Да нет его.
Как нет?
Сбежал.
Куда отсюда сбежать-то можно, ты чего, из ума выжил?
Ты же сам вспомнил отца его, вот и он такой же неуемный: пошел солнце искать.
Куда?.. Да знаю я, к Горе пошел. Он уже давно туда рвался. А может, он тоже хочет из сосен корабль построить? Может, позволить ему, а потом заставить взять с собой? Или найти его и уговорить с нами строить? А, старик? Тебе же не откажет, а так быстрее построим, ведь весь город запрячь можно будет! А то сколько он там сам будет копошиться, я ведь не доживу! Давай, старик, мы тебя через болота отнесем, только помоги уговорить мальчишку.
Да Господь с тобой, Якоб, неужели я предам Ганса? Ни в жизнь мне не добраться до Горы. Да и если бы добрался, все равно не пошел бы. Это его путь, он его начал. И не мое дело теперь вмешиваться. Я в этом не участвую, да и тебе не советую. Где ты его теперь будешь искать? Опозоришься только: по лесу гоняться за пацаном, чтобы он тебе корабль построил, когда он их сам в глаза не видывал, разве что совсем грудным младенцем.
Но ты-то как его отпустил? Он же потопнет в болоте, сгниет в лесах. Через Гору ведь никто не перейдет, может, если только птицей стать. Да и птица такую высоту не одолеет. Куда ты отправил пацана, да еще и сына собственного отдал ему в придачу? Совсем из ума выжил? Куда?
Да не «куда», а «откуда». От вас, проклятых, от ваших порядков, басней, убийств. От тумана и вранья на каждом углу, от доносов и Смотрителей. Все равно куда, лишь бы от вас подальше. Да и не я отправил сами пошли. И я бы с ними пошел немедля, кабы не колени мои да старость
Они еще посидели немного у затухающего огня. Старик не подбрасывал дров, и они молча смотрели на угли, трепетно доживающие свою жаркую жизнь.
Ладно, пойду, живи, старая кочерга, с головой-то у тебя и вправду плохо совсем. Хотя, кроме тебя, и поговорить не с кем о солнце, о родине, о детстве нашем. А больше и нет от тебя толку никакого. Жалко, не рисуешь больше, может, чего у тебя осталось из старого? Наверняка же рисовал наш берег, может, завалялось что?
Да иди ты, уж давно все уничтожил, с вашими доносчиками разве что-нибудь оставишь: жена ведь у меня были и сын. Ими же не станешь рисковать из-за картин. А тебе про это надо было раньше думать, Правлению твоему рассказать про солнце-то: глядишь, у нас была бы совсем другая жизнь, и наши корабли уже плавали бы по всему морю, а так сидим в тумане и все врагов ждем
«Представляешь, Вер, надо было несколько месяцев на терапию проходить, чтобы понять, что я живу в точности как моя мать! То же одиночество, «овечье дрожание», убогая работа, безденежье и бесперспективность! Все то, что я так презирала в ней, высмеивала в глубине души и клялась никогда не повторять. И все воспроизвела прямо в точности! Кто бы мог подумать, представляешь? И знаешь, что еще меня страшно бесило, пока я гостила дома? Я вдруг увидела, как всю мою жизнь она лепила из меня именно такую барышню: умную, читающую, интеллигентную, запуганную, воспитанную, боящуюся кому-то помешать, а теперь она ждет от меня чего-то совершенного противоположного. Она хочет, чтобы я была раскрепощенной, свободной, вышла замуж за принца на белом коне и родила ей парочку пухлощеких внуков! И ведь ничего ей не скажи, потому что моя интеллигентная мамочка не переживет никаких претензий, она же всю жизнь мне посвятила, всю себя мне отдала. А мне-то что делать? Я ее не просила посвящать мне всю жизнь. А теперь я, как заложник, должна две жизни прожить: и свою и мамину. Прожить так, чтобы в ней случилось все то, на что она в свое время не решилась. А как я могу прожить другую жизнь, если я такая же, как она? Даже смена декораций во мне ничего не поменяла, что в Сибири, что в Москве, я все та же: боящаяся жизни, прячущаяся в книгах, неспособная убедительно сказать «да» хоть чему-то новому в своей жизни!
Все думаю: что же мне со всем этим делать? Снова начать себе клясться: я буду жить по-другому! Только в этот раз я понимаю, что сделать это будет совсем не просто. До меня вдруг действительно дошло, что если я и сама такая, как она, то и жизнь у меня будет такая же. И пока я не стану хоть немного другой, ничего не поменяется»
Все думаю: что же мне со всем этим делать? Снова начать себе клясться: я буду жить по-другому! Только в этот раз я понимаю, что сделать это будет совсем не просто. До меня вдруг действительно дошло, что если я и сама такая, как она, то и жизнь у меня будет такая же. И пока я не стану хоть немного другой, ничего не поменяется»
В ее скучнейший отдел вместо ушедшей в декрет «гламурной дуры» пришел совсем молоденький мальчик вчерашний студент. Рыжеватое и угловатое существо: зажатые плечи, напуганный взгляд, слегка мятый дешевый костюм и готовность стараться вызывали в язвительной Анне желание подкрасться к нему незаметно и гавкнуть в самое ухо, чтобы увидеть, как вздернутся его напряженные плечи и округлятся глаза в готовности быстро разобраться и предотвратить конфликт.
Он был значительно интереснее ушедшей в заслуженный декрет девицы, но раздражал Анну своей так хорошо узнаваемой «овечестью». Игорек тем не менее относился к Анне почему-то с большим почтением. Феоктиста Петровича он боялся до заикания, Динку, все время подтрунивающую над ним, тоже обходил стороной. Вторая «гламурная дура» относилась к нему с усталым презрением, видимо, мстя ему за то, что он не мог заменить ей ушедшую подругу и что на роль «интересного экземпляра» тоже не годился. Так что если у Игорька возникали вопросы, то он шел к Анне, почтительно называя ее Анна Сергеевна. Что, конечно, льстило и раздражало одновременно.
Тем не менее не прошло и пары недель, как они уже вместе ходили обедать, и, сидя на высоких табуретах возле большого окна, она даже рассказала ему тот самый курьезный случай с улыбнувшимся не ей элегантным мужчиной.
Игорек старший из пятерых братьев, приехал «покорять» Москву из индустриального уральского города не совсем по своей воле: «Я надежда всей нашей семьи. Отец пьет, не просыхая. Мать работает, с ног сбивается. Я должен стать богатым и вытащить их всех оттуда. Может, ты знаешь секрет, как стать богатым, работая в нашем отделе?» улыбка освещала его лицо, как правило, весьма внезапно, обнаруживая неявное в других случаях обаяние.
Стать богатой ей бы и самой не помешало. Дело с резюме немного продвинулось: его удалось написать. В резюме она выглядела если не солидно, то серьезно. Как будто и вправду она все это умеет, хотя действительно умеет Полегчало. Как все-таки приятно, когда сделаешь то, что столько времени откладывала! Разослать уже было легче, все равно не рассчитывала на то, что она, «бесценный работник», кому-то понадобится.
Я разослала свои резюме, говорит она Софии как бы между прочим. Вообще-то, она пока понятия не имеет, как ей самой к этому относиться.
Не похоже, что ты довольна этим.
А чего быть довольной-то? Все равно никто не откликнется
Это разные вещи. Можно же просто радоваться тому, что ты сделала важное для себя дело.
А смысл? Все равно пока никакого результата.
Тебе кажется, что надо радоваться только результату? Причем тому, который мало от тебя зависит?
Как это мало зависит? Мое же резюме?
Это правда, твое. Но во-первых, твое резюме не вся ты, это всего лишь текст, который весьма приблизительно описывает твои деловые навыки и достижения. Во-вторых, они могут быть востребованы сейчас на трудовом рынке, а могут и не быть, и это мало зависит от тебя самой сейчас. А вот то, что от тебя действительно зависит, это твое отношение к себе и к тому, что делаешь.
Что же мне, прыгать до потолка, если я спустя полгода сподобилась написать резюме?
Для кого-то сделать это пара пустяков. Тебе было очень трудно. Но ты сделала это, и почему бы не попрыгать?
А смысл?
Смыслов даже несколько: во-первых, радость самоценна, потому что она позволяет присвоить тебе свои достижения, какими бы незначительными они ни казались кому-то другому; во-вторых, присвоение достижений делает тебя более «богатой», помогает больше уважать себя саму и с большей готовностью браться за последующие трудные дела. А что происходит, если ты не присваиваешь то, что ты делаешь, и тем более то, что тебе дается с трудом?
На самом деле, мне было немного легче оттого, что я его написала. Я даже почувствовала себя вполне нормальной. В Интернете наверняка полно таких резюме, как мое. Но мне кажется, что надо хвалить себя только тогда, когда есть какой-то значимый результат.
Значимый результат это в данном случае что?
В данном случае я вообще хотела бы работать кем-то другим. Я ненавижу банки, причем все, а также балансы, отчеты, платежки, счета, деньги, особенно чужие. Я вообще хотела бы поменять профессию. Вот только я пока совсем не понимаю, кем бы я хотела стать
То есть ты разрешишь себе порадоваться и собой погордиться только тогда, когда поймешь, кем ты хочешь стать, и станешь им?
Ну да
Тогда у тебя вряд ли получится.
Почему это?
Чтобы понять, кем ты хочешь и можешь стать, нужно как минимум относиться к себе дружелюбно и внимательно. А ты относишься к себе не как к уникальному, сложно устроенному существу, в котором много способностей, талантов, задатков, но много и страхов, «белых пятен», комплексов, а как к роботу, который должен выдать результат, и побоку реальные страхи и таланты. Ты пока очень мало знаешь о том, кто ты и какая ты, но у тебя уже так много ожиданий от самой себя, претензий к себе и недовольства.
И это все может мне помешать найти новую профессию?
Не может, а помешает с большой степенью вероятности Чем ты любила заниматься в детстве?
Рисовать я не умела, хотя всегда хотела Спортом не занималась, в музыкалку не ходила, в хоре не пела. Стихи писала, но плохие.
Ты мне рассказываешь, как ты это делала, выставляешь сама себе оценки, а я спрашиваю о том, что ты любила делать, не важно, как у тебя получалось.
Как это не важно? Ведь если получалось плохо, то я и не делала больше. Какой смысл, если не получается?
Вот и я про это Если тебя кто-то критикует, то и смысл пропадает. А потом ты сама учишься себя критиковать: это не получается, то не получается. Ты отрезаешь от себя одни возможности, другие, третьи Ты говоришь: я ничего собой не представляю, я ничего не умею Как ты поняла, что стихи твои плохие?
Мама сказала: «Дочка, ты же не Пушкин, зачем бумагу марать?».
А тебе самой они нравились?
Я не помню сейчас уже тогда все про любовь да про смысл жизни Чушь, я думаю. Скорее всего, мама была права.
Подожди немного, я не про то, кто прав. Тебе писать стихи нравилось? Ты получала удовольствие от процесса?
Да, нравилось, наверное, пока мама их не увидела. Потом, конечно, я уже ни строчки не написала, написанные выкинула, по-моему. Ведь стыдно делать что-то плохо и бездарно. Разве нет?