Они проскочили передовую, а дальше маршрут лежал вдоль разбомбленного шоссе оно должно было все время оставаться слева, как ориентир. Пронеслись над железнодорожной станцией. Михаил успел заметить на пути бронепоезд, а дальше по шоссе танковую колонну.
Истребители летели низко и быстро зенитки просто не успевали открыть прицельный огонь.
Дудков покачал крыльями и заложил вираж видимо, решил пройти еще раз, посмотреть повнимательнее.
На перегоне к станции они заметили еще один, хорошо замаскированный бронепоезд. Он был укрыт сетями, покрашен в белый цвет и потому сливался с заснеженной местностью. Выдал его дымящий паровоз.
Дудков покачал крыльями и заложил вираж видимо, решил пройти еще раз, посмотреть повнимательнее.
На перегоне к станции они заметили еще один, хорошо замаскированный бронепоезд. Он был укрыт сетями, покрашен в белый цвет и потому сливался с заснеженной местностью. Выдал его дымящий паровоз.
Но немцы успели предупредить экипаж бронепоезда по рации, и, когда появились истребители, по ним был открыт зенитный огонь. По ведущему промахнулись, наспех выставив неправильное упреждение, а вот самолету Михаила досталось по фюзеляжу и крыльям застучали пули.
Секунда и истребители бы скрылись, но внезапно хлопнул взрыв, разворотило приборную панель. Михаил почувствовал удар в левую ногу. Однако самолет продолжал слушаться рулей, не горел, в кабине не пахло дымом.
На обратном пути ведущий немного изменил курс.
Неожиданно у деревни Дугино они выскочили к немецкому аэродрому, на котором стояли бомбардировщики «Юнкерс-88». Ударить бы по ним из пушек и пулеметов, но приказ был строг: разведка строго по маршруту и сразу на свой аэродром. Командованию как можно скорее нужны были разведданные.
Левая нога у Михаила немела, управление раненым самолетом давалось все с большим и большим трудом. Влево еще как-то удавалось поворачивать машину, поскольку правая нога действовала, а вот вправо Михаил помогал элеронами самолету, переносил правую ногу к левой педали и, как мог, нажимал. Получалось плохо мешала ручка управления. Боли Михаил почти не ощущал, но появилась слабость.
Петр понял, что с Михаилом что-то не так, потому что его самолет рыскал по курсу. Дудков перестроился и теперь летел крыло к крылу с машиной Михаила, делая ему какие-то знаки. Но Михаил не мог их понять, все внимание его было сосредоточено на управлении поврежденным самолетом.
Внизу промелькнула передовая, обозначившись чернеющими на белом снегу траншеями и вспышками выстрелов. Это уже была удача все-таки летели над своей территорией.
Дудков, выведя вперед свой самолет, подвел Михаила к аэродрому и начал снижаться. Михаил тоже. Но перед посадочной полосой истребитель Дудкова резко ушел в сторону, освобождая Михаилу коридор для снижения.
Пилот повернул кран выпуска шасси, сажая «ЛаГГ» на основное шасси, и дал небольшого «козла». Самолет помчался по полосе. Михаил сбросил обороты, потянул на себя ручку управления. Все, касание дутиком. Пилот перекрыл бензокран и выключил зажигание. Тормозить одной ногой ему было невозможно самолет крутанулся бы вокруг своей оси и перевернулся.
«Черт, какая же все-таки полоса короткая!» про себя чертыхнулся Михаил. Как ни старался он снижать скорость, самолет остановился уже в снежном бруствере на конце полосы.
Сил хватило, чтобы отбросить фонарь, а дальше уже помутившаяся память сохранила только обрывки событий. Как его вытаскивали из кабины, Михаил не помнил вовсе. Затем салон несущейся по полю санитарной машины, озабоченный врач рядом. Потом склонившееся над ним лицо Дудкова, и провал в памяти.
В себя Михаил пришел уже в палате госпиталя. С трудом разлепив веки, он увидел над собой белый потолок. Стал вспоминать таких в полку точно не было, ни в одном здании. Где-то за стеной приглушенный разговор. Сильно пересохли губы и хотелось пить. От сухости во рту язык был настолько шершавый, что Михаил даже сказать ничего не мог.
Кто-то рядом заметил, что Михаил открыл глаза. Мутным взглядом летчик заметил приближающийся белый халат и огромные участливые глаза.
Потерпи, миленький!
К губам приложили мокрый бинт. Михаил жадно сосал его, глотая влагу. Мало, хочется еще!
Пить! едва слышно прошептал он.
Ко рту поднесли маленький заварной чайник, только в нем был не чай, а обычная вода.
Пей понемногу, касатик, мягкий женский голос, запах женщины и вода!
Михаил дважды передыхал, пока одолел чайничек. Стало полегче, и он уснул. Не впал в кому, а уснул. Проснувшись, снова попросил пить.
Михаила напоили. Он попробовал было поднять голову, но тут же бессильно уронил ее на подушку. Сил не было, голова кружилась.
Рано тебе, милок, подниматься. Есть хочешь?
При упоминании о еде Михаил ощутил сильное чувство голода.
Хочу. Он жадно сглотнул слюну.
Вот и хорошо. Сейчас я тебя покормлю.
Михаил скосил глаза. Рядом с его кроватью сидела на стуле пожилая санитарка в белом халате и белой косынке. Она взяла с тумбочки тарелку с жиденькой кашей и стала кормить Михаила с ложечки, как маленького. Чтобы Михаилу было удобнее есть, она приподняла ему голову, подложив под нее подушку.
Сил хватило на половину тарелки.
Не могу больше, устал. На лбу у него выступил пот.
Санитарка вытерла ему лоб полотенцем.
Где я?
В госпитале, сынок. Уже четыре дня как.
Вот это да!
Он думал день прошел.
Что со мной?
Ранен ты в ногу, сынок, крови много потерял, потому и слабость такая. Операцию тебе наш доктор сделал, Михаил Иванович. Руки у него золотые. Теперь на поправку пойдешь.
А нога цела? с тревогой спросил Михаил.
Цела, милый, цела! Осколки только удалили да раны зашили. Выздоровеешь еще плясать будешь.
У Михаила отлегло от сердца. Ведь, услышав об операции, он сначала испугался. И то кому он, калека, нужен? Родни или знакомых в этом времени у него нет, армия вся его жизнь. Если комиссуют, податься некуда.
После еды Михаил уснул здоровым, крепким сном и проснулся уже вечером.
Горазд ты спать, летун! хохотнул кто-то по соседству.
Михаил повернул голову. Палата была малюсенькой только две кровати и тумбочка между ними. И на второй койке лежал раненый с забинтованной головой и руками.
Ты кто?
Раненый, как видишь, сосед твой по несчастью. Ну, как сюда попал, ты, естественно, не помнишь?
Не помню не в себе был.
Не в себе! Да ты, как чурка, без сознания был. Меня Андреем звать. Танкист я, подо Ржевом меня шарахнуло. Танк загорелся, из всего экипажа только я и успел выскочить, а ребята сгинули.
А я Сергей, и еще вчера был летчиком-истребителем, кивнул головой Михаил. Он сперва чуть не назвал свое настоящее имя, да спохватился вовремя.
Знаю уже, Пелагея Матвеевна сказала.
Это кто?
Да санитарка же, она тебя кашей кормила.
Я не знал.
Да ты как увидишь вспомнишь. Она скоро ужин принесет. Сто грамм бы сейчас, а лучше двести. Курить есть у тебя?
Не курю.
Жаль, тоскливо отозвался танкист. Слушай, а где тебя зацепило?
Зениткой подо Ржевом.
Ха! Так мы и ранены с тобой почти в одном месте, вроде как сродственники теперь.
Отворилась дверь, и вошла санитарка, держа в руках поднос с тарелками и хлебом. Там же два стакана с чаем.
Ужинать пора, товарищи ранбольные!
Такое странное словечко Михаил слышал впервые. Санитарка сначала подошла к новенькому, помогла ему приподняться, подперла спину подушкой.
Сам поешь или помочь?
Сам попробую.
Голова еще кружилась немного, во всем теле ощущалась слабость, но было уже заметно лучше.
Санитарка поставила на одеяло миску с кашей, жидко приправленную тушенкой. Пахло вкусно.
Михаил неловко орудовал ложкой уж больно поза неудобная. Но есть-то хотелось! Он и хлеб съел, запивая чаем.
В животе разлилась приятная сытость, и снова потянуло в сон. Как сквозь вату в ушах, он услышал слова соседа:
Ну летун и засоня!
Чего пристал к человеку? вступилась за Михаила санитарка. Крови он много потерял. Да для него сейчас сон и еда лучшие лекарства! Думали не выживет, да организм молодой, крепкий. Вишь выкарабкался!
Да я что я ничего Это я так оправдывался танкист.
Утром сил прибавилось.
На перевязку явилась молодая медсестричка, поставила на стол лоток с перекисью водорода и бинтами. Когда стала снимать присохшие к ране бинты, Михаил невольно вскрикнул от боли.
Терпи, летун, у меня хуже было, подал голос со своей койки обожженный танкист. У Тонечки ручки золотые, перевязки хорошо делает. Тонечка, а спиртиком не угостишь?
У тебя одно на уме, отшутилась медсестра.
Это вы, женщины, так думаете «одно». А закусить?
Сразу видно, выздоравливать стал, ранбольной! Помнится мне, три недели назад вам не до шуток было
Ранбольной! Андреем меня звать! постарался возмутиться танкист, но у него не очень получилось.
Постараюсь запомнить! улыбнулась Тоня.
Медсестричка закончила перевязку.
Выздоравливайте, ранбольные!
И ушла.
Вот едрит твою! Все они тут «ранбольные, ранбольные»! А мне, может, по имени приятнее! пробурчал танкист.
Михаил осторожно вытянулся на кровати после перевязки заныли потревоженные раны.
Когда медсестра снимала бинты, он увидел раны на ноге со швами четыре штуки насчитал. Особенно беспокоила одна на бедре, чуть выше колена: здоровая была, сантиметров десять в длину.
Танкист полюбопытствовал, выглядывая из-за плеча медсестры:
Михаил осторожно вытянулся на кровати после перевязки заныли потревоженные раны.
Когда медсестра снимала бинты, он увидел раны на ноге со швами четыре штуки насчитал. Особенно беспокоила одна на бедре, чуть выше колена: здоровая была, сантиметров десять в длину.
Танкист полюбопытствовал, выглядывая из-за плеча медсестры:
Здорово тебя! Кто?
Зенитчики! Снаряд прямо в приборную панель угодил! На аэродром сел уже как в тумане.
Повезло, могли насмерть!
Оба замолчали. Да чего тут возражать? «Косая» рядом совсем прошла. Пройди снаряд на полметра сзади попал бы прямо в сиденье пилота.
Вечером в палату пришли школьники и устроили концерт художественной самодеятельности. Они пели песни, танцевали, а один серьезный паренек показывал фокусы. Правда, Михаил их из своей тесной палаты не видел, зато песни слышал дети пели в коридоре. Двери палат были открыты, и лежачие ранбольные слушали их, лежа на своих койках, а ходячие расселись на стульях, кушетках и подоконниках. Особенно понравился «Синий платочек» и «Бьется в тесной печурке огонь» на бис школьники их пели несколько раз, а некоторые ранбольные с удовольствием подпевали.