В голове Михаила лихорадочно билась одна мысль: «Что делать?»
В кабине запахло гарью. Снизу, из-под пола, потянуло дымом. Все, конец мучениям выбора. Надо немедленно покидать обреченный истребитель. Тем более что и Остапенко машет рукой покидай, мол, самолет!
Михаил обернулся. За «Яком» уже тянулся дымный след. Михаил отстегнул поясной ремень, поправил на лице летные очки, вздохнул, встал на сиденье и перевалился за борт. Его подхватило встречным потоком воздуха, лицо обожгло морозом. Глядя на приближающуюся землю, Михаил нащупал на груди вытяжное кольцо парашюта. Лучше открыть купол попозже. Высота вроде метров восемьсот. Пора!
Михаил дернул кольцо. Сзади зашуршал шелк, пилот ощутил легкий толчок это выскочил небольшой вытяжной парашютик. Затем раздался резкий хлопок расправившегося купола и тормозящий падение удар, и Михаил закачался под стропами.
В самолете, который падал камнем вниз, беспорядочно вращаясь, он не сразу узнал свой «Як». Спустя несколько секунд раздался взрыв.
Вокруг него на приличном удалении выписал круг «Як» Ильи. Он покачал крыльями и улетел. Теперь бы приземлиться благополучно, а Илья на аэродроме расскажет, что произошло с Михаилом, и покажет на карте примерное место посадки. В таких случаях высылают полуторку и пару бойцов из БАО для эвакуации летчика.
Приземление оказалось жестким, но Михаил уже имел опыт прыжков. Он сгруппировался, чуть согнул ноги, амортизируя удар. Его завалило на бок, купол наполнился воздухом, и пилота поволокло по снежному насту.
Михаил подтянул нижние стропы. Купол опал, и волочение прекратилось. Пилот встал, обтер от снега лицо, вдохнул морозный, пропахший гарью воздух и вдруг улыбнулся. А все-таки жить чертовски хорошо! Это начинаешь понимать после смертельно опасных передряг.
В высоте, вдали, еще продолжался воздушный бой: доносились едва слышные пушечные очереди, кувыркались, поблескивая фонарями кабин, самолеты. Из карусели смертельно сцепившихся врагов периодически вываливался и летел к земле очередной горящий или дымящийся самолет. Некоторые беспорядочно падали, другие летчики, как и Михаил, пытались тянуть к своим аэродромам или хотя бы поближе к своей земле. Ведь бой шел почти над передовой, и никому из сбитых пилотов, естественно, не хотелось очутиться на земле, занятой противником.
Михаил стоял так около четверти часа. Пилот впервые видел с земли продолжение боя, участником которого только что был. Потом он собрал парашют и затолкал его в парашютный ранец. Чего добро казенное бросать? Прямиком по снегу Михаил направился в ту сторону, куда улетел «Як» Остапенко.
Вот и санный след. Здесь стоять и ждать помощи или дальше идти?
Вот и санный след. Здесь стоять и ждать помощи или дальше идти?
Пока Михаил топтался, показалась лошадка с санями. Приблизилась неспешно, и сидевший в санях дед в заячьем треухе и овчинном тулупе дернул вожжами тп-р-ру! Затем он подслеповато всмотрелся в Михаила.
Ты как здесь оказался, милок?
С неба, дедушка, свалился сбили меня. Вот, с парашютом выпрыгнул.
И помогло?
Как видишь живой пока.
Тогда нечего здесь мерзнуть. Ага. В деревню поехали.
Так за мной приехать должны искать меня будут.
До деревни, коли твои спасители на машине, они еще доберутся, а сюда ни в жисть.
Тогда едем.
Михаил бросил в сани ранец с парашютом и запрыгнул сам.
Но, милая! Дедок причмокнул губами, и послушная кобылка неспешно потянула сани.
Как звать-то тебя, сталинский сокол?
Сергеем.
Ишь ты, как внука моего. Тоже где-то воюет. Отец-то его, сын мой, с финской без ноги вернулся, сейчас в колхозе председательствует. Мужиков-то не осталось одни бабы с дитенками да старики вот вроде меня.
Похоже, дед хотел выговориться, ответов он и не ждал.
Ранняя и холодная зима ноне. Ох и не любят немцы такую погоду! Прямо страсть! Я еще в Первую мировую с ними воевал, знаю ихнего брата.
Дед немного помолчал.
Как думаешь тебе ведь сверху виднее удержим Москву, не сдадим супостату?
Удержим, уверенно ответил Михаил. Подожди, дедушка, еще немного месяц, два и сам услышишь по радио радостные новости: сибирские свежие дивизии подойдут, вот тогда непременно побьем немца.
Хорошо бы, неуверенно вздохнул дед.
Через полчаса они въехали в деревню. Дед остановил лошадь у избы.
Ну, Сергей, проходи! Настена, принимай гостя!
Дед распахнул дверь в избу. Михаил шагнул и тут же ударился головой о низкую притолоку.
Ой! Летчик! Посмотрите, настоящий летчик!
Вокруг Михаила, потирающего ушибленную макушку, собрался весь люд: две женщины в возрасте, Настя, девушка лет двадцати, и семеро детишек от совсем маленьких до подростков.
Да вы проходите, садитесь.
Михаил уселся на лавку.
В избе было чисто и тепло. Потрескивали в печке дрова.
Сейчас деда приедет, ужинать будем.
Через четверть часа заявился дед, успевший распрячь лошадь и завести ее в сарай.
За окном начало смеркаться. Понятное дело: дни короткие, темнеет рано.
На стол поставили чугунок с вареной картошкой, квашеную капусту, на полотенце положили небольшую краюху черного хлеба.
Облепившие стол дети с жадностью стали есть.
Михаилу стало стыдно. Уселся за стол, как будто бы три дня не ел! Видно же: нужда в семье и картошке рады! В авиаполку кормили неплохо, по крайней мере летный состав.
Спасибо, я вообще-то сыт. Он взял и съел одну картофелину, поскольку уж больно вкусно пахло.
Когда домочадцы съели все подчистую, даже крошки хлеба со столешницы собрали, дед водрузил на стол бутыль мутного самогона.
Давай, сокол, за победу! Вот, вишь, Бог послал тебя. А то одни бабы да ребятенки в избе и выпить не с кем, вдруг неожиданно пожаловался дед.
За победу можно.
Дед разлил по стаканам самогон, а из закуски ничего.
Они чокнулись, выпили. Горло обожгло. У Михаила перехватило дыхание. Ох и крепок самогон, градусов семьдесят, как не более. Михаил и водку-то стаканами не пил, а если употреблял рюмочку-другую, то под хорошую закуску. А тут стакан, а вместо закуски только рукав занюхать и остается.
Он все же пересилил себя, перевел дух, но предательские слезы выступили. По телу стало разливаться тепло, но в горле продолжал стойко ощущаться вкус сивухи.
Давай еще по одной, чтобы Гитлер быстрее сдох да за здоровье товарища Сталина! предложил дед.
Можно, только по полному стакану не наливай, согласился Михаил.
Тю-ю! изумился дед. Ты что не мужик?
Мужик. Только мне летать завтра, а самогон у тебя хороший убойный прямо.
Ага! Понравился самогон-то? У меня в деревне он самый лучший, первач! Подожжешь синим пламенем горит. Хочешь, покажу?
Остановись, дедко! Я только что из горящего истребителя, на огонь смотреть не могу!
Ох, прости дурака старого! Ну, за товарища Сталина!
Дед встал по стойке «смирно». Пришлось встать и Михаилу. В полководческий гений генералиссимуса он не верил, однако и почет вождю не выказать нельзя. Дедушка с виду-то прост, а ну как в НКВД доложит, что сталинский сокол тост за товарища Сталина не поддержал? Воюющая с тайными и явными врагами страна была запугана террором, оболванена пропагандой. Люди боялись делиться сокровенным даже с друзьями. Доносчиком мог оказаться любой друг, коллега, нельзя было исключить даже жену.
Но, несмотря ни на что, по большому счету люди сейчас воевали не за гений Сталина за Родину свою, и жизнь клали на алтарь победы за детей, за семью, за малую родину.
Они посидели с часок. Дед все расспрашивал о положении на фронтах, потому как радиорупор был в правлении колхоза «Красный луч» в соседней деревне.
За окном зашумел мотор. В дверь постучали.
Эй, есть кто живой?
Наши все дома. Чего надо?
Летчика не видали?
А как же! Здесь он, сталинский сокол.
В избу вошел боец из БАО.
Здравия желаю, товарищ пилот! Мы за вами. Товарищ лейтенант Остапенко доложил, что где-то в этом районе вас искать надо.
Боец покосился на початую четверть самогона на столе. Дед перехватил его взгляд, щедро плеснул в стакан, протянул.
Хлебни, служивый. Сам лямку тянул, знаю, что это такое.
Боец опасливо покосился на Михаила, тот деликатно отвернулся. Боец понял его правильно, несколькими глотками осушил стакан, крякнул, занюхал рукавом.
Спасибо, отец! Хорош самогон, до самого нутра пробирает.
Михаил пожал деду руку и поблагодарил за приют.
Бейте, сынки, супостата! Ничего не пожалеем, лишь бы фашиста одолеть.
Полуторка, подслеповато подсвечивая одной фарой, тряслась на колдобинах, пробуксовывала, подвывала слабым мотором, но ползла.
Михаил прибыл в полк после полуночи. У штаба его встречали Илья и Тимофей. Они обнялись.
Спасибо, Сергей. Я ведь видел все как ты «мессера» с хвоста моего снял, как на таран пошел. Я комэску докладную написал. Он обещал о представлении перед комполка ходатайствовать.
Главное жив! вмешался Тимофей. Не за цацки воюет. Э, да от вас обоих попахивает.
Дед меня в деревне самогоном угостил, смешался Михаил.
Да и я принял на грудь. Сегодня пятерых наших сбили, а вернулся ты один, сказал Илья. А в полку самолетов осталось раз-два и обчелся. В первой эскадрилье два, во второй в нашей два и в третьей один, комэска. Ладно, чего стоим на морозе? Кушать хочешь?
Не откажусь.
Пошли. Я попросил в столовой, чтобы на тебя оставили.
Илья взял Михаила под локоть и увлек в столовую. Там он сел напротив и смотрел, как Михаил с аппетитом ест.
Ты рубай, я уже наелся. Чую я, скоро нас на переформирование отправят. Самолетов почти не осталось, летчиков тоже.
Действительность оказалась хуже. Оставшиеся самолеты и летчиков передали в другой полк, а безлошадных летчиков техсостав отправили в ЗАП, в Москву. Так Михаил расстался с Остапенко.
Долго добирались до Москвы. Самолетом минут сорок всего лететь, а на машинах ехали чуть ли не двое суток.
Войска Гудериана не дошли до Тулы столицы оружейников всего четыре километра. Встретив ожесточенное сопротивление и понеся тяжелые потери, немцы перегруппировались и изменили направление удара на Каширу. Колонне авиаполка чудом удалось проскочить по шоссе.
Москва встретила их неприветливо. Летчиков сразу же отправили в Горьковскую область, на станцию Ситка, во 2-й ЗАП. Дороги в том направлении посвободнее оказались, но и туда добирались больше суток. А мороз крепенький, кузова грузовиков открытые ветерком продувало до самых костей. Летчикам в меховых комбинезонах еще ничего, но техсоставу в куцых шинелишках да телогрейках совсем плохо приходилось. Но все плохое, как, впрочем, и хорошее, когда-нибудь заканчивается.