Их к вам доставлять будут, смеётся Костыляшка. На мотоцикл посадят и вперёд. А мы с Луизой вообще сегодня уезжаем.
Я хватаю первое, что попадается на глаза тяжёлую громоздкую коробку и почти бегу к новой стоянке. Там разбирает вещи мотоволонтёр Лёха. Он не оставляет попыток затащить меня в палатку, а мне приятно его упорство. Я улыбаюсь ему, но он отворачивается.
Уезжают они в Туапсе на реабилитацию кто-то сумел пробить такую штуку для крымских волонтёров. Дима долго мечтает, как будет гулять по набережной под локоток с Луизой и в шляпе. Я представляю, как Дима на костылях ведёт Луизу под руку и хмыкаю. Луиза очень красивая и странная. Даже в самую жару она продолжает ходить в джинсах и тёплой рубашке, разговаривает с улыбкой, но редко и отрывисто будто смущаясь. И почти не снимает солнцезащитных очков.
До полудня мы таскаем коробки с вещами, как трудолюбивые муравьи. Дорога не протоптана, я постоянно натыкаюсь на колючки и загоняю в ноги занозы пересохшей твёрдой травой.
Возвращаясь, мы с Дольче и Габбаной оглушительно красиво поём «Вальс-бостон», и все любуются нами.
Вот я вам какой голосище нашёл! хвалится Дима. Будет петь по вечерам.
А в лагерь вы вернётесь?
Вряд ли, отвечает он. Оттуда, скорее всего, в Москву.
Лотте надоело метаться по городу, и она просит взять её с собой на муляку. Состав бригады меняется: Таня с Дианой уходят на другой объект, чернявый Дима болеет, Алексей берёт на себя роль повара. Надо сказать, вовремя, ибо к тому моменту нам уже в печёнках сидит детское питание, на которое перешёл лагерь после отъезда повара Алёны.
Да, детское питание. Мы с Лоттой разбирали и сортировали коробки со смесями, кашками и пюрешками по возрасту и названию. Сухим смесям вряд ли что грозило, а вот мясные баночки уже было опасно давать детям на солнцепёке (хоть и в шатре) они пролежали больше недели. И мы перевели «Тём» и «Агуш» в лагерную продуктовую корзину. Мы ели их на завтрак, обед и ужин. Мы кормили ими прижившихся в лагере котят. Мы брали их с собой на муляку. Мы даже в поезд прихватили по баночке.
В Москве, прогуливаясь по супермаркету, я наткнулась на стенд с детским питанием и неожиданно разревелась. Проходившие мимо люди глядели на меня с опаской и сочувствием.
Машин в тот день нет, нам приходится идти на маршрутку. Оглядываюсь: Дима машет и показывает язык. Заросший бородой, синеглазый и одноногий, издали он похож на благородного пирата. Я смеюсь и отвечаю тем же. Нет сил отвернуться, и некоторое время я шагаю задом наперёд.
Машин в тот день нет, нам приходится идти на маршрутку. Оглядываюсь: Дима машет и показывает язык. Заросший бородой, синеглазый и одноногий, издали он похож на благородного пирата. Я смеюсь и отвечаю тем же. Нет сил отвернуться, и некоторое время я шагаю задом наперёд.
Лотта, поедемте в Анапу дня на три?
До Анапы чуть больше пятидесяти километров, и там живёт наша общая подруга.
Поедемте, Лотта глядит с пониманием.
Сегодня же!
Не печальтесь, Дарья, отвечает мне Лотта. Ведь будет же в Москве какая-нибудь общая встреча. Ещё увидитесь.
Бросьте говорю я хмуро.
Подвал в тот день дочищаем быстро и без песен. Татьяны Ивановны дома нет её не отпустили с работы, у Ани закончился отпуск, но она взяла больничный и с утра отмывает вещи из подвала. От воды газон раскис, а земля в подвале за ночь, наоборот, подсохла.
Муляка это местное слово. Не просто ил, а что-то вроде осадка. Вот в вине осадок он тоже мулякой называется.
Всё, шутим мы, переходим на водку!
В середине дня расстаёмся: бригада отправляется на новый объект, а мы с Лоттой на автовокзал. На прощание мальчики пытаются скормить нам собственный обед, и мы еле убеждаем их этого не делать нас покормят в лагере, а им ещё работать.
Автовокзал находится в низине, вплотную к реке Адагум. Внутри покалеченные сидушки, сваленные у стенки, разломанная раковина в боковой комнатке, разбитые окна. После солнечной улицы хрустящие ломтики муляки в темноте кажутся мне брусчаткой. Кассир сидит в уличной будке, похожей на продуктовый ларёк. Мы берём билеты на вечер и возвращаемся в лагерь укладывать вещи и собирать палатку.
Там пусто и скучно.
Спальники относим в верхний лагерь, возле склада из наших рук их перехватывает доктор Рома.
Извини, говорит он мне, я тебя за грудь задел.
Нет, отвечаю, это был живот.
Чёрт, показательно огорчается Рома. Промахнулся!
«Вот, думаю, и нашему суровому Айболиту напекло».
Билеты в Москву у нас на вечер шестого августа из Крымска, поэтому большую часть вещей мы оставляем в лагере. Мы складываем их в огромный чёрный пакет и приклеиваем надпись «Личные вещи» чтоб не увезли кому-нибудь в качестве гуманитарки.
Мы едем на море. Мы мечтаем, как вычистим грязь из-под ногтей, выровняем «волонтёрский» загар, впервые за десять дней расчешем волосы и потрём пятки пемзой. Мы будем спать на кроватях и есть домашнюю еду.
«И гадить сидя!» торжествует кто-то в моей голове. Ну, да, и это тоже.
Отъезд
Три дня спустя перед нами разорённое гнездо и масса информации.
На входе в лагерь нас встречает Сергей он из тех, кто вернулся из Москвы в день нашего отъезда в Анапу, мы не знакомы, но всё равно радуемся друг другу, как родные.
В автобусе мы не выспались и в шесть утра ещё имеем возможность уснуть на улице прохладно, но Сергей рассказывает нам события прошедших дней, и мы не в силах уйти.
В лагерь привозили барана, но поскольку никто не решался его зарезать, пришлось вернуть животное хозяину. По слухам, через некоторое время баран вернулся в виде жаркого.
Ещё был надувной бассейн, в котором все купались, из-за нехватки воды его пришлось сдуть.
Какой-то умник накрыл одеялом работающий генератор, и, разумеется, он перегорел.
Неясно, занимается ли кто-то работой. Плюс какие-то дрязги и ссоры, пьянка и разбросанный мусор.
Серёга не сплетничает, он вводит нас в курс дела.
А ещё, говорит он, я пытался перенести биотуалет. Подошёл, решил взвесить. Поднимаю, а изнутри дикий вопль! Катюшка там сидела.
И мы ржём, как кони.
В восемь мы попытались уйти спать и провалялись в духоте до десяти. Потом встали.
На кухонном столе в беспорядке валялись обгрызенный хлеб, тарелки с протухшим мясом, пустые консервные банки, баночки с недоеденным детским питанием, переполненная пепельница, бумажные и пластиковые стаканчики с недопитым чаем, колода карт, хлоргексидин и скисшие помидоры. На самодельной скатерти грязные пятна. На земле у стола окурки и бумажки. И тучи мух вокруг.
На длинной лавке возле стола сидит котёнок Тёма Фрейд. Тёма в честь детского питания, почему Фрейд я не знаю. У него очень худые лапы и упругий шарик вместо живота. В лагерь его притащила Мила и подарила мотоволонтёру Лёхе может, потому и Фрейд. Мне до сих пор трудно понять отношения Лёхи и Милы, но к Тёме мотоволонтёр привязался настолько, что забрал его жить к себе в палатку. Сейчас котёнок разомлел от жары и даже не пытается ловить мух.
Молча начинаю собирать мусор. Ко мне присоединяется Лотта и через полчаса остаётся только разобраться с переполненными мусорками в картонные коробки вставлены пакеты, но они соскочили с краёв, и народ, ничтоже сумняшеся, бросает мусор сверху прямо в коробку. Расправляю, собираю. Вытащить пакет я уже не в состоянии и дико ору на мужиков, которые, не обращая на меня внимания, квасят под соседним навесом. Мотоволонтёр Лёха приходит на помощь, остальные, похоже, даже не слышат.
За месяц в Крымске все устали, всем хочется расслабиться.
Много позже к столу подходит начальник лагеря Лена.
Что-то грязно тут у вас, говорит она.
Как грязно, Лена? недоумевает Мила. Мы же прибрались!
Милу к тому времени хотят выгонять из лагеря.
Даша, а ты что думаешь?! восклицает она.
Я вспоминаю грязный стол, мне хочется завопить: «Вооон!», но я беру себя в руки и говорю какую-то блудливую речь.
На море я ещё сильнее натёрла ноги, в ранки попала зараза, и мы с Лоттой (чтоб мне не было так страшно) отправляемся в медпункт.
Там сидит Юля. Она улыбается, по-детски надувает пухлые щёки и губы, как будто решает в уме задачу, говорит, чтоб я не боялась, резать не придётся, обрабатывает мне ноги и сообщает, что нужно ждать мазь Вишневского, её в обед привезут. Лотта чуть ли не силком заставляет меня надеть её шлёпанцы у неё большой размер и, перебинтованная, я могу влезть только в них.
На обратном пути нас ловит начальство верхнего лагеря. Они по сей день уверены, что мы с Лоттой относимся к ним. Не протестуя, мы отправляемся на склад обрезанными пластиковыми бутылками фасовать из больших мешков сахар, крупы и макароны по килограмму.
Я не знаю, сколько весит килограмм и насыпаю то полкило, то три. Не беда. Ещё я не совсем понимаю, зачем нужна гуманитарная помощь через месяц после наводнения: магазины открыты, полевые кухни работают, первоначальные компенсации более или менее выплачивают.
Я сижу на сахаре, и вскоре меня окружает стая мух. Они пытаются сесть на спину и ноги, я ругаюсь, шлёпаю их сахарными ладонями и они летят настойчивее.
Юля только что сделала перевязку, и до прибытия мази Вишневского мне не стоит принимать душ.
Лотта, ною я, поможете?
Мы набираем ведро воды и топаем в банную палатку. Там душно и прыгает лягушка. Но мне плевать. Я раздеваюсь, мою своей же майкой грудь и живот, потом встаю на локти и колени, задрав стопы вверх, и спину мне протирает Лотта. Кое-как счищаем с меня сахар. На фасовку мы не возвращаемся.
А котёнка нашего вытащили, сообщает мне мотоволонтёр. Мужик пришёл, разбомбил стену и вытащил. Каптёр его прозвали.
Я безмерно рада за котёнка.
Лёха, говорю, а прокати меня напоследок вокруг лагеря?
От кухни доносится чей-то хохот:
А ты знаешь первое правило байкеров?
А на спор, уронит? кричу я в ответ.
Лёха не уронил. У него спустило заднее колесо. Кое-как мы доезжаем до лагеря.
Ну, пошли, говорит Лёха.
Куда? настораживаюсь я.
В палатку. Теперь ты просто обязана мне дать. Ты мне колесо спустила!
Я смеюсь и целую его в щёку, а Лёха злится.
Работать перед отъездом неохота, и я усаживаюсь возле пьющих мужиков.
Подходит Саша восьмилетний сын Лены.
Вы не видели карты? робко спрашивает он. На столе лежали.
Мне стыдно признаться, что я их выкинула вместе с мусором, и я молчу. Огорчённый Саша уходит.
Я предлагаю свою помощь в починке байка, но Лёха смотрит на меня волком. Потом пытается поднять меня на руки и уволочь в палатку, я так вцепляюсь в раскладушку, что он не может меня оторвать.