39
Беременность у нас протекала совершенно по-разному: мое тело ее переносило отлично, ее не принимало. Лила с самого начала твердила, что этот ребенок желанный. «Считай, я его запрограммировала», смеялась она. Но ее организм сопротивлялся. Я чувствовала себя так, будто у меня внутри зажегся яркий огонек, а она ходила бледная, не переносила многие запахи, ее постоянно тошнило, белки глаз пожелтели. «Что поделаешь? Я хотела забеременеть, я довольна, а это создание внутри меня явно против: не нравлюсь я ему». Энцо с ней не соглашался: «Да что ты! Уж создание-то радо больше всех!» «Конечно, смеялась Лила, еще скажи: это я его туда засунул, так что мне лучше знать, а тебе не о чем волноваться!»
С каждой встречей я все больше восхищалась Энцо. К его обычной самоотверженности добавилось желание все делать самому, управляться по дому и в офисе, чтобы защитить Лилу от всех реальных и воображаемых опасностей. Он предугадывал все ее просьбы и сам вызвался сообщить новость Стефано. Тот и глазом не моргнул, изобразил на лице что-то вроде улыбки и пошел по своим делам, то ли потому, что старая колбасная лавка почти разорилась и жили они теперь исключительно на деньги Лилы, то ли потому, что их с Лилой брак был для него слишком давней историей, у него других забот хватало.
Сообщить новость Дженнаро Энцо тоже решил сам. У Лилы с Дженнаро складывались почти такие же трудные отношения, как у меня с девочками, что было вполне объяснимо. Но в отличие от Деде с Эльзой Дженнаро был уже не ребенок, и разговор с ним предстоял не детский. Парень находился на пике кризиса переходного возраста, и до душевного равновесия ему было еще очень далеко. Он два раза подряд завалил экзамен и теперь страдал, от унижения рыдая горькими слезами. Целыми днями он либо шатался без дела по улицам, либо, забившись в угол, сидел в лавке Стефано, пряча ото всех свое широкое, усыпанное прыщами лицо, и молча наблюдал за каждым движением отца.
Лила боялась, что он болезненно воспримет новость, но еще больше она боялась, что ему донесут ее другие, тот же Стефано к примеру. Поэтому однажды вечером Энцо отвел его в сторону и сообщил о беременности матери. Дженнаро и бровью не повел. «Иди обними маму, скажи, что любишь ее», попросил Энцо. Мальчишка сделал, что ему сказали. Только спустя несколько дней Эльза украдкой от сестры спросила меня:
Мама, а кто такая сука?
Собака-девочка.
Точно?
Конечно.
А почему же тогда Рино сказал Деде, что тетя Лина сука?
В общем, проблем избежать не удалось. Лиле я не стала ничего рассказывать какой в этом был толк? К тому же у меня своих проблем хватало: я не решалась сообщить новость ни Пьетро, ни девочкам, ни уж тем более Нино. Я не сомневалась, что Пьетро, хоть у него теперь появилась Дориана, распсихуется, побежит к родителям и сделает все, чтоб его мать отравила мне жизнь. Я не сомневалась, что Деде и Эльза, мягко говоря, не обрадуются. Но главной моей бедой оставался Нино. Я, конечно, надеялась, что ребенок окончательно привяжет его ко мне, а Элеонора, получив доказательство измены мужа, бросит его. Но надежда была слабая, а вот страх силен. Нино ясно дал мне понять, что его устраивает подобная двойная жизнь. Несмотря на неудобства и неприятности, он предпочитал ее болезненному разрыву с женой. Поэтому больше всего я боялась, что он предложит мне сделать аборт. Я каждый день собиралась сказать ему и каждый день говорила себе: «Лучше завтра скажу». Чтобы с чего-то начать, однажды вечером я позвонила Пьетро и объявила: «Я беременна». Последовало долгое молчание, потом он прокашлялся и прохрипел, что ждал этого известия.
Ты девочкам сказала?
Нет еще.
Хочешь, я им сообщу?
Не надо.
Береги себя!
Стараюсь.
Этим все и закончилось. Он стал чаще звонить мне, говорил ласково, волновался, как девочки восприняли новость, предлагал поговорить с ними. Но никому из нас говорить с ними не пришлось. Лила, которая не решалась открыться Дженнаро, запросто убедила Деде и Эльзу, что скоро им предстоит большая радость ухаживать за забавным живым пупсиком, которого я рожу от Нино, а не от их отца. Новость они приняли отлично, стали звать будущего ребенка пупсиком, как тетя Лина, с интересом разглядывали мой живот и каждое утро, как только просыпались, спрашивали: «Мама, как там пупсик поживает?»
После Пьетро и девочек очередь дошла и до Нино. Однажды днем я особенно разволновалась и отправилась изливать душу Лиле:
А вдруг он будет настаивать, чтобы я сделала аборт?
Тогда с ним все будет ясно.
Что ясно?
Что жена с детьми у него на первом месте, а ты на десятом.
Жестко, но честно. Лила многое от меня скрывала, только не неприязнь к моей связи с Нино. Я не расстроилась, наоборот, обрадовалась, что она вслух произнесла то, о чем я думала про себя: это будет повод проверить серьезность наших отношений. В ответ я пробормотала: «Ладно, посмотрим». Вскоре пришла Кармен со своими детьми, и мы втроем, как когда-то в детстве, принялись горячо обсуждать мое положение. Кармен сказала, что, если Нино попытается удрать в кусты, она лично пойдет к нему и скажет пару ласковых.
Я вообще не понимаю, Лену, прибавила она, как ты, такая умница, красавица, позволяешь ему ноги о себя вытирать.
Я оправдывалась и оправдывала Нино, говорила, как он зависит от родителей жены, благодаря которым теперь много зарабатывает и поддерживает меня.
Если бы мы с дочками жили на мои гонорары и деньги, которые дает Пьетро, мы бы с трудом сводили концы с концами, заключила я. Так что не надо выдумывать. Нино любит меня, проводит со мной как минимум четыре ночи в неделю, заботится о Деде и Эльзе, как о родных. Ни о каком унижении тут и речи не идет.
Вот и расскажи ему все сегодня же вечером, едва ли не скомандовала Лила.
Пришлось подчиниться. Я вернулась домой, встретила его, мы поужинали, я уложила девочек и наконец объявила ему, что жду ребенка. Следующее мгновение длилось целую вечность, но потом он обнял меня, поцеловал: он был вне себя от счастья. Я обрадовалась, призналась, что давно знаю, но не говорила ему, боясь, что он рассердится. Вдруг он неожиданно предложил: «Давай возьмем девочек и поедем к моим родителям. Они тоже должны знать, мама так обрадуется!» Значит, он хотел узаконить наши отношения, объявив родне о своем очередном отцовстве. Я тепло улыбнулась ему и спросила:
А Элеоноре ты скажешь?
Зачем? Это не ее дело.
Но ты все же ее муж.
Чисто формально.
Но ты должен дать ребенку свою фамилию.
А я и дам.
Нет, Нино, расстроилась я, ничего ты ему не дашь. Сделаешь, как всегда, вид, что ты тут ни при чем.
Тебе что, плохо со мной?
Мне очень хорошо.
Считаешь, я мало о тебе забочусь?
Да нет же. Просто я бросила мужа, я переехала к тебе в Неаполь, я перевернула всю свою жизнь с ног на голову. А ты живешь как жил, ничем не жертвуя.
Моя жизнь это ты, твои дочки, наш ребенок, который скоро родится. Все остальное всего лишь необходимый фон.
Кому необходимый? Тебе? Мне такой фон точно не нужен!
Он крепко обнял меня, прошептал:
Доверься мне.
На следующий день я позвонила Лиле: «Все прошло отлично, Нино очень счастлив».
40
Следующие несколько недель принесли немало сложностей. Я все чаще ловила себя на мысли, что, если бы мой организм не принял беременность так легко и мне пришлось мучиться, как Лиле, я бы не выдержала. После долгих переговоров с издательством наконец вышел сборник эссе Нино. Несмотря на наши ужасные отношения, я продолжала подражать Аделе и считала своим долгом поддерживать связь не только с немногими влиятельными знакомыми, помогавшими мне публиковаться в газетах, но и с огромным числом именитых коллег Нино, которым он сам из гордости никогда не звонил первым. Одновременно вышла книга Пьетро: он лично вручил мне ее, когда приехал в Неаполь повидаться с девочками. Пока я читала посвящение «Элене, научившей меня любить через боль», он разволновался, да и я тоже. Он пригласил меня во Флоренцию на презентацию книги. Отказаться я не могла: все равно мне надо было везти туда дочек. Но это означало, что мне предстоит, во-первых, столкновение с ненавидящими меня Гвидо и Аделе, а во-вторых, скандал с Нино. Он и так ревновал меня к Пьетро, а увидев посвящение, просто вышел из себя. Особенно его задели мои слова о том, что книга блестящая и широко обсуждается и в академической среде, и за ее пределами. Его собственная книга прошла практически незамеченной.
Меня измотали наши ссоры и постоянные недомолвки. Он слышать не мог даже имени Пьетро, мрачнел, стоило мне упомянуть Франко, злился, если я позволяла себе посмеяться с его друзьями, но при этом считал нормальным бегать от меня к жене и назад. Дважды я встретила его с Элеонорой и детьми на виа Филанджери: в первый раз они сделали вид, что не заметили меня, и прошли мимо, во второй мы столкнулись лоб в лоб; я расплылась в радостной улыбке и после обмена дежурными приветствиями успела сообщить, что жду ребенка. Мы разошлись, и я почувствовала удары сердца у самого горла. Позже Нино отругал меня, назвал мои слова бесполезной провокацией, и мы поссорились («Я же не сказала, что это твой ребенок, я просто сообщила, что беременна!»), я прогнала его из дома, но потом пустила назад.
В такие моменты я сознавала, что превратилась в марионетку. Я старалась ему угождать, следила, как бы случайно его не расстроить. Я готовила ему еду, мыла грязную посуду, которую он оставлял по всему дому, выслушивала его жалобы на трудности в университете, вникала в суть его работы, которую он получил благодаря не только своему обаянию, но и поддержке тестя; я всегда встречала его улыбкой, делала все, чтобы со мной ему было лучше, чем в том, другом, доме, чтобы он мог отдыхать, не отягощая себя домашними заботами; иногда я задавалась вопросом, вдруг Элеонора любит его даже сильнее, чем я, раз до сих пор терпит его измену, лишь бы знать, что он по-прежнему принадлежит ей. Но порой я срывалась и тогда, не обращая внимания на то, что девочки могут меня услышать, кричала: «Кто я для тебя? Что я вообще делаю в этом городе? Почему я должна ждать тебя каждый вечер?»
Он пугался и пытался меня успокаивать. Чтобы доказать мне, что я ему настоящая жена, а Элеонора ничего для него не значит, как-то в воскресенье он действительно повел меня обедать к родителям на виа Национале. Отказаться я не могла. День тянулся долго, хотя встретили нас вполне доброжелательно. Лидия мать Нино была уже пожилой женщиной, на всем облике которой лежал отпечаток пережитых лет, глаза ее смотрели испуганно, но боялась она не внешнего мира, а опасностей, что затаились у нее в груди. Пино, Клелия и Чиро, которых я помнила детьми, повзрослели, кто учился, кто работал; Клелия недавно вышла замуж. Вскоре к нам присоединились Мариза с Альфонсо и детьми, и мы сели за обед. Сменяли друг друга бесчисленные блюда, мы с двух часов дня до шести вечера вели разговоры, обстановка, несмотря на несколько наигранную приподнятость, оставалась располагающей. Особенное радушие демонстрировала Лидия, встретившая меня как свою невестку, она весь день не отходила от меня, осыпала комплиментами моих дочек и радовалась, что скоро станет бабушкой.