Чего это с ним? испуганно спрашиваю я.
Устал, наверное, мотоволонтёр продолжает ожесточённо ковырять цемент. Надо ещё вот этот кирпич снять
Цемент замешан на славу не поддаётся.
А ты сможешь?
Ну, не зря же я в стройбате служил?!
Кирпич шатается, как зуб, но боковой нарост цемента не даёт ему окончательно вывалиться. Я начинаю расшатывать кирпич, пытаясь растереть им раствор. Наконец, он вываливается, и мне удаётся заглянуть внутрь кладки. В зоне обзора нет никого.
Котёнок снова начинает пищать. Звук идёт из того места, где смыкаются два подвала. Там, где были вытащены другие котята, и стоит баночка детского питания. Мы ползём туда.
Потуши фонарик и мяучь.
Я послушно тушу фонарик и мяучу. Я охрипла и устала. Котёнок то ли не может выбраться, то ли просто издевается над нами.
Котейка, ну выбирайся, пожалуйста, шепчет мотоволонтёр очень ласково.
Всё без толку. Мы выходим на улицу и устраиваем перекур.
Ну, вы же его достанете? спрашивает хозяйка первой квартиры. А, Лёш?
ЛЁША! Ну, конечно же, Лёша! с облегчением думаю я. Мотоволонтёр Лёша! Ёкарный бабай!
Вот какую вы себе замечательную профессию выбрали, с уважением продолжает хозяйка. Спасатели.
Я тронута. Я очень хочу стать настоящим спасателем.
Оказалось, в подвале мы просидели почти три часа, и Лёхе пора ехать узнавать, не подвезли ли воду для лагеря.
Один я быстрее съезжу, объясняет он мне. А ты сиди и думай, что делать.
Один я быстрее съезжу, объясняет он мне. А ты сиди и думай, что делать.
Он взгромождается на байк и уезжает.
Я сижу на асфальте, привалившись спиной к закрытой створке подъездной двери. Мыслей никаких. Солнце печёт. И рубашка, и защитные штаны покрыты слоем пота, грязи и паутины. Руки от напряжения потряхивает.
Отдохнув, вытаскиваю кошку Люську из коробки, отдираю присосавшихся к ней котят и снова лезу в подвал первой квартиры.
Люська не хочет в подвал и пытается вывернуться, но я крепко зажимаю её лапы в руках. В низкой каморке я сажусь на колени и запихиваю кошку в отверстие, где должен быть котёнок. Люська мяучит, и ответный писк котейки звучит воплем радости на меня он реагировал не так. Я подпираю вход камнем, но через проделанные нами дыры кошка уходит к соседям.
К возвращению Лёхи план готов.
Ты сидишь во втором подвале и следишь, чтобы она не выскочила. Я повторяю манёвр, кошка мяучит, котейка выходит на её голос.
И я снова вытаскиваю кормящую Люську из коробки.
На деле план не работает Люська не мяучит.
Я пропихиваю её в дыру, тяну за шкирку, вцепляюсь ногтями в уши, тру мордой о кирпичи она молчит.
Люсенька, молю я. Ну помяучь!
Она молчит. Я начинаю злиться.
Сука, шиплю. Ори! и загибаю её пышный хвост так, что он почти ломается.
Люська молчит. Я бью её кулаком. Я матерюсь, как умею. Кошка не вырывается и даже не пытается меня оцарапать. Она смотрит покорным всепрощающим взглядом и молчит.
Подожги ей хвост, советует Лёха из соседнего подвала. Хвост она потом залижет, а котейку спасём.
Я сомневаюсь недолго. Во мне сидит страшная злость и на Люську, не желающую доставать своего ребёнка из подвала, и на самого котейку, по вине которого мы тут торчим. Это злость от бессилия.
Шерсть на хвосте длинная и густая долго не подпускает пламя к коже. Воняет палёным, зажигалка раскаляется и вдруг Люська негромко мяучит. Котейка отзывается, как прежде, радостно. Кошка мяучит ещё раз, но по всему ясно, что котёнок не может выбраться из кирпичного мешка, а Люська ни в какую не желает в него лезть.
Я вытаскиваю кошку и почти швыряю её на свои колени. Одной рукой продолжаю держать Люську, другой, причудливо вывернутой, общупываю отверстие, далеко вытягиваясь. Когда внешняя стенка подступает к плечу, я натыкаюсь кончиками пальцев на два кирпича. Они загромождают проход, их невозможно вытащить, но я стараюсь изо всех сил. Отталкиваю один подальше и, подцепив двумя пальцами, медленно тяну к себе второй. Я вою от усилия, рукав рубашки рвётся и задирается, неровная поверхность царапает руку сразу со всех сторон. Кое-как достаю кирпичи и вдруг понимаю, что кошка свернулась клубком и спит на моих коленях.
Страшно ругаясь, я предлагаю засунуть её в дырку и забаррикадировать выходы с обеих сторон, а самим уйти на полчаса. Тогда ей по-любому придётся мяукать. Лёха соглашается.
Когда мы вернулись, кошка сидела у выхода из подвала, а котейка молчал.
«Задавила?» подумалось мне. За шкирку я выкинула Люську в подъезд.
В каморке мы чувствуем себя уже почти уютно. Лёха усаживается на гору камня и прислоняется спиной к стене. Я стою на коленях и мяучу в дыру. Так, в полной темноте (мы выключили фонари, чтобы не испугать малыша светом) проходит двадцать минут.
После очередного мявканья Лёха быстро проводит рукой по моей спине. Я замолкаю и напряжённо вслушиваюсь в тишину. Но нет, котёнок молчит. Лёха опять опускает руку мне на спину, а я снова ничего не слышу.
Что? включаю фонарик и поворачиваюсь к нему.
Ничего, отвечает Лёха. Это я приставать начинаю.
Хочется надавать ему по ушам, но я только зло цыкаю.
Достать котёнка нам не удалось.
Вот же стерва, делюсь я с хозяйкой. Собственного котёнка выручать не желает! Где, блять, материнский инстинкт?
А это не её котёнок, говорит хозяйка. Её котята потонули, она после наводнения в наш подъезд пришла.
Вечером я лежу на раскладушке возле кухни. Солнце ушло за дорогу и скоро начнёт садиться. Я смотрю в небо, потом начинаю тихо реветь. Накрываю лицо кепкой, слёзы катятся на шею и заливаются в уши. Осторожно, чтобы обитатели лагеря не заметили мокрого лица, встаю и ухожу в палатку. Эти люди таскали трупы, зачем им мои переживания об измученной кошке и погибающем котёнке. Впервые за время в лагере я рыдаю с хлюпаньем и тихим подвыванием. Впервые я обрадована, что не попала сюда в первые дни.
Потом возвращаюсь на кухню и снова ложусь на раскладушку. Зажмуриваюсь и опять передо мной Люськин покорный взгляд.
Подсевший костыляшка Дима жизнерадостно спросил:
Ну, чего с тобой?
А я ответила:
Напиться бы.
И добрый Дима быстро устроил водку.
Я не помню в лагере дня без алкоголя
Последний подвал
Водку мы пили возле палатки Димы, вчетвером с Олей и мотоволонтёром Лёхой. Точнее, все пили пиво, а я водку. Дима незаметно гладил меня по руке, а я лежала и бессмысленно смотрела на звёзды. Алкоголь действовал усыпляюще, тихая истерика закончилась. Часа в три я поняла, что все разошлись, а Дима уполз в палатку и на зов не откликался. Пришлось топать к себе.
Проснулась я от крика «Подъём!» в рупор накануне, в целях лучшей работы лагеря, было решено устраивать общую побудку. Голова не болела, но встать я не могла. Похмелье было неожиданным и неприятным. Шедший мимо Андрюха пожелал мне доброго утра, потом пригляделся и подошёл поближе. Я с трудом села.
Что, спросил, встать не можешь?
Я покачала головой.
Может, похмелиться?
Я кивнула.
Андрюха присел, поднял меня на руки и понёс к штабу похмелять.
В штабе мне налили стаканчик коньяка и отправили завтракать. К тому времени мне казалось, что я перестала приносить пользу, и когда меня позвали в бригаду на муляку, с радостью согласилась.
Дом на узкой улочке был славным. На просторном газоне росли цветы. Стебли окружала засохшая потрескавшаяся муляка, но плитка вокруг газона на удивление чистая. Вообще, участок опрятен так, будто наводнение досюда не дошло. Но уровень воды на стене дома свидетельствует об обратном.
Мы ещё с прошлого наводнения с 2002 года знаем, что сразу надо воду расталкивать, чтоб не застаивалась, тогда и муляка с ней вместе уйдёт. К нам приходили проверять уровень затопления, а у нас во дворе уже чисто. Спрашивают: «Вас вообще топило?» рассказывает нам Аня.
Ей тридцать лет, и она в разводе. Вместе с ней в доме живут малолетний сын, мама и старенькая бабушка, которая еле передвигается по двору.
Вот здесь у нас стоял надувной бассейн, его волной подняло, но не унесло. И муляки внутрь не попало вода чистой осталась. Так мы ещё неделю той водой жили.
В дом вода вошла всего на несколько сантиметров, но пол и нижние планки мебели раздулись и потрескались придётся менять.
Самая жуть, как обычно, сидит в подвале.
Тут всё моё приданое: техника, посуда, вещи. А седьмого была годовщина смерти деда, мы наготовили всего, накупили вина оно в подвале лежало, гостей позвали уйму. В десять вечера отключили электричество, потом выяснилось, что по всему городу, мы дома свечки поставили, во дворе фонарики зажгли красиво так было.
Нас приехало шестеро. Алексей муж Лены, которая осталась за старшую после внезапного отъезда начальника лагеря Наташи. Игорь он упорно не снимает респиратор, потому что пообещал маме специалисту по заболеваниям лёгких. Андрей, который нашёл в гуманитарке стильную розовую рубашку от «Дольче и Габбана» и теперь всем хвастается. Чернявый Дима милый недотёпа с фотоаппаратом, судя по всему, очень боится кожной заразы и даже по поводу обычных белых пузырей на обгоревшей коже звонит в лагерь доктору Роме. Загадочный жилистый Ваня он ударом ладони ломает деревянный ящик и в конце дня ни в какую не соглашается сфотографироваться вместе с нами всей бригадой. Ну и я.
Мы разделяемся: кто-то наполняет вёдра, кто-то таскает их наверх.
Чернявый Дима предлагает:
Даша, мы для тебя по половине ведра грузить будем, хорошо?
Милые вы мои! думаю. А вслух отвечаю:
Лучше уж я тогда грузить буду. А вы таскайте.
Первые полчаса работы меня слегка потрясывает с похмелья. От большой, совковой, лопаты я быстро устаю и, смирившись, беру маленькую, штыковую специально для меня привезённую.
Извиняюсь непонятно перед кем:
Я всё-таки девушка
По сырому слою муляки прошли трещины, и сейчас она лежит красивыми глянцевыми кирпичами. Мне немного жаль нарушать эту гармонию.
Главное, ребята, сердцем не стареть хрипло запевает Дольче и Габбана.
Я тут же подхватываю:
Песню, что придумали, до конца допеть! и допеваю песню до конца, продолжая работать. Голос срывается, когда я втыкаю лопату в грязь, и тогда я проговариваю слова ожесточённым кряхтением.
Главное, ребята, сердцем не стареть хрипло запевает Дольче и Габбана.
Я тут же подхватываю:
Песню, что придумали, до конца допеть! и допеваю песню до конца, продолжая работать. Голос срывается, когда я втыкаю лопату в грязь, и тогда я проговариваю слова ожесточённым кряхтением.