«Я прожил жизнь» (письма, 19201950 годы) - Платонов Андрей Платонович 17 стр.

14/vI-27.

Мой адрес: Москва, Бол[ьшой] Златоустинский пер[еулок], 6, Центр[альный] дом специалистов.

Тел[ефон] 2-08-84, вызвать Платонова.

Впервые: Волга. Саратов, 1989.  8. С. 163. Публикация Е. Литвин. Печатается по автографу: РГАЛИ, ф. 2569, оп. 1, ед. хр. 335, л. 1.

Замошкин Николай Иванович (18961960)  литературный критик, входил в группу «Перевал», редактор отдела прозы журнала «Новый мир». Все письма Замошкину отправлены на адрес редакции журнала «Новый мир».

{122} А. К. Воронскому.

18 июня 1927 г. Москва.

Тов. Воронский!

Убедительная просьба прочитать рукопись повести «Сокровенный человек». Может быть, она подойдет для напечатания в «Красной нови»[277].

Если я Вам буду нужен, то меня можно вызвать по телефону 2-08-84.

С глуб[оким] уважением Андрей Платонов.

18/vI-27 г.

Если рукопись для печатания не подойдет, то просьба сохранить ее  для возвращения мне. У меня нет другой.

Печатается по автографу: ИМЛИ, ф. 629, оп. 3, ед. хр. 33.

{123} М. А. Платоновой.

2 июля 1927 г. Москва.

Мария!

По своему обыкновению, ты ничего не написала мне из Симферополя[278]. Ты знала, что я беспокоюсь  землетрясение[279], ты одна, Тотик,  а ничего не сообщила. Дала бы телеграмму в два слова за полтинник. 60 руб[лей] перевел телеграфом на Симферополь 29/VI. Получила ли ты их? В понедельник переведу еще немного[280].

(50 р[ублей] получаю из журн[ала] «Молод[ая] гвардия»[281]).

Книжечка моя выходит только в понедельниквторник[282]. Либретто передано на доработку режиссеру совместно со мной. В понедельник у меня свидание с режиссером. В понедельник же  ответ из Совкино по поводу службы[283]. В Ц[ентросою]зе[284] я служу только до 1/vIII, с жалованьем 150 р[ублей]. Мои не приедут[285] послал телеграмму с отказом: нет ни денег, ни настроения их принимать. Что делать с Валентиной[286]?

Я пишу кратко и неинтересно  не уверен, что это письмо дойдет до тебя. Адреса точного твоего нет.

Москва без тебя пуста для меня. Но ты меня не любишь теперь совсем. Я едва ли приеду  ты знаешь, сколько долгов и потребностей у нас. А я бы хотел пожить с Вами хоть три-четыре дня. Очень скверно  землетрясения.

Если что опасно  приезжай немедленно. Снимем дачу и отдохнем под Москвой. Пиши мне, пожалуйста. Я тебе тоже буду писать.

Извини меня, что снова пристаю и мешаю отдыхать тебе.

Прислать ли тебе книжек? Каких  назови приблизительно.

Целую Тоточку и тебя. Пришли карточку[287]. Снимись на пляже.

2/VII. Москва. Андрей.

P.S. Ставить «Песчаную учительницу» будет лучший режиссер  наверно, Пудовкин[288]. Я видел заключение правления Совкино[289]. В понедельник буду с ним говорить. Возможно, что удастся устроить тебя. Тогда и я поеду техническим консультантом. Снимать картину будут в калмыцкой степи в августе и сентябре. Тогда все сообщу.

Я бы считал, что тебе лучше сыграть Гюлизар[290]: у тебя тонкое острое лицо.

Андрей.

Впервые: Архив. С. 482. Публикация Н. Корниенко. Печатается по автографу: ИМЛИ, ф. 629, оп. 3, ед. хр. 9, л. 12.

{124} М. А. Платоновой.

3 июля 1927 г. Москва.

Москва, 3/VII. Маша!

Я получил открытку и письмо. Еще раньше получения  я послал тебе письмо на Алушту. Зачем ты прислала 6 рублей? Мне никогда денег не присылай  я сам справлюсь. Завтра пошлю Вам с Тоткой немного на гостинцы и фрукты и расплачусь со всеми долгами в окончательный расчет. По некоторым я уже расплатился.

Наверно, в Крыму тебе понравится. Главное мое беспокойство  землетрясения. Никто не знает, будут ли они или нет. Главное  во время землетрясений  не быть в здании или у скал и в море. Скала может деформироваться и задавить человека, море «вздохнет» на берег так, что погребет под собой людей[291], и т. д.

Смотри, Мария! Если будет тревожно или землетрясение повторится  выезжай в Москву.

Не забудь то, за чем ты поехала  отдохнуть.

Я знаю, что там есть разврат (в большей степени, чем обычно предполагают), к тебе, наверно, пристают и т. д. Это на курортах было всегда. Я не верю  и это невозможно,  что тебе удастся остаться совершенно чистой в такой клоаке. Но все-таки не забудь своего отдыха.

Что Тот ужасен (ты пишешь)  понятно: он устал ведь с дороги. Но что он вспомнил в С[имферопо]ле о нашем дворе  это знаменито!

Я живу плохо (не в материальном смысле  это пустяки). А так очень скучно и дурно мне. Жизнь моя свелась совсем к примитиву: служба и дом. Новиков[292] ерунда. Был у него один раз  совершенно уже не о чем говорить, нет ничего даже для поддержания товарищества. Но одиночество мне страшно  так я привык бессознательно иметь рядом с собой тебя. Я говорю искренно. Я увижу тебя очень нескоро. Мне предстоит переплыть до тебя океаны трудностей. Ты ведь знаешь, как трудно в Москве всё дается.

Самое тяжелое  без тебя мне плохо работается.

И так пусто и уныло в Москве. Я не представляю себе, чтобы любящий человек, при всех возможностях, мог вести себя так, как ты вела себя, когда я уехал один в Тамбов.

Значит  не любила. Не обижайся за старое заросшее воспоминание.

Ты вспомнила к чему-то Сокольникова[293]. Извини, но уж очень глупо. Передаю тебе самый искренний, глубокий и горячий поклон и привет Дениса[294]. Ответ ему надлежит послать непосредственно.

Я работаю. Иногда меня питает энергия остервенения, чтобы выбраться на чистую независимую воду жизни. Главное  независимую. Очень мне тяжело зависеть от всех случаев. Это отчасти гадко. Но какая стерва со мной поступала хорошо? Я совсем не хочу быть «общеполезным» работником, я хочу быть покойным и счастливым (форменное мещанство!). Всё это я знаю  и дешевкой меня не возьмешь.

Пишу о нашей любви[295]. Это сверхъестественно тяжело. Я же просто отдираю корки с сердца и разглядываю его, чтобы записать, как оно мучается. Вообще, настоящий писатель это жертва и экспериментатор в одном лице. Но не нарочно это делается, а само собой так получается.

Но это ничуть не облегчает личной судьбы писателя  он неминуемо исходит кровью. Как всё грустно, однако, Мария!

Завтра я получаю книжку (вышлю тебе сразу), через месяц-два[296] будет другая и т. д.

В Совкино мне говорят, что на мои вещи нельзя писать рецензий, а надо писать целые исследования и т. д.  до того, дескать, они хороши. Отчасти это преувеличено, но всё же каждому должно быть лестно. А я бы многое отдал, чтобы поспать с тобою ночку. Вот какое животное твой муж! И ничто сейчас меня не утешает. Вот доказательство: книжку я мог получить в субботу, а я не пошел в «Мол[одую] гв[ардию]», а пошел после службы купаться. Не было никакого интереса разглядывать свою книжку без тебя. От тебя же не было писем, и я решил, что тебе тоже вся эта музыка неинтересна,  и купался, глядя на Кремль.

Ты от меня далека и невозможна. Сейчас читал свои стихи. Предполагаю издать их, но только не в «М[олодой] гв[ардии]», хотя Молотов просил их дать через неделю.

Помнишь ты такой отрывок:

[297].

Меня это тронуло нынче больше, чем когда я писал эти строки.

Вот что самое страшное в человеке  когда его люди не интересуют и не веселят и когда природа его не успокаивает. Т. е.  когда он погружен весь в свою томящуюся душу. Так обстоит у меня. Сегодня  воскресенье  ездил к аэродрому, должны быть мотоциклетные гонки, но не состоялись[298]. Я пешком дошел почти до Серебряного бора. И ничто меня не тронуло, не успокоило и не обрадовало. Природа отстала от меня. Легко понять  почему, но говорить неохота.

Все равно без самоубийства не выйдешь никуда. Смерть, любовь и душа  явления совершенно тождественные. Это ты знаешь и без меня хорошо.

Брошу об этом. Но я не знаю, как дождаться тебя,  так долго еще ты там будешь. Я не хочу тебя ни учить, ни просить  не умею, и человека ничему настоящему научить нельзя.

Только не лги мне (об этом ты меня все просишь). Знаешь, ложь как-то выходит, т[ак] ск[азать], «нелитературно»  ее всегда учуешь, а иногда и просто нечаянно узна´ешь. А ты солжешь мне обязательно. Что-то есть в тебе, против чего я всегда протестовал,  ложь, замаскированная лучше правды. Тебя, особенно в последние годы, стали сильно интересовать и мужчины, и многое другое, к чему раньше ты такого явного интереса не выказывала.

Но ты так всегда позоришь меня за это, что я начинаю еще пуще верить в свою правоту.

Кончим об этом. Я не сумел просто сделать из жизни то, о чем мечтал в ранние годы. Перенесу то, что вышло из-под моих неумелых рук.

Теперь о будничном  и конец.

Валентине дал 12 р[ублей], она, кажется, уезжает. Мои не приедут[299]. (А сколько было ссоры! А вот всё и рассеялось, осталась боль да пустота.)

Опиши мне Крым. У тебя очень хороший стиль в письме из Симферополя, несмотря на то что ты писала его наспех. Вот так и пиши. Какое ощущение оставило море, какие горы, небо, воздух и весь инвентарь тамошней природы. Наверное, очень интересно и необъяснимо.

Я отсюда ничего себе не могу вообразить. Что вы едите?

Как Тотик встретил море? Как ты проводишь время (я спрашиваю это, чтобы вообразить тебя в Крыму).

И всё остальное. Мне всё будет любопытно. Ты знаешь, я нечаянно открыл принцип беспроводной передачи энергии. Но только принцип. До осуществления  далеко. Будет время  напишу статью в научный журнал[300]. Маша, это захватывающая задача,  страсть к научной истине не только не умерла во мне, а усилилась за счет художественного созерцания.

Я не гармоничен и уродлив  но так и дойду до гроба без всякой измены себе.

Завтра ответ в Совкино о службе. Денег еще не получил. Получу  вышлю, они мне не нужны. Не дадут службы, поищу еще где-нибудь. Не найду  подыскиваю вам комнату и  в провинцию. Чем хуже, тем скорее будет легче.

Пиши мне всё, Машенька. На деле я никогда не был и не буду твоим врагом. А был только на словах.

Будьте живы и здоровы, поправляйтесь, берегите и не обижайте друг друга (Тотка, стервец, слушай маму!) и помните своего старика.

Андрея Платонова.

Впервые: Волга, 1975. С. 172173 (фрагменты; с датировкой: 1936 г.). Печатается по: Архив. С. 483485. Публикация Н. Корниенко.

{125} М. А. Платоновой.

5 июля 1927 г. Москва.

Машенька!

Посылаю тебе книжку  простой бандеролью[301].