Музыка как шанс. Победить рассеянный склероз - Влад Колчин 9 стр.

Записывайте:

1) Налить воды в кастрюлю.

2) Посолить.

3) Насыпать туда макарон.

4) Не забыть бросить в кастрюлю заменитель мяса, коим в моем случае являлся куриный кубик.

5) Почистить свежую луковицу и употребить ее в прикуску с приготовленным.

Что? Соли мало? Нет?

Ну, попробуйте исключить из меню макароны.

Ну, и как теперь? Опять не нравится? Ну, верните макароны.

Вот и я говорю не дурно.

А когда утром ко мне приходила Злата от своей тетки, где она жила под пристальным надзором, мы порой, прогуливая лекции, жарили картошку. Это был дорогой деликатес, но любовь не приемлет бухгалтерии.

6 марта 1999 года ознаменовалось появлением песни Земфиры «Спид» на радио «Максимум». Вряд ли кто поверит количеству странных случайностей в моей жизни, но я об этом ни у кого и не прошу. Я запомнил эту дату. Мы сидели с друзьями за скромным студенческим застольем, когда на случайно пойманной радиоволне, ведущий произнес: «Премьера песни» Он мог не продолжать. Я почему-то знал, что это Земфира. Снова метафизика? Как угодно.

За три месяца до этого события она приезжала в Питер. Каково же было мое удивление, когда мы столкнулись носами в коридоре университета. Мы не договаривались о встрече. Как ей могло прийти в голову искать меня в учебном заведении в девять часов вечера, когда в нем практически никого уже не было! Не понятно. Мне было неожиданно и радостно видеть ее. Потом мы болтали почти до утра. Теперь, когда я слышал ее в эфире, что-то доброе разлилось по телу, как и при нашей последней встрече. Я улыбался и молча смотрел в окно.

11. Неуправляемые финансовы потоки. (А)

11. Неуправляемые финансовы потоки. (А)

Закончился первый курс. Злата уехала на каникулы к родителям в Пензу. Мои новые друзья предложили поехать с ними за границу «душить жабу». «Душить жабу»  это то же самое, что «работать на шляпу». В ситуации студенческого безденежья это было сказочное предложение.

Мы получили французскую визу и поехали по культурному обмену. Культурный обмен между двумя государствами был несомненно важен, но нас больше интересовал денежный.

Заехав по случаю к Земфире в Москву и записав два соло в песни ее нового альбома, я съездил к невесте в Пензу и через неделю с друзьями уже был на границе Польши с Германией.

Одно из правил пересечения государственной границы дружественной нам Германии гласило, что каждый пересекающий ее индивид должен иметь при себе сумму не менее пятиста долларов США. Или трехсот. Или может быть даже ста тридцати семи долларов двадцати четырех центов. Ну, или может быть хотя бы пятидесяти на нос.

Точно не помню, сколько было необходимо, но помню совершенно отчетливо, что как объяснил нам таможенник: «Ни в одном правиле, условии, поправке, положении, приложении к поправке, ни в одном международном документе о пересечении границы, соглашении, постановлении ООН и вообще нигде не фигурировала сумма в пятнадцать долларов». Нигде не было написано, что с пятнадцатью долларами на четверых музыканты из Питера, могут пересекать границу Германии по французской визе, особенно учитывая то обстоятельство, что ни до какой Франции билетов у них нет, а есть только до Берлина. Таким образом, мы были хладнокровно высажены из поезда где-то в Польше.

Возвращаться на Родину, в данной ситуации, было неприемлемо по двум причинам: во-первых, русские не сдаются, во-вторых, первого достаточно.

Возможно, поэтому невнятно пробормоченное предположение басиста Аркаши, что где-то поблизости находится автомобильная таможня, было воспринято нами как сигнал к действию.

Мы пересекли границу пешком. По счастливому стечению обстоятельств на автомобильной таможне о нашей платежеспособности не поинтересовались, и, следуя по стопам наших дедов, мы перешли мост через Одер, но с той только разницей, что в наших руках были не автоматы, а музыкальные инструменты. Добравшись с горем пополам до вокзальной площади Берлина, мы незамедлительно бросили на землю раскрытый кейс.

Первое уличное выступление нам принесло сытный ужин и билеты до Нюрнберга, где предположительно нас должны были встретить друзья.

Немного заработав в течение пары недель, Аркаша, заняв у нас в долг, приобрел себе подержанный «Пассат», и мы двинулись путешествовать по Европе.

Я смотрел из окна автомобиля, как проносятся мимо названия населенных пунктов, километры, аккуратно слаженные домики, подстриженные газоны, чистые машины, улыбающиеся люди.

Улыбающиеся не от того, что им сегодня не нахамили, а улыбающиеся, потому что они просто так привыкли улыбаться.

В те времена было сложно получить иностранную визу, но чувства эйфории от того, что я за границей, не было. Напротив, было ощущение какого-то внутреннего душевного комфорта и успокоения.

Даже если у местных жителей улыбчивость это всего лишь маска, думал я, то уж лучше такая маска, чем маска «урки», которую нужно надевать, прежде чем войдешь в чужой район родного города. А ее в моей юности нужно было надевать, чтобы сойти за «своего», потому что этим «своим» было не объяснить

Ничего не объяснить. А если уж ты сказал, что ты музыкант, то тебе обязательно рано или поздно, сунули бы в руки гитару и попросили бы исполнить песню про то, как: я сидел на зоне, насадил на пику фрайера, что некая сука привела хвост, что эти купола в натуре, что доля моя воровская, что голуби летят именно над нашей зоной, что кентуха откинулся осенью, что «зеленый прокурор»  это весна, что Магадан это волшебный сон, что женский половой орган это «лохматый сейф». И от этого текста публика ввергалась в состояние крайней экзальтации.

Кто-то скажет, что я очерняю свою страну, возвожу на нее поклеп. Позволю себе не согласиться. Я как раз ее люблю. Просто выбираю не врать на эту тему, по одной простой причине: любовь и вранье не совместимы. У меня нет другой родины. Просто для меня патриотизм начинается не тогда, когда очередной государственный жлоб отправляет детей на нефтяную войну, подчуя электорат дешевыми лозунгами, а тогда, когда люди знают, что они не одни. Когда граждане не меряются своим «патриотизмом» на площадях, а идут убирать свой дом и говорить: «Мы не позволим никому в нем мусорить».

Кто-то скажет, что я очерняю свою страну, возвожу на нее поклеп. Позволю себе не согласиться. Я как раз ее люблю. Просто выбираю не врать на эту тему, по одной простой причине: любовь и вранье не совместимы. У меня нет другой родины. Просто для меня патриотизм начинается не тогда, когда очередной государственный жлоб отправляет детей на нефтяную войну, подчуя электорат дешевыми лозунгами, а тогда, когда люди знают, что они не одни. Когда граждане не меряются своим «патриотизмом» на площадях, а идут убирать свой дом и говорить: «Мы не позволим никому в нем мусорить».

Почему? Почему мне, как и всем моим соотечественникам в собственной стране, с детства въелась в память табличка с угрожающим предупреждением: «По газонам не ходить!» Почему нельзя? Для кого этот газон? А где можно мне ходить? По тротуару? Тогда почему асфальт проложен не там, где удобнее мне, а там, где сверху красиво смотреть на городской квартал начальнику, пролетающему мимо на вертолете? А как же я?

Почему в Германии асфальт кладется для того, чтобы было удобно ходить всем, а в России для того, чтобы приятно было над асфальтом летать начальнику?

Почему в Европе начальники служат гражданам, а в России граждане начальникам?

Вроде простые вопросы, а ответов нет.

А здесь, в Германии, я видел, как люди моют с мылом улицы своих городов. Как машины останавливаются, чтобы пропустить пешеходов вне зависимости от цвета светофора.

Как не видно полицейских, но они появляются, как будто из-под земли, когда гражданам нужна помощь. Как спешащие в свои офисы служащие, улыбаясь, приветствуют дорожных рабочих только за то, что те проснулись раньше и уже трудятся. Как люди открыты друг другу.

Я слышал, что если ты гражданин страны, то можешь прийти к властям и сказать: «Я пьяница, мне нужна помощь». И тебя не оставят и даже будут платить пособие по безработице, дадут психолога, а не в зубы.

Конечно, там есть свои проблемы. И полицейские зажимают, мешая орать по ночам и устраивать фейерверки перед окнами жилых домов, и машину поперек тротуара не припарковать.

Власти спокойно спиться не дают, и в морду прохожему дать безнаказанно сложнее. А уж вырыть посреди дороги яму и, бросив туда лопату, уйти домой, потому что у тебя закончился рабочий день,  вообще не реально. В общем, есть трудности.

Но все относительно, ведь правда?

Днем мы звучали на улицах, вокруг нас быстро собиралась публика. Особо благодарные слушатели подходили и приглашали поиграть на вечеринках, юбилеях, свадьбах, презентациях К нам всегда относились как к гостям на праздниках. Это было отличительной особенностью музицирования в Европе. Жить приходилось в разных местах: и в машине, и у появляющихся новых друзей, и в роскошном доме на берегу Рот-ам-Зее Временами было трудновато, но это не особенно напрягало.

Однажды в Нюрнберге случилось так, что нам негде было ночевать. Так же, как и все остальные проблемы, эта нас не сильно тревожила, однако заботясь о ночлеге, мы повесили перед импровизированной сценой объявление о поиске квартиры на ночь. Очень скоро к нам подошла пожилая женщина и пригласила устроиться у нее. Оказалось, что она была родом из Питера.

Вечером она много суетилась на кухне, накрыла нам богатый стол и много рассказывала о сыне и внучке, которые остались у нее в России. Она не могла часто видеть их и нерастраченную материнскую любовь, накопившуюся в ней за годы разлуки с родными, теперь выплескивала на нас.

Потом я не мог заснуть. В просторной комнате мирно сопели спящие друзья, а я долго смотрел на нее через приоткрытую дверь в кухню. Уложив гостей, она сидела одна без движения в молчаливой задумчивости. Какое-то пронзительное одиночество обволакивало эту женщину. Я подумал тогда, что одиночество не имеет гражданства. Точно так же, как и музыка. Мне было жаль ее, и даже почему-то всех нас. Захотелось взять саксофон и играть. Но было поздно. Была глубокая ночь.