На протяжении четырехсот лет космические корабли и самолеты пытались пробиться к северным пустошам напрямую, сказал Консул, отрицательно покачав головой. И мне не приходилось слышать ни об одной удачной попытке.
Позвольте поинтересоваться, с деланным изумлением спросил Мартин Силен, словно школьник на уроке, подняв руку, что ж это за чертовщина такая? Куда же подевались эти полчища кораблей?
Отец Хойт хмуро посмотрел на поэта. Федман Кассад улыбнулся.
Консул вовсе не имел в виду, что этот район недоступен, снова заговорил Сол Вайнтрауб. Туда можно добраться по реке и по суше. Кроме того, космические корабли и самолеты не исчезают. Они спокойно садятся вблизи руин или Гробниц Времени и так же легко возвращаются в любую точку, выбранную бортовым компьютером. Исчезают пилоты и пассажиры.
Ученый поднялся и стал укладывать спящую девочку в специальную люльку, висевшую у него на плече.
Так гласит старая легенда, сказала Ламия Брон. А что показывают корабельные приборы?
Ничего, ответил ей Консул. Никаких происшествий. На корабли никто не нападал. Никаких отклонений от курса, никаких необъяснимых обрывов записи, никакой необычной утечки энергии или, наоборот, ее появления из ничего. Вообще никаких необычных явлений.
И никаких пассажиров, добавил Хет Мастин.
Консул посмотрел на него в упор. Неужели Хет Мастин пошутил? Многолетнее общение с тамплиерами убедило его, что они начисто лишены чувства юмора. Однако, судя по выражению чуточку азиатского лица капитана, в словах его не было даже намека на шутку.
Чудесная мелодрама, рассмеялся Силен. Саргассово море душ, оплакиваемых Христом. Причем все на самом деле и при нашем непосредственном участии. Хотел бы я знать, кто режиссер этого говенного спектакля.
Заткнись! повысила голос Ламия Брон. Ты пьян.
Консул вздохнул. Паломники пробыли вместе менее часа.
Клоны убрали тарелки и внесли подносы с щербетом, кофе, тортами, плодами корабля-дерева и жидким шоколадом с Возрождения. Мартин Силен жестом отказался от десерта и велел клонам принести ему еще одну бутылку вина. Консул подумал и попросил виски.
Мне кажется, сказал Сол Вайнтрауб, когда все уже заканчивали десерт, наша судьба будет зависеть от откровенности каждого.
Что вы имеете в виду? спросила Ламия.
Вайнтрауб машинально покачал ребенка, спавшего в сумке-люльке.
Например, знает ли кто-нибудь из присутствующих, почему именно он (или она) был избран церковью Шрайка и Альтингом?
Никто не произнес ни слова.
Думаю, что нет, продолжил Вайнтрауб. А вот еще одна загадка: является ли кто-нибудь из присутствующих членом или хотя бы сторонником церкви Шрайка? Я, например, еврей, и какими бы путаными ни были мои религиозные воззрения, они исключают поклонение смертоносной машине. Вайнтрауб поднял густые брови и оглядел присутствующих.
Многие тамплиеры, сказал Хет Мастин, считают Шрайка воплощением божества, явившегося в мир, чтобы покарать не питающихся от корня. Однако я, Истинный Глас Древа, должен признать это ересью. Ни в Завете, ни в писаниях Мюира[4] ничего подобного нет.
Консул пожал плечами.
Я атеист, заявил он, держа стакан с виски в руке и рассматривая его на свет, и никогда не имел ничего общего с церковью Шрайка.
Консул пожал плечами.
Я атеист, заявил он, держа стакан с виски в руке и рассматривая его на свет, и никогда не имел ничего общего с церковью Шрайка.
Католическая церковь посвятила меня в сан. Отец Хойт улыбнулся одними губами. Поклонение Шрайку противоречит всему, на чем она стоит.
Полковник Кассад отрицательно покачал головой то ли отказываясь отвечать, то ли показывая, что не является членом церкви Шрайка.
Я был крещен лютеранином, начал Мартин Силен, оживленно жестикулируя. Это церковь, которой давно уже нет. Я стоял у истоков дзен-гностицизма ваших родителей тогда еще на свете не было. Успел побыть католиком, адвентистом, неомарксистом, ярым фанатиком и потрясателем устоев, сатанистом, чуть ли не епископом пофигистов. Я даже что-то пожертвовал Институту гарантированного перевоплощения. Теперь я с удовольствием могу сообщить, что я простой язычник. Он улыбнулся и заключил: Для язычника Шрайк самое подходящее божество.
А мне на религии начхать, отрезала Ламия Брон. На меня они не действуют.
Полагаю, это только подтверждает мою идею, сказал Сол Вайнтрауб. Никто из нас не разделяет догматы культа Шрайка, и тем не менее из миллионов приверженцев этой веры старейшины выбрали именно нас. Именно нам предстоит посетить Гробницы Времени и лицезреть их жестокого Бога возможно, в последний раз.
Может, это и подтверждает вашу идею, господин Вайнтрауб, Консул покачал головой, но я ее так и не понял.
Ученый рассеянно погладил бороду.
Мне кажется, что причины, побудившие каждого из нас отправиться на Гиперион, оказались столь вескими, что церковь Шрайка и правительство Гегемонии были просто вынуждены согласиться. В отдельных случаях в моем, например, причины эти считаются общеизвестными, хотя я уверен, что во всей своей полноте они известны только сидящим за этим столом. Поэтому я предлагаю следующее. Пусть каждый за те несколько дней, что у нас остались, расскажет свою историю.
Зачем? спросил полковник Кассад. Вряд ли это что-то даст.
Вайнтрауб улыбнулся:
Напротив. По меньшей мере это развлечет нас и поможет хоть немного узнать друг друга, прежде чем Шрайк или еще какая-нибудь гадость свалится нам на голову. Кроме того, возможно, мы поймем что-то очень важное, и в решающий момент это спасет жизнь всем нам. Если, конечно, у нас хватит ума выделить то общее, что связывает наши судьбы с капризами Шрайка.
Мартин Силен рассмеялся, закрыл глаза и продекламировал:
К спине дельфина приникая
И взявшись за плавник,
Невинных души смерть переживают,
И снова открываются их раны.[5]
Это Лениста, не так ли? спросил отец Хойт. Я изучал ее творчество в семинарии.
Почти, ответил Силен, открывая глаза и наливая еще вина. Это Йейтс. Старый хер жил за пятьсот лет до того, как Лениста в первый раз потянула свою мамашу за железную сиську.
Послушайте, сказала Ламия, ну расскажем мы друг другу свои истории, и что? Встретившись со Шрайком, мы просто сообщим ему свои желания. Одно он выполнит, остальные паломники умрут. Правильно?
Так гласит легенда, подтвердил Вайнтрауб.
Шрайк не легенда, отозвался Кассад. И стальное дерево тоже.
Тогда что толку надоедать друг другу историями? спросила Ламия Брон, отправляя в рот последнее шоколадное пирожное.
Вайнтрауб тихонько погладил по голове спящую дочку.
Мы живем в странные времена, задумчиво произнес он. Поскольку мы входим в ту ничтожную долю процента граждан Гегемонии, которые предпочитают путешествовать не по Сети, а в открытом космосе, от звезды к звезде, мы представляем самые разные эпохи нашего недавнего прошлого. Мне, например, шестьдесят восемь стандартных лет, но из-за сдвигов во времени, вызванных моими путешествиями, я мог бы растянуть эти трижды двадцать и восемь лет на целый век истории Гегемонии, если не больше.
И что? спросила Ламия.
Вайнтрауб взмахнул рукой, адресуя свои слова всем сидящим за столом:
Каждого из нас можно уподобить и острову в океане времени, и самому этому бескрайнему океану. Или, говоря не столь высокопарно, каждый из нас, возможно, держит в руках недостающий кусочек головоломки, которую еще никому не удавалось сложить с тех пор, как человек высадился на Гиперионе. Вайнтрауб почесал нос и продолжил: Это тайна, а разгадывать тайны, откровенно говоря, я люблю больше всего на свете и готов посвятить этому, быть может, последнюю неделю своей жизни. Если кого-нибудь из нас вдруг осенит прекрасно. А если нет что ж, будем решать задачу и получать удовольствие от самого процесса.
Согласен, сказал Хет Мастин без тени волнения в голосе. Раньше мне это не приходило в голову, но теперь я вижу всю мудрость вашего решения: нам необходимо рассказать свои истории, прежде чем мы встретимся со Шрайком.
А если кто-нибудь солжет? быстро спросила Ламия Брон.
Ну и что? ухмыльнулся Мартин Силен. В этом-то и вся прелесть.
Давайте проголосуем, предложил Консул, вспомнив предупреждение Мейны Гладстон. Нельзя ли вычислить агента Бродяг, сопоставив истории? Консул тут же улыбнулся своим мыслям агент не настолько глуп.
Вы, видимо, решили, что у нас тут парламент? В голосе полковника прозвучала ирония.
А как же иначе, ответил Консул. У каждого из нас своя цель, но идти к Шрайку мы должны вместе. Нам нужны какие-то механизмы принятия решений.
Мы могли бы выбрать начальника, предложил Кассад.
Да ну вас в жопу с такими порядками, благодушно ответил поэт. Остальные согласно закивали.
Хорошо, сказал Консул. Итак, господин Вайнтрауб предложил нам рассказать о наших связях с Гиперионом. Голосуем за его предложение.
Все или ничего, добавил Хет Мастин. Либо рассказывают все, либо никто. Мы будем придерживаться воли большинства.
Договорились. Консул внезапно проникся любопытством к чужим историям и в равной мере уверенностью в том, что никогда не расскажет своей собственной. Кто за то, чтобы рассказывать?
Я, сказал Сол Вайнтрауб.
Я тоже «за», сказал Хет Мастин.
Не то слово! воскликнул Мартин Силен. Ради этакого балагана я бы отказался от целого месяца оргазмической бани на Шоте.
Я также голосую «за», сказал Консул и сам себе удивился. Кто против?
Я против, сказал отец Хойт, но голос его звучал нерешительно.
Ерунда все это, небрежно бросила Ламия Брон.
Консул повернулся к Кассаду:
А вы, полковник?
Федман Кассад пожал плечами.
Итак, четыре голоса «за», два «против», один воздержался, подвел итоги Консул. Большинство «за». Кто начнет?
Все умолкли. Наконец Мартин Силен поднял глаза от небольшого блокнота, в котором что-то писал, вырвал листок и разорвал его на несколько полосок.
Здесь числа от одного до семи, сказал он. Почему бы нам не бросить жребий?
Это как-то по-детски, недовольно заметила Ламия.
А я и есть дитя, ответил Силен, улыбаясь как сатир. Посол, он повернулся к Консулу, не могу ли я позаимствовать эту позолоченную наволочку, которую вы носите вместо шляпы?
Консул передал свою треуголку, туда опустили сложенные полоски бумаги, и она пошла по кругу. Сол Вайнтрауб тянул первым, Мартин Силен последним.
Удостоверившись, что никто не подсматривает, Консул развернул свою полоску. Его номер был седьмым. Напряжение спало так выходит воздух из туго надутого воздушного шарика. «Вполне вероятно, подумал он, прежде чем придет мой черед рассказывать, что-нибудь стрясется. Допустим, война. Тогда наши байки станут вообще никому не нужны разве что чисто теоретически Или же мы сами потеряем к ним интерес. В общем, кто-нибудь да помрет: или король, или лошадь. В крайнем случае можно научить лошадь разговаривать. А вот пить больше не надо».