А если бы ты про это не упомянул, судья мог бы изменить квалификацию?
А почему ты не заявил ходатайство о повторном допросе этого свидетеля?
В ее вопросах не было упреков или желания поддеть. Она действительно хотела понять. Ей было интересно. Александр терпеливо разъяснял ей тонкости квалификации и механизмы действия различных процессуальных норм. Иногда, в особо сложных случаях, при подготовке к процессу он просил жену выступить в роли слушателя и зачитывал ей отрывки из будущей речи.
Саша, почему ты не читаешь мне всю речь целиком? спросила однажды Люсенька. Времени жалко? Или думаешь, что я не пойму и не оценю?
Ну что ты, милая, улыбнулся Орлов. Целиком написанная заранее речь это нехорошо, это свидетельство низкой квалификации адвоката. В речи нужно не только сказать то, что считает нужным адвокат, но и ответить на аргументы прокурора, если есть что возразить. В конце девятнадцатого века был такой известный адвокат Урусов, так он почти каждое свое выступление начинал словами: «Я в своем возражении пойду шаг за шагом вслед за товарищем прокурора». Кроме того, необходимо проанализировать показания обвиняемого, свидетелей и потерпевших. Допустим, после допроса участников процесса у меня уже есть возможность написать заранее соответствующую часть речи. Но после выступления государственного обвинителя у меня этого времени, как правило, уже нет. И как же будет выглядеть, если адвокат, выслушав неизвестное ему до того момента выступление прокурора, вдруг достанет бумажку и начнет по ней зачитывать, не отрывая глаз? Это же дискредитация профессии! А сидящие в зале заседания люди что подумают?
Одно из двух, задумчиво кивнула Люсенька. Либо адвокат работает по шаблону, лишь бы отбарабанить свое выступление и уйти, а судьба подзащитного ему безразлична. Либо он в сговоре с прокурором и заранее ознакомился с позицией обвинения. И то, и другое адвоката не украшает, но во втором случае еще и прокуратуру порочит. Саня, а раньше как было? Тоже так?
На следующий день Орлов принес домой давно пылившийся на полке в юридической консультации, где он работал, двухтомник «Защитительные речи советских адвокатов», где были опубликованы речи, произнесенные в судах в период с 1948 по 1956 год. Люсенька буквально вырвала книги из рук мужа, разве что победный клич не издала, и поздно вечером, закончив с домашними делами и уложив сына спать, уселась в кресле для посетителей, приготовила, по своему обыкновению, блокнот и ручку и открыла первый том.
В течение ближайшего месяца вечера супругов Орловых так и проходили: Люся читала в кресле, Александр Иванович листал толстые журналы и подремывал, лежа на диване, и сия мирная идиллия то и дело прерывалась Люсиным шепотом:
С ума сойти! Ой, я не могу! Санечка, ты только послушай!
Она подсаживалась к мужу на краешек дивана и едва слышно, чтобы не разбудить Борьку, зачитывала особо впечатлившие ее фразы или даже целые абзацы.
Зачем тебе все это? улыбался Александр Иванович, с любовью глядя на жену.
Не знаю, пожимала плечами Люсенька. Мне почему-то интересно.
Может, тебе в аспирантуру поступить, пока возраст позволяет? советовал Орлов. В очную аспирантуру можно поступать до тридцати шести лет, позже уже только заочная или соискательство, тебе будет трудно совмещать работу на заводе с работой над диссертацией. Подумай, милая, время еще есть.
Да ну что ты! отмахивалась Люсенька. Что я буду делать в аспирантуре? Снова писать о штрафных санкциях за нарушения сортамента? Бррр! Мне и на заводе этого хватает.
Но тебе же не обязательно писать диссертацию по гражданскому праву, возражал Александр Иванович. Подай документы в Институт прокуратуры, например. Там очень сильный сектор уголовного процесса, там сам Перлов работает! Выбери тему по адвокатуре, коль уж тебе так интересно вникать в речи адвокатов.
Сам Илья Давыдович Перлов? удивилась Люся, впервые услышав, что этот известный ученый-процессуалист, работы которого она читала, будучи студенткой, работает в Институте прокуратуры.
Я тебе больше скажу, хитро улыбнулся ее муж, там еще и Строговича можно встретить, он хоть и в Институте государства и права трудится, но в Институте прокуратуры частенько бывает на ученых советах.
Михаил Соломонович! ахнула Люся, блестя глазами. Слушай, мне всегда было жутко интересно, за что его гнобили до самой смерти Сталина? Что он такого сделал?
Орлов вздохнул. Выдающегося специалиста в области уголовно-процессуального права Михаила Соломоновича Строговича отлучили от научной и преподавательской деятельности за то, что он в одной из своих работ назвал английский уголовно-процессуальный кодекс наиболее демократичным. Вообще-то это была цитата из Энгельса, спорить с которым не полагалось, но разбираться не стали, и профессора быстренько обвинили в «космополитизме и низкопоклонстве перед Западом», в то время это была модная тема. Генетика, вейсманизм-морганизм, космополитизм все из одной кучи. Мало того, прицепились даже к тому, что Михаил Соломонович настаивал: законы и формы мышления это правила, которым мы должны следовать. Речь шла о возможностях процесса познания истины и, в конечном итоге, о доказывании и доказательствах, то есть о самом главном, что есть в уголовном процессе. Но и здесь усмотрели космополитизм и «формально-логический уклон». Господи, ну что плохого может быть в формальной логике?! Строговича отстранили от руководства кафедрой и даже поставили на партсобрании вопрос об исключении из партии.
К теме аспирантуры супруги в том разговоре больше не возвращались, но Орлов видел, что сама идея зацепила жену и постепенно пускала корни в ее голове. Недавно созданный Всесоюзный научно-исследовательский институт по изучению причин и разработке мер предупреждения преступности при Прокуратуре СССР, для краткости именуемый всеми просто «Институтом прокуратуры», казался привлекательным, как все новое, и опасным, как все неизвестное. С 1949 года существовал ВНИИ криминалистики Прокуратуры СССР, потом к нему присоединили секторы уголовного права и уголовного процесса двух других крупных научно-исследовательских институтов и родился в 1963 году тот самый Институт прокуратуры, в аспирантуру которого Орлов советовал поступать своей любимой жене.
К теме аспирантуры супруги в том разговоре больше не возвращались, но Орлов видел, что сама идея зацепила жену и постепенно пускала корни в ее голове. Недавно созданный Всесоюзный научно-исследовательский институт по изучению причин и разработке мер предупреждения преступности при Прокуратуре СССР, для краткости именуемый всеми просто «Институтом прокуратуры», казался привлекательным, как все новое, и опасным, как все неизвестное. С 1949 года существовал ВНИИ криминалистики Прокуратуры СССР, потом к нему присоединили секторы уголовного права и уголовного процесса двух других крупных научно-исследовательских институтов и родился в 1963 году тот самый Институт прокуратуры, в аспирантуру которого Орлов советовал поступать своей любимой жене.
А Людмила Анатольевна все больше увлекалась историей, от речей первой половины пятидесятых перейдя к выступлениям Спасовича, Урусова, Кони, искала труды Карабчевского и Слиозберга Теперь улыбчивую любознательную жену адвоката Орлова знали во всех букинистических магазинах Москвы, а сам Орлов, получая от благодарного клиента очередной «микст» сверх оплаченного через кассу юридической консультации гонорара, непременно откладывал небольшую сумму в отдельный конвертик Люсеньке на книги: букинистическая литература стоила не в пример дороже современной.
1968 год
Ты представляешь, что я нашла!
Люсенька ураганом ворвалась в комнату. Орлов, сидевший за письменным столом и готовившийся к процессу, недовольно поднял голову: он не любил, когда его отвлекают.
Я нашла еще одно упоминание о твоем предке Павле Гнедиче! Ты только послушай! Ну послушай же, Санечка, жена уселась перед Орловым на стул, даже не сняв плащ, только туфельки скинула у самой двери.
Достала из портфельчика папку с завязками, вытащила оттуда несколько мелко исписанных листков.
Я вообще сегодня так удачно поработала в архиве, дай бог здоровья Раисе Степановне, золотая женщина! Кстати, Саня, надо ее как-то отблагодарить, может, ты бы достал для нее билеты на Таганку или в Большой, а?
Люсенька, мне нужно работать, сердито отозвался Орлов. Давай потом поговорим, а?
Про билеты хорошо, поговорим потом, а про Гнедича я тебе сразу прочитаю. Ну неужели тебе совсем-совсем не интересно? Это же твой предок!
Люся, мы с тобой сто раз говорили об этом! Мои предки Раевские, а не Гнедич. У Гнедича детей не было, и быть моим предком он никак не может. Я потомок не Павла, а его родной сестры Варвары.
Но это же все равно семья, возразила Люсенька, быстро пробегая глазами по строчкам в поисках нужного места. Нельзя отрекаться от семьи, Санечка. Вот, нашла. Это из переписки княгини Тверской-Болотиной с одним известным петербургским адвокатом. Судя по тону письма, у них был многолетний затяжной флирт, но это не важно Вот, слушай: «Вчера на обеде у вас присутствовал молодой товарищ прокурора граф Николай Раевский, а ведь моя сестра Евгения когда-то в юности была увлечена его дядюшкой, князем Павлом Николаевичем Гнедичем. До сих пор улыбаюсь, когда вспоминаю один забавный эпизод из тех давних лет. Эжени неудачно упала с лошади во время верховой прогулки и сильно ушибла руку, настолько сильно, что не могла держать перо, и покуда ушиб не зажил, я писала для нее под ее диктовку. Однажды Эжени попросила меня написать от ее имени своей подруге, которая была близка с Варварой Николаевной Раевской. Впрочем, Варвара Николаевна тогда была еще Варенькой или просто Барбарой, месяца два-три как из-под венца. Эжени диктовала, я записывала, и мы так увлеклись, что не услыхали, как кто-то встал у двери. Представьте, друг мой: Эжени говорит о своем интересе к Гнедичу, и тут вдруг появляется наша маменька! Не стану пересказывать вам все, что она говорила, но вы вполне можете себе это вообразить, ибо правила, касающиеся поведения девиц в конце сороковых годов, наверняка еще не истерлись из вашей памяти. Смею похвалить себя за то, что не растерялась и сумела незаметно от маменьки спрятать письмо, так что когда гроза миновала, Эжени его все-таки отправила адресату. Но чтобы вы могли в полной мере понять степень негодования, охватившего нашу маменьку, приведу лишь одну фразу, ту самую, на которой мы с сестрой оказались застигнуты на месте преступления: «Милая Катрин, не могла ли бы ты спросить у Барбары Раевской касательно ее брата Павла Гнедича? В свете говорят, что он был помолвлен, но помолвка расторгнута. Я пыталась дознаться, отчего, по какой причине, но мне никто не говорит. Не влюблен ли он сейчас? Не болен ли неизлечимо? Не расстроены ли его доходы? Нет ли какой-то тайны, по причине которой он не может вступить в брак? Не стану скрывать, милая Катрин, молодой князь Гнедич занимает мои мысли» Огромного труда нам с Эжени стоило убедить маменьку, что мы просто дурачились. Но когда первый испуг прошел, мы так долго хохотали с сестрой! И вчера, увидев у вас в доме племянника Павла Николаевича Гнедича, я так явственно вдруг вспомнила эти беззаботные часы веселья, которое свойственно одним лишь юным душам, не отягощенным печальными опытами жизни» Ну, дальше там про другое, это уже не интересно.