V
Я знаю только, как прошел сезон моего старшего года, и суди сама, или, если ты не поняла, пусть судит тренер: первую игру года я начал лишь потому, что Пай Менелакос повредил себе щиколотку. Спору нет, он был ничего так себе каверзный нападающий, но такой маленький, что, когда кто-нибудь в него врезался, он улетал на 10 футов. Опять же спору нет, он был юркий. Но поскольку отчего-то тренер прикинул, что ему нужен блокирующий игрок, «защитник» вроде Рика Пьетрыки и этого четкого маленького пасовщика Христи Келакиса, места мне, начинающему нападающему, за линией защиты не оказалось. Однако что до защиты, я в потасовке за мяч мог пригнуть голову и ядром нестись насквозь 10 ярдов, даже не глядя. А полузащитником мог поймать плохо поданный пас, что пулей летел у меня за спиной, всего лишь развернувшись вокруг, ухватив его и швырнув обратно моему нападающему, и рвануть до самого конца. Признаю́, блокировать, как распасовщик Билл Деммонз, или подавать пасы, как Келакис, я не мог. Им как-то надо было заполучить туда Пьетрыку и Менелакоса, и отец мой утверждал, что кому-то заплатили. «Типично для вонючей дыры на Мерримэке», сказал он. Кроме того, он не был особо популярен в Лоуэлле, потому что едва кто-нибудь впаривал ему какую-нибудь белиберду, он на него всех собак спускал. В душевых «Лориер-парка» он как-то дал в зубы борцу после того, как поединок слили или подстроили. Схватил греческого патриарха за рясу снизу и вышвырнул из своей печатни, когда тот стал торговаться за цену рекламных проспектов. Так же поступил с хозяином театра «Риальто», Дуб-за-Тыщу Гроссменом, как он его называл. В деле его обжулила компания кэнацких «друзей», и он сказал, что реку Мерримэк очистят только в 1984 году. Мэрской депутации он уже сообщил, что думает насчет честности, нахрен. Он управлял маленькой еженедельной газеткой под названием лоуэллский «Прожектор», которая разоблачала взяточничество в Ратуше. Мы знаем, что все города одинаковы, но он был исключительно честный и откровенный человек. Был всего-навсего Мистер Пять-на-Пять, ростом 5 футов 7 дюймов и весил 235 фунтов, однако никого не боялся. Он признавал, что из меня паршивый подающий в бейсболе, но в том, что касалось футбола, говорил, что нападающего лучше и не бывает. Это его мнение, впоследствии подтвержденное Фрэнсисом Фэйхи, тогда тренером Бостонского колледжа, а позднее Нотр-Дама, который на самом деле приходил к нам домой и беседовал с отцом в гостиной.
Но у него была веская причина обижаться, как покажут дальнейшие достижения. Как я уже говорил, я начал первую игру. Но давай сначала скажу, у нас была великолепнейшая линия: Бугай Эл Свобода был правым крайним, литовец или поляк 6 футов 4 дюйма, крепкий, как бык, и такой же кроткий. Телемах Грингас (вышеупомянутый) правым полузащитником, по кличке Герцог и брат великому Оресту Грингасу, оба крутейшие, костлявейшие и честнейшие греки, каких только можно встретить. Сам Герцог, вообще-то, мой друг детства, когда на короткий месяц в двенадцать лет или около того мы решили быть друзьями, вечерами по субботам гуляли полторы мили, опираясь на плечи друг друга, обнявшись, от искрящихся огней Карни-сквер, Герцог теперь вырос в тихоню, но весом в 210 фунтов, глыбища с веселыми черными глазами. Хьюи Уэйн правый угловой защитник, здоровенный 225-фунтовый спокойный парень с Эндовер-стрит, где жила богатая публика, с бычьими мощью и манерами. Джо Мелис центровой, поляк динамичных, грохочущих, драматичных, под-бокс-стриженных подсечек, позже избран капитаном команды следующего года и обречен играть защитником, а также хороший бегун на 300 ярдов в легкоатлетике. Чет Рейв левый угловой защитник, странный разговорчивый валун, а не человек семнадцати лет, ему суждено было стать единственным членом этой лоуэллской команды, которого, помимо меня, всерьез добивались команды крупных колледжей (в его случае Университета Джорджии). Джим Даунинг левый угловой, томный ирландец 6 футов 4 дюймов, и с ними давай осторожней. И Хэрри Кинер левый крайний, быстр и хорош в защите и сделан из скалистых костей.
Но у него была веская причина обижаться, как покажут дальнейшие достижения. Как я уже говорил, я начал первую игру. Но давай сначала скажу, у нас была великолепнейшая линия: Бугай Эл Свобода был правым крайним, литовец или поляк 6 футов 4 дюйма, крепкий, как бык, и такой же кроткий. Телемах Грингас (вышеупомянутый) правым полузащитником, по кличке Герцог и брат великому Оресту Грингасу, оба крутейшие, костлявейшие и честнейшие греки, каких только можно встретить. Сам Герцог, вообще-то, мой друг детства, когда на короткий месяц в двенадцать лет или около того мы решили быть друзьями, вечерами по субботам гуляли полторы мили, опираясь на плечи друг друга, обнявшись, от искрящихся огней Карни-сквер, Герцог теперь вырос в тихоню, но весом в 210 фунтов, глыбища с веселыми черными глазами. Хьюи Уэйн правый угловой защитник, здоровенный 225-фунтовый спокойный парень с Эндовер-стрит, где жила богатая публика, с бычьими мощью и манерами. Джо Мелис центровой, поляк динамичных, грохочущих, драматичных, под-бокс-стриженных подсечек, позже избран капитаном команды следующего года и обречен играть защитником, а также хороший бегун на 300 ярдов в легкоатлетике. Чет Рейв левый угловой защитник, странный разговорчивый валун, а не человек семнадцати лет, ему суждено было стать единственным членом этой лоуэллской команды, которого, помимо меня, всерьез добивались команды крупных колледжей (в его случае Университета Джорджии). Джим Даунинг левый угловой, томный ирландец 6 футов 4 дюймов, и с ними давай осторожней. И Хэрри Кинер левый крайний, быстр и хорош в защите и сделан из скалистых костей.
В общем, я начал первую игру года против Гринфилдской средней (и вот достижения, о которых я говорил, всего года) (от матча к матчу) и забил два гола, которых не засчитали, на самом деле забил пять из семи первых голов во всей игре, в среднем набрал ярдов 10 за попытку и совершил 20-ярдовую пробежку, несколько дюймов не хватило до гола, и Келакис взял на себя честь довести его до конца (он играл распасовщиком).
Во второй игре сезона, несмотря на это мое качество игры, лодыжка Менелакоса (Менни) зажила, и он вышел на мое место. Мне разрешили играть только последние две минуты, в Гарднерской средней в западном Массачусетсе, я нес мяч, но дважды, сбитый в первом голе в обеих попытках, на 12 и 13 ярдов соответственно, оказался с расквашенным носом и после игры ел мороженое «Город стульев» (оно делается в Гарднере).
(Оба те первых матча Лоуэлл легко выиграл.)
В третьей игре меня даже не назначили начинать, а отправили только на вторую половину, против Вустерской гимназии, и я бежал перед ударом с рук 64 ярда сквозь целую команду ради гола, затем оттарабанил еще два гола, ярдов по 25 на каждый, а мяч нес лишь семь раз на 20,6 ярда зараз. Это в газете отражено. (Ту Лоуэлл тоже выиграл.)
Вместе с тем, когда для Лоуэлла настало «большое испытание» против Мэнчестера, даже тогда я не был большим героическим «стартовым», а сидел на скамье, а школьная детвора на трибунах теперь принялась скандировать: «Хотим Дулуоза, хотим Дулуоза!». Ты можешь такое переплюнуть или прикинуть? Мне приходилось сидеть и наблюдать, как некоторые обалдуи там кочевряжатся и вытанцовывают, одно растяженьице и вот героический Пьетрыка тщательно снимает шлем, когда ему помогают ухромать прочь с поля, чтобы все видели, как его трагические волосы плещут на осеннем ветерке. Предполагалось, что он могучий защитник, а он пахал и плюхался старой коровой и без угрюмой безмолвной блокировки Билла Деммонза перед собой не достиг бы линии схватки за мяч, чтобы успеть к прорыву. Однако хваленый Мэнчестер переоценили, Лоуэллская средняя выиграла со счетом 20:0, и мне разрешили всего разок пронести мяч в последний момент, а распасовщик призвал нырнуть в линию, когда мне хотелось только обмахнуть край, поэтому я забурился в подножку, и крик «Хотим Дулуоза» усох, а игра окончилась минуту или меньше минуты спустя.
Признаю, я им все равно в том матче был без надобности (20:0), но когда настала пятая игра, ее я тоже не начинал, но мне дали поиграть четверть ее, за которую я забил 3 гола, один не зачли, против Академии Кита, которую мы выиграли 43:0. Но вполне понятно, если разбираешься в футболе, либо теперь уже, либо прежде, спокойно втихаря про меня вызнавали люди Фрэнсиса Фэйхи из Бостонского колледжа, которые уже готовились переходить в Нотр-Дам, иными словами, я привлекал заинтересованное внимание высших эшелонов американского футбола, а поверх всего прочего бостонская «Вестник» в ту неделю тиснула на спортивной странице заголовок, прямо через весь верх, гласивший: «ДУЛУОЗ 12-Й ЧЕЛОВЕК ЛОУЭЛЛСКОЙ СРЕДНЕЙ. ИЗ ОДИННАДЦАТИ», что странно, как ни накроши. Даже в моем шестнадцатилетнем невинном умишке таилось подозрение, что тут что-то не так, хоть я и не мог совсем уж (или не хотел) поверить в отцово утверждение про блат. Тренер Тэм Китинг вроде поглядывал на меня иногда с неким отстраненным грубоватым сожалением, думал я, как будто это невнимание к моим осязаемым силам уплыло у него из рук. Отец мой теперь был в ярости. Спортивный обозреватель Джо Кэллахэн, который позже станет директором Нотр-Дама по связям с общественностью при режиме Фрэнсиса Фэйхи, а тогда президент «Бостонских патриотов» в Лиге американского футбола, принялся в своих спортивных колонках намекать про меня, что «цифры не лгут». Вражеский спортивный обозреватель, ненавидевший моего Па, написал обо мне, что я-де «похож» на футболиста. Какая прелесть, ну?
VI
Следующая игра против Молдена стала встречей титанов Массачусетского школьного футбола на тот год, хоть я бы сказал, что гимназия Линна была круче нас обоих. Огромные мясистые угловые защитники и блокирующие полузащитники Молдена с тавотом под глазами, как ирокезы в боевой раскраске, держали нас вничью 0:0 весь день (я по-прежнему уверен, что Иддиёту Биссоннетту следовало там быть, но тренер мне сказал, что у него оценки недостаточно хороши, Иддиёта отправили домой после нескольких тренировок, на которых он замешивал всякого пацана и мог бы замесить Всякодядю). Никто в тот молденский день толком и не владел мячом. Но и наш великолепный нападающий состав из Свободы, Уэйна, Рейва, Даунинга, Мелиса, Грингаса и т. д. не спускал им никакой туфты. Тем днем не было никакой разницы, несу я мяч или нет, начинаю ли игру, играю ли только четверть; то был оборонительный пинг-понг БЛОНГ, а не игра: довольно скучная, но смотримая заинтересованными наблюдателями.
Единственная подлинная промашка сезона у меня была в игре с Линнской гимназией: они нас разбили в Линне со счетом 6:0, и если б я не выронил тот чертов пас из своих идиотских скользких пальцев у линии ворот, пас от Келакиса прямо и верно мне в руки, мы б выиграли, ну или удержали ничью, в этой. Я так и не оправился от мук совести за то, что упустил тот пас. Вот если бы в мяче не свинячья кожа была, а старый добрый рохлый носок, какими играешь в десять лет. Фактически я, бывало, носил кожан одной рукой на бегу и все тискал его. Может, это тренеру-то и не нравилось. Но для меня то был единственный способ быстро бежать и увертываться изо всех сил со всеми возможными прихватами легкоатлета, да и нянькал я его не чаще других, во всяком случае.