Думаю, нет. Они уничтожают лишь сотворенные ими копии.
Вы в этом уверены?
Вы же только что это видели, удивился вопросу Зернов.
Меня интересует, уверены ли вы в том, что уничтоженное именно копии, а не люди? Если копии идентичны людям, то кто мне докажет, что мой летчик Мартин это действительно мой летчик Мартин, а не его атомная модель?
Разговаривали они по-английски, но в зале многие понимали и переводили соседям. Никто не улыбнулся: вопрос был страшный. Даже Зернов растерялся, подыскивая ответ.
Я рванул вниз вскочившего было Мартина и сказал:
Уверяю вас, адмирал, что я это действительно я, кинооператор экспедиции Юрий Анохин, а не созданная «облаком» модель. Когда я снимал фильм, мой двойник, как загипнотизированный, отступал к снегоходу: вы это видели на экране. Он сказал мне, что кто-то или что-то заставляет его вернуться в кабину. Видимо, его уже подготовляли к уничтожению. Я смотрел на поблескивающие очки адмирала, и меня буквально распирало от злости.
Возможно, сказал он, хотя и не очень убедительно. У меня вопрос к Мартину. Встаньте, Мартин.
Летчик поднялся во весь свой двухметровый рост ветерана-баскетболиста.
Слушаю, сэр. Копию я собственноручно прикончил.
Адмирал улыбнулся.
А вдруг вас собственноручно прикончила копия? Он пожевал губами и прибавил: Вы пытались стрелять, когда подумали об агрессивных намерениях «облака»?
Пытался, сэр. Две очереди трассирующими пулями.
Результативно?
Никак нет, сэр. Все равно что из дробовика по снежной лавине.
А если бы у вас было другое оружие? Скажем, огнемет или напалм?
Не знаю, сэр.
А уклонилось бы оно от встречи?
Не думаю, сэр.
Садитесь, Мартин. И не обижайтесь на меня: я только выяснял смутившие меня детали сообщения господина Зернова. Благодарю вас за разъяснения, господа.
Настойчивость адмирала развязала языки. Вопросы посыпались, подгоняя друг друга, как на пресс-конференции:
Вы сказали: ледяные массы перебрасывают в Пространство. Какое? Воздушное или космическое?
Если воздушное, то зачем? Что делать со льдом в атмосфере?
Допустит ли человечество такое массовое хищение льда?
А кому вообще нужны ледники на земле?
А кому вообще нужны ледники на земле?
Что будет с материком, освобожденным от льда? Повысится ли уровень воды в океане?
Изменится ли климат?
Не все сразу, товарищи, умоляюще воздел руки Зернов. Давайте по очереди. В какое пространство? Предполагаю: в космическое. В земной атмосфере ледники нужны только гляциологам. Вообще-то я думал, что ученые это люди с высшим образованием. Но, судя по вопросам, начинаю сомневаться в аксиоматичности такого положения. Как может повыситься уровень воды в океане, если количество воды не увеличилось? Вопрос на уроке географии, скажем, в классе пятом. Вопрос о климате тоже из школьного учебника.
Какова, по-вашему, предполагаемая структура «облака»? Мне показалось, что это газ.
Мыслящий газ, хихикнул кто-то. А это из какого учебника?
Вы физик? спросил Зернов.
Допустим.
Допустим, что вы его и напишете.
К сожалению, у меня нет эстрадного опыта. Я серьезно спрашиваю.
А я серьезно отвечаю. Структура «облака» мне неизвестна. Может быть, это вообще неизвестная нашей науке физико-химическая структура. Думаю, что это скорее коллоид, чем газ.
Откуда, по-вашему, оно появилось?
А по-вашему?
Поднялся знакомый мне корреспондент «Известий»:
В каком-то фантастическом романе я читал о пришельцах с Плутона. Между прочим, тоже в Антарктиде. Неужели вы считаете это возможным?
Не знаю. Кстати, я ничего не говорил о Плутоне.
Пусть не с Плутона. Вообще из космоса. Из какой-нибудь звездной системы. Но зачем же им лететь за льдом на Землю? На окраину нашей Галактики. Льда во Вселенной достаточно можно найти и ближе.
Ближе к чему? спросил Зернов и улыбнулся.
Я восхищался им: под градом вопросов он не утратил ни юмора, ни спокойствия. Он был не автором научного открытия, а только случайным свидетелем уникального, необъяснимого феномена, о котором знал не более зрителей фильма. Но они почему-то забывали об этом, а он терпеливо откликался на каждую реплику.
Лед это вода, сказал он тоном уставшего к концу урока учителя, соединение, не столь уж частое даже в нашей звездной системе. Мы не знаем, есть ли вода на Венере, ее очень мало на Марсе и совсем нет на Юпитере или Уране. И не так уж много земного льда во Вселенной. Пусть поправят меня наши астрономы, но, по-моему, космический лед это чаще всего замерзшие газы: аммиак, метан, углекислота, азот.
Почему никто не спрашивает о двойниках? шепнул я Тольке и тотчас же накликал себе работенку.
Профессор Кедрин вспомнил именно обо мне:
У меня вопрос к Анохину. Общались ли вы со своим двойником, разговаривали? Интересно, как и о чем?
Довольно много и о разных вещах, сказал я.
Заметили вы какую-нибудь разницу, чисто внешнюю, скажем, в мелочах, в каких-либо неприметных деталях? Я имею в виду разницу между вами обоими.
Никакой. У нас даже кровь одинаковая. Я рассказал о микроскопе.
А память? Память детства, юности. Не проверяли?
Я рассказал и о памяти. Мне только непонятно было, куда он клонит. Но он тотчас же объяснил:
Тогда вопрос адмирала Томпсона, вопрос тревожный, даже пугающий, должен насторожить и нас. Если люди-двойники будут появляться и впредь и если, скажем, появятся неуничтожаемые двойники, то как мы будем отличать человека от его модели? И как они будут отличать себя сами? Здесь, как мне кажется, дело не только в абсолютном сходстве, но и в уверенности каждого, что именно он настоящий, а не синтезированный.
Я вспомнил о собственных спорах со своим злосчастным «дублем» и растерялся. Выручил меня Зернов.
Любопытная деталь, сказал он, двойники появляются всегда после одного и того же сна. Человеку кажется, что он погружается во что-то красное или малиновое, иногда лиловое и всегда густое и прохладное, будто желе или кисель. Эта невыясненная субстанция наполняет его целиком, все внутренности, все сосуды. Я не могу утверждать точно, что наполняет, но человеку именно это кажется. Он лежит, бессильный пошевелиться, словно парализованный, и начинает испытывать ощущение, схожее с ощущением гипнотизируемого: словно кто-то невидимый просматривает его мозг, перебирает каждую его клеточку. Потом алая темнота исчезает, к нему возвращаются ясность мысли и свобода движений, он думает, что видел просто нелепый и страшный сон. А через некоторое время появляется двойник. Но после пробуждения человек успел что-то сделать, с кем-то поговорить, о чем-то подумать. Двойник этого не знает. Анохин, очнувшись, нашел не одну, а две «Харьковчанки», с одинаково раздавленным передним стеклом и с одинаково приваренным снегозацепом на гусенице. Для его двойника все это было открытием. Он помнил только то, что помнил Анохин до погружения в алую темноту. Аналогичные расхождения наблюдались и в других случаях. Дьячук после пробуждения побрился и порезал щеку. Двойник явился к нему без пореза. Чохели лег спать, сильно охмелев от выпитого стакана спирта, а встал трезвый, с ясным сознанием. Двойник же появился перед ним, едва держась на ногах, с помутневшими глазами, в состоянии пьяного бешенства. Мне кажется, что в дальнейшем именно этот период, точнее, действия человека после его пробуждения от «алого сна» всегда помогут в сомнительных случаях отличить оригинал от копии, если не найдут к тому времени другие способы проверки.
Вы тоже видели такой сон? спросил кто-то в зале.
Видел.
А двойника у вас не было.
Вот это меня и смущает. Почему я оказался исключением?
Вы не оказались исключением, ответил Зернову его же собственный голос.
Говоривший стоял позади всех, почти в дверях, одетый несколько иначе Зернова. На том был парадный серый костюм, на этом старый темно-зеленый свитер, какой носил Зернов в экспедиции. Зерновские же ватные штаны и канадские меховые сапоги, на которые я взирал с завистью во время поездки, дополняли одеяние незнакомца. Впрочем, едва ли это был незнакомец. Даже я, столько дней пробывший рядом с Зерновым, не мог отличить одного от другого. Если на трибуне был Зернов, то в дверях стояла его точнейшая и совершеннейшая копия.
В зале ахнули, кто привстал, растерянно оглядывая обоих, кто сидел с разинутым по-мальчишески ртом; Кедрин, прищурившись, с интересом рассматривал двойника, на тонких губах американского адмирала змеилась усмешка: казалось, он был доволен таким неожиданным подтверждением его мысли. По-моему, доволен был и сам Зернов, сомнения и страхи которого так неожиданно завершились.
Иди сюда, почти весело произнес он, я давно ждал этой встречи. Поговорим. И людям интересно будет.
Зернов-двойник неторопливо прошел к трибуне, провожаемый взглядами, полными такого захватывающего интереса, какого удостаивались, вероятно, только редкие мировые знаменитости. Он оглянулся, подвинул стул-табуретку и сел у того же столика, за которым комментировал фильм Зернов. Зрелище не являло собой ничего необычного: сидели два брата-близнеца, встретившиеся после долгой разлуки. Но все знали: не было ни разлуки, ни братьев. Просто один из сидевших был непонятным человеческому разуму чудом. Только какой? Я понимал теперь адмирала Томпсона.
Почему ты не появился во время поездки? Я ждал этого, спросил Зернов номер один.
Зернов номер два недоуменно пожал плечами:
Я помню все до того, как увидел этот розовый сон. Потом провал в памяти. И сразу же я вхожу в этот зал, смотрю, слушаю и, кажется, начинаю понимать Он посмотрел на Зернова и усмехнулся. Как мы похожи все-таки!
Я это предвидел, пожал плечами Зернов.
А я нет. Если бы мы встретились там, как Анохин со своим двойником, я бы ни за что не уступил приоритета. Кто бы доказал мне, что ты настоящий, а я только повторение? Ведь я это ты, я помню всю свою или твою уж не знаю теперь чью жизнь до мелочей, лучше тебя, вероятно, помню: синтезированная память свежее. Антон Кузьмич, обернулся он к сидевшему в зале профессору Кедрину, вы помните наш разговор перед отъездом? Не о проблематике опытов, просто последние ваши слова. Помните?
Профессор смущенно замялся:
Забыл.
И я забыл, сказал Зернов.
Вы постучали мундштуком по коробке «Казбека», не без нотки превосходства напомнил Зернов номер два, и сказали: «Хочу бросать, Борис. С завтрашнего дня обязательно».