Ленка, несмотря на мой твердый отказ поужинать, готовила «богатые кальцием» сырники, которые почему-то отказывались нормально жариться и заполняли странным чадом всю кухню. Вовка крутился под ногами, натужным ревом демонстрируя, как именно должны проходить настоящие гонки грузовых машин, пес, неизвестной мне породы, громким лаем сопровождал особенно резкие развороты. Из комнаты доносились вопли монстров из компьютерной игрушки и крики братьев, борющихся за вожделенный компьютер. Все это вкупе с непрерывной Ленкиной речью составляло слегка сюрреалистический звуковой фон, в котором желание оглохнуть казалось наиболее спасительным.
Вов, для твоих грузовиков здесь не мало ли места? Может быть, тебе пойти в бабушкину комнату, там их можно было бы испытывать на длинных трассах? в конце концов не выдерживаю я. Красноречивый возмущенный Ленкин взгляд сопровождается воодушевленным Вовкиным возгласом:
Нет, в бабушкиной комнате нам нельзя! Бабушка любит, когда тихо.
Но
Да, нельзя! говорит Ленка, не отвлекаясь от чадящих сырников. Играй здесь.
Но почему, Лен? Ведь комната же теперь свободна. Он никому не помешает. Ты что же, из маминой комнаты мавзолей сделаешь?
Нет, пусть здесь играет, здесь он на виду.
Ленка кладет стопку подгорелых сырников в центр стола и отдает команду, извлекая из недр старых кухонных шкафов разнокалиберные кружки в советский цветочек:
Всем марш на кухню питаться!
Призыв почему-то не производит должного воздействия на домочадцев. Только пес радостно подруливает к своей миске, в которую Ленка наваливает пару сырников, слегка размятых вилкой. Несмотря на то что чай уже разлит по кружкам, мне и всем остальным выдано блюдце для сырников, креманки и разложенное в них клубничное варенье заполнили все пространство на столе, желающих начать трапезу не прибавляется.
Всем есть, я сказала!
И снова никакой реакции. Вопли за стенкой и гонки по кухне даже не собираются входить в заключительную стадию. Риторический возглас: «Сколько мне еще повторять?!» и серия щедро розданных всем, за исключением меня, подзатыльников наводят порядок: семейный ужин начинается. Для меня остается загадкой, как мы (трое детей, двое взрослых и одна немаленькая собака) умудряемся разместиться на кухне, где даже одной хозяйке тесно, но зато хотя бы ненадолго воцаряется что-то наподобие тишины, только слышно, как чем-то воодушевленный пес бьет хвостом по линолеуму.
Опять клубничное, я не хочу-у-у, начинает ныть Вовка, пытаясь отставить свою креманку с вареньем.
Ешь, я сказала, никаких «не хочу»! Ленка сурово двигает ее назад.
Всем есть, я сказала!
И снова никакой реакции. Вопли за стенкой и гонки по кухне даже не собираются входить в заключительную стадию. Риторический возглас: «Сколько мне еще повторять?!» и серия щедро розданных всем, за исключением меня, подзатыльников наводят порядок: семейный ужин начинается. Для меня остается загадкой, как мы (трое детей, двое взрослых и одна немаленькая собака) умудряемся разместиться на кухне, где даже одной хозяйке тесно, но зато хотя бы ненадолго воцаряется что-то наподобие тишины, только слышно, как чем-то воодушевленный пес бьет хвостом по линолеуму.
Опять клубничное, я не хочу-у-у, начинает ныть Вовка, пытаясь отставить свою креманку с вареньем.
Ешь, я сказала, никаких «не хочу»! Ленка сурово двигает ее назад.
Я тогда буду без варенья, снова ноет Вовка, лучше просто с сахаром.
Вот еще! Сахар вредно! А в варенье витамины! Ешь с вареньем и не капризничай! Постыдился бы, у нас гости!
Да ладно тебе, пытаюсь вступиться я, какие в этом варенье витамины, Лен, они же погибли смертью храбрых еще прошлым летом.
Вовка начинает хихикать и тут же снова получает подзатыльник.
А сама-то чего не ешь? спрашивает Ленка. Давай ешь, время ужина.
Да я не хочу, я же с Аликом в кафешке встречалась, там и поели.
Это когда было, а сейчас уже ужин, к тому же сырники это полезно. Ешь давай.
Я пробую черный горелый кругляшок, он оказывается кислым внутри, со странным привкусом. Я начинаю понимать Степкину решительность, с которой он отклонял любые попытки кормить его Ленкиной стряпней.
Ты не пробовала, Лен, добавлять в них немного ванилина и соды, а то, похоже, творог слегка кисловат?
Конечно, кисловат, творог я еще дней пять назад купила, он скис, я поэтому сырники и сделала.
А почему тогда ты пять дней назад не сделала из него сырники, пока он еще не был таким кислым?
Почему-почему, потому что пять дней назад мы ели просто творог, а теперь едим сырники.
Я понимаю, что кулинарные темы с Ленкой бесполезно развивать, и решаю сменить предмет разговора:
Так что случилось ночью с мамой, что стало причиной смерти, что сказали врачи?
Повторный инсульт, быстрый и обширный. Хоронить будем послезавтра. Завтра с утра приезжают дядя Витя, мамин брат из Саранска, с женой и детьми и еще две мамины бывшие подруги.
Тесновато у вас здесь будет. Они же наверняка у вас остановятся.
Ну да, мы с мальчишками на кухне ляжем. А их в маленькую комнату положим.
Постой, а в большой кто, мамины подруги?
Нет, в маминой комнате никто не будет спать.
Почему? Ты до похорон не хочешь
Нет, она останется как была.
Лен, ну это просто сумасшествие какое-то! Там метров восемнадцать, наверное, а здесь вы не уместитесь, если даже под столом ляжете! Я все понимаю, это твоя мама, ты переживаешь, но у тебя же дети. Нельзя же лишать их элементарных удобств!
Мама просто боится, что бабушка ругаться будет, подает голос средний, Игорек, с воодушевлением размахивая ногами и с явным удовольствием попинывая ими старшего.
Сядь прямо! Знаток тут нашелся! огрызается Ленка, привычным взмахом руки отвешивая подзатыльник.
Нет, подождите, бабушка же умерла, как она будет ругаться? Мне становится не по себе.
А она нам всегда говорила: «Вы что думаете, я сдохну и вы все освободитесь от меня? Неееет! Я и на том свете все буду знать и за вами присматривать!» Довольно достоверно скопировал бабушкины интонации старший Виталик.
Тааак, хватит, я решительно встаю, поднимайся!
Я подхожу к Ленке с такой решительностью, которую замечаю в себе лишь в самых экстремальных ситуациях. Она угрюмо повинуется.
Ну-ка пойдем, я беру ее за плечо, вывожу из кухни и подвожу к дверям закрытой комнаты, открывай дверь!
Ленка замирает, и ее рука никак не может подняться на нужную высоту, чтобы прикоснуться к ручке. Ее начинает трясти, на глаза наплывают крупные слезы, сдавленный шепот «я не могу» завершает жест падающей в изнеможении руки. Я впервые вижу ее такой. Слова «я не могу» не из ее словаря, неподвижность, растерянность и страх, сковывающие ее обычно столь энергичное тело, и меня вводят в ступор. Но сопящая возня сзади и три торчащие из-за кухонного угла белобрысые головы придают мне решимости.
Ты можешь. Мы сделаем это вместе. Это комната твоей мамы. Но ее уже нет. Она умерла. И теперь комната свободна. Говоря это как можно более спокойно и уверенно, я беру Ленкину безвольную руку и кладу ее на ручку. Открывай! Тебе это ничем не грозит. Я рядом. Мы сделаем это вместе.
Ты можешь. Мы сделаем это вместе. Это комната твоей мамы. Но ее уже нет. Она умерла. И теперь комната свободна. Говоря это как можно более спокойно и уверенно, я беру Ленкину безвольную руку и кладу ее на ручку. Открывай! Тебе это ничем не грозит. Я рядом. Мы сделаем это вместе.
Дверь поддается и открывается. Запах лекарств перешибает запах подгоревших сырников, и нам открывается большое, чисто убранное пространство.
Урра! Нам можно!!! С гиканьем мальчишки врываются в комнату, младший сразу же запрыгивает на диван и начинает на нем скакать.
Мне можно прыгать, и пружины не лопнут! верещит он, воодушевленно проверяя крепость диванных пружин своим невеликим весом, через минуту к нему подключаются оба брата. Теперь уже старому дивану предстоит более серьезная проверка на прочность. Пес сопровождает эту вакханалию радостным лаем.
Ленка несколько мгновений стоит ошарашенная всем происходящим, возможно, убеждаясь в том, что небеса не разверзнутся и не последует великая кара с небес, потом разворачивается ко мне, утыкается в грудь, вцепляется в мои предплечья и начинает плакать. Горько, как ребенок, всхлипывая и причитая: «Я не знаю, как жить без нее! Я не смогу! Как мне жить без нее?» Я глажу ее по сожженным плохим перманентом волосам и так же тихо, под восторженное мальчишечье гиканье и радостный лай, причитаю: «Бедная моя. Ты сможешь. Сможешь. Поплачешь, похоронишь и сможешь. Ты все умеешь без нее. Тебе только кажется, что она все могла, а ты нет. Ты же взрослая женщина. Ты родила троих детей, ты их кормила, одевала, учила. Не она ты. Ты сможешь и дальше. У тебя будет еще много чего хорошего. Мальчишки будут расти. Ты еще и замуж можешь выйти. Ты ж еще смотри, какая молодая, крепкая, сильная. Обязательно выйдешь. Ты еще будешь счастлива, Лен. Даже без нее, обязательно будешь счастлива» Чувствовала ли я себя сказочницей, рассказывающей утешительную сказку маленькой расстроенной девочке? Ну да, разве что немного. Во всяком случае, в моей реальности все это было возможно. Так хотелось в это верить.
Степка позвонил мне с утра, до первой чашки кофе, поэтому я не сразу сообразила, кто звонит и о чем речь.
Вы знаете, что маму прооперировали вчера? В голосе столько беспокойства, что я сама начинаю суетиться, ходить из угла в угол по кухне. Я звонил тете Варе, но она не берет трубку. Это мне соседка из маминой палаты сказала, потому что я все звонил и звонил, и она взяла мамин телефон, чтобы он не надоедал ей, видимо. Вы знаете что-нибудь?
Я не знаю, Степа. Но я сейчас постараюсь позвонить в больницу и что-нибудь узнать. Потом перезвоню тебе, не волнуйся. Если бы было что-то плохое, мы бы уже знали, тетя Варя нам непременно позвонила бы. Я перезвоню тебе, ты только не нервничай.
При попытке дозвониться по телефонам справочной, я узнала только, что Инга еще в реанимации и ее состояние «умеренно стабильное». На требование соединить меня со Смольниковым мне с непонятным ехидством было доложено, что он «уже ушел», а соединять меня с тем, кто его замещает, меня не стали, сопроводив отказ нравоучительным: «Девушка, он на операции, вы что думаете, ему делать нечего, как отвечать всем подряд?!» На мой вопрос, можно ли мне поговорить с Ингиным лечащим врачом, мне ответили со все более возрастающим раздражением: «Нельзя, он на обходе». В ответ на: «С кем я могла бы поговорить о подробностях ее операции и текущего состояния?» услышала уже почти грубое: «Ни с кем, я же вам все уже сказала, звонят тут кто попало» Гудки возвестили об окончании разговора.