замечать, что его мать хотела бы жить другой жизнью, а мысли отца постоянно где-то витали. Не мог не замечать, что учителя в школе были сплошь несчастными, малодушными людишками. И, разумеется, он не мог не знать, какие видения терзают его брата. Каждый раз, когда он оказывался во сне Эрика, он неизменно попадал в душное, темное пространство, находиться в котором он совершенно не хотел. Он не мог не наблюдать за Мартином, не мог не видеть, какой он безвольный и сколько времени проводит вдвоем с матерью. Ивейн вздохнул. Гипноз был ему совершенно неинтересен; с куда большей радостью он бы вернулся домой, порисовал бы. Наконец-то научиться лучше рисовать было единственным его желанием, единственным, что имело для него значение.
Приглушили свет, и бормотание в зале затихло. Взметнулся занавес. На сцене стоял Линдеман.
Приглушили свет, и бормотание в зале затихло. Взметнулся занавес. На сцене стоял Линдеман.
Это был полноватый, лысый человечек, и лысина его лишь сильнее бросалась в глаза оттого, что была прикрыта парой редких прядей; на нем были очки в черной роговой оправе и серый костюм, из кармана торчал кончик зеленого платка. Не поклонившись, не поприветствовав публику, он сразу заговорил тихим голосом.
Гипноз, сообщил Линдеман, не является сном в гораздо большей степени это состояние бодрствования, обращенного внутрь, не безволия, а, наоборот, овладения собой. Сегодня нам будут явлены удивительные вещи, но публике не следует беспокоиться как известно, никто не может быть подвергнут гипнозу вопреки его воле, и никого еще не удалось посредством гипноза заставить пойти на поступок, совершить который он в глубине души не был бы готов. Минуту помолчав, Линдеман улыбнулся, словно только что неудачно пошутил, и никто его шутки не понял.
Вниз с подмостков вела узкая лесенка. Гипнотизер спустился в зал, поправил очки, огляделся и направился вперед по проходу. По всей видимости, он раздумывал, кого бы пригласить вместе с ним на сцену. Ивейн, Эрик и Мартин втянули головы в плечи.
Не волнуйтесь, сказал Артур. Он выбирает только взрослых.
Тогда, может, это будешь ты?
На меня гипноз не действует.
Впереди, провозгласил Линдеман, нас ожидают грандиозные события! Тем, кто не желает участвовать, не о чем тревожиться он не перейдет границы, обойдет их стороной. Артист добрался до последнего ряда, неожиданно прытко вернулся назад и вскочил на сцену. Для начала, объявил он, сотворим что-нибудь простенькое, так, шутку, пустяк. Первый ряд, выйдите, пожалуйста, все вместе на сцену!
По залу пронесся шепот.
Да, да, все! Вы не ослышались. И поскорее!
А что он будет делать, если кто-нибудь откажется? прошептал Мартин. Если кто-то просто возьмет и останется сидеть, что тогда?
Все сидевшие в первом ряду поднялись. Тихо переговариваясь между собой, они недовольно поглядывали по сторонам, но все же повиновались и перешагнули через рампу.
Встаньте в ряд! командовал Линдеман. Возьмитесь за руки!
Поколебавшись, они подчинились.
Прохаживаясь мимо них, Линдеман внушал им, что теперь они не смогут отпустить друг друга. Не смогут, потому что не захотят, а если не захотят, то и не станут этого делать, а раз не смогут, то можно предположить, что все они держатся друг друга. Произнося эти слова, он касался стоявших, трогал их за руки. Держитесь крепче, говорил он, как можно крепче, еще крепче, чтобы никто не выпал из строя, вот так, никто не сможет отпустить другого, все держатся крепко, неразрывно. Кто хочет попробовать разорвать строй, пускай сделает это сейчас!
Никто не разжал хватки. Линдеман обернулся к залу, который ответил ему неуверенными аплодисментами. Ивейн наклонился вперед, чтобы получше разглядеть лица стоящих на сцене. Все они казались нерешительными, отсутствующими и словно застывшими в оцепенении воли. Невысокий мужчина крепко сжимал зубы, у дамы с пучком на голове тряслись ладони, как будто она и хотела вырваться, но руки соседей и ее собственные руки были слишком сильны.
Гипнотизер сообщил, что сосчитает до трех, после чего они разомкнут строй.
Итак, один Два Он медленно поднял руку. И Три!
Раздался щелчок пальцев. Нерешительно, словно против своей воли, испытуемые отпустили друг друга и озадаченно уставились на свои ладони.