Она пробовала брать в руки книги. Надежные друзья, они прежде так часто спасали ее от скуки, печалей, неудовлетворенности. С их помощью так просто было отвернуться от жизни, полной разочарований, несправедливости, несовершенства, и очутиться в ином мире. В мире, где все происходит по законам умного и ироничного гения, его создавшего. Создатель же этого мира зимней Москвы начала двадцать первого века, мира, в котором ей, Анне, не самой уродливой и глупой женщине на Земле, не достается ничего, кроме тоски, слез, пустоты и серости, совершенно был дисквалифицирован ею, снят с дистанции. Он, очевидно, никуда не годился. Жить там, где щедро одариваются жизненными благами всякие «Димочки» и «Леночки», она отказывалась. Такая жизнь была наиглупейшим дамским романом, читать который она не стала бы ни за какие коврижки.
Но и прежние друзья миры одобряемых ею гениев сейчас, после полудня в субботу, не способны были ей помочь. Открывая книгу, она видела только буквы, которые никак не могли сложиться в слова, черные закорючки не желали создавать для нее другие миры. Ей пришлось закрыть книгу и остаться наедине с самой собой в угнетающей тишине квартиры с осознанием того, что жизнь ее окончательно разрушена.
Она была в тупике. Самоубийство, при очевидной легкости такого выхода, казалось ей малопригодным для финала. Оно пугало своей банальностью, делало ее смерть обычной, поэтому как выход совершенно не годилось. Похоже, что потеря уникальности была для нее страшнее смерти. Если уж умирать, то каким-то необыкновенным способом, делающим ее исключительной, не похожей ни на кого. Такого способа она не знала, и это загоняло ее в какой-то совершенно непреодолимый тупик.
Теперь ей трудно поверить, что в этом состоянии нескончаемых внутренних сумерек она провела почти три месяца. Три ужасных месяца, которые совершенно стерлись из ее памяти, за исключением одного стойкого ощущения: собственного небытия. Ты не можешь ни жить, ни умереть. Живой труп. Вне времени Вне пространства Вне себя Невыносимо сложно даже просто поднять тело с кровати. Хотя ничегонеделание все равно не несет избавления. Потому что ты смертельно устала. Устала так, что невозможно отдохнуть, или ты забыла, как это делается
Потом, много позже, ей рассказали, что это называется «депрессия», но тогда казалось, что ее просто поглотили сумерки, неспособные перейти в ночь, приносящую покой и сон. У нее даже не было сил ужасаться тому, что этот ад будет длиться вечно.
Все изменила неожиданная встреча. Она уже ничего ждала, вынеся за скобки тот небольшой мир, который ее окружал. Примирилась с презрением офисных девиц, которые обычно насмешливо рассматривали ее облезлый вид: волосы, понуро спадающие на унылые плечи и выглядящие грязными вне зависимости от частоты мытья, одежду, теперь всегда почему-то мешковато висящую, и взгляд зверя, смирившегося со своим капканом. Привыкла быть тенью, которой даже Феоктист Петрович, отчаявшись, перестал делать замечания. Она прекратила отзываться на свое имя, поэтому никак не отреагировала, когда Вера в первый раз обратилась прямо к ней:
Анна! Можно вас спросить?.. Вы же Анна?
Анна! Можно вас спросить?.. Вы же Анна?
Я? Вы мне? Ее изумлению не было предела. Симпатичная девушка с короткими белыми волосами и яркими рыжими прядями, отчего ее голова похожа на небольшой факел, держит ее за локоть и смотрит прямо в глаза с большим сочувствием.
Ну конечно, вам. Вы же Анна? Протянутая прямо к ней узкая ладошка ждет ответного жеста. Меня зовут Вера. Я бы хотела у вас кое-что спросить, если вы не торопитесь.
Я не тороплюсь отвечает она заторможенно. Голова работает плохо, и она не понимает, куда ей можно было бы торопиться. Она так давно уже никуда не торопится.
Девушки подходят к подоконнику, Вера легко запрыгивает на него, небрежно бросив большую цветастую сумку прямо на пол. Анна медленно, далеко не так изящно и бодро, забирается туда же.
Я тут недавно. Вообще-то, у меня командировка, и я здесь всего на две недели. У вас тут невыносимо скучно вы не находите?
Анна кивает, не очень понимая, о чем, собственно, говорит ей эта девушка, такая колоритная, несмотря на бледность кожи. Живые карие глаза, удивительно подходящая ей прическа а-ля «творческий беспорядок», не по-офисному яркая и немного небрежная одежда, все это создает потрясающе стильный образ: от кончиков рыжих прядей до мысков умопомрачительных ботинок цвета старого кирпича. Анна постепенно обнаруживает, что не столько слушает это удивительное создание, сколько рассматривает, любуясь и почти утопая в тепле и свете, которые чудесная незнакомка так щедро изливает на нее, потухшую и заторможенную.
А другие про вас говорят, что у вас был жених, и он умер перед самой свадьбой. Что вы втайне ото всех хотели расписаться, но он погиб в автокатастрофе. Я даже и не знаю, кому верить. Я только вижу, что вы совсем не живете. Это ж так неправильно.
У меня? Жених? Почему умер? До Анны начинает доходить, что девушка пересказывает ей офисные сплетни о ней самой, и впервые за несколько месяцев у нее появляется повод улыбнуться.
Улыбаетесь? Глупости, да? Вера улыбается в ответ, от чего в Анне впервые за несколько месяцев робко просыпается желание жить.
Сейчас подъедет машина, и мне надо будет убегать. Но ведь мы можем встретиться вечером после работы? Вы мне все расскажете, если хотите, конечно.
Хочу конечно. Анна отвечает с паузой не потому, что сомневается, а потому, что за время своего нежития она как будто почти разучилась говорить, да и соображает медленно.
Я зайду за вами в шесть. Вы же до шести? Вера уже соскочила с подоконника. Цветастая сумка сама взлетела на ее плечо, яркая куртка мелькнула возле охранника, который на миг приосанился и втянул живот, и исчезла «то ли девушка, то ли видение»
Анна еще какое-то время просидела на подоконнике, пытаясь понять, не приснилось ли ей это. Девушка здесь уже давно. Ее не заметить просто невозможно как она могла ее не заметить? Уж не привидение ли она на самом деле? Немного отойдя от наваждения, Анна неловко спрыгнула, слегка подвернув ногу, и захромала в свой офис. Бесцельно просидев перед экраном с полчаса, она все же решилась подойти к Динке наименее противной из девиц.
Дин, ты видела тут когда-нибудь девушку такую, яркую, Верой зовут?
Верочку из Питера? Ну конечно! Она же тут уже две недели. Ты чего, Ань? Она же такая клевая! Ты видела ее ботинки? Как тебе? Клевые, правда? Мы с девчонками уже пол-Москвы облазили нет таких, представляешь! Ничего похожего! Девчонки теперь по зарубежным каталогам роют. А платок у нее видала? Это же отпад! А сумка?
«Значит, не приснилась» Анна ушла в свои размышления, быстро отключившись от бесконечных восторженных перечислений частей гардероба, так потрясших воображение бедной Диночки и, судя по всему, всех барышень отдела. Но окончательно поверить в существование Верочки Анна смогла только тогда, когда без пяти шесть та появилась на пороге и, виртуозно лавируя между серыми столами, просочилась к Анниному месту и заговорщицки подмигнула ей:
Заканчивай, пойдем, легко перейдя на «ты».
Анна от неожиданности выключила компьютер, не сохранив то, что было на нем сделано. Взяла сумку и пальто и вышла за Верочкой под очарованным взглядом Феоктиста Петровича и завистливыми взглядами девиц.
Весна принесла теплые дожди, запах трав и земли, который особенно чувствовался, если спуститься вниз, где за чертой Города начинались луга и рощи. Ганса неудержимо влекло туда, и он пользовался любой возможностью погулять среди этой зелени. Он не сразу заметил, что все время смотрит на кроны деревьев в надежде увидеть тот неповторимый яркий зеленый цвет, которым горели листья, освещенные солнцем, в его сне. Но туман по-прежнему рассеивал свет, делая его мягким, пастельным, скрывая вершины деревьев.
Заканчивай, пойдем, легко перейдя на «ты».
Анна от неожиданности выключила компьютер, не сохранив то, что было на нем сделано. Взяла сумку и пальто и вышла за Верочкой под очарованным взглядом Феоктиста Петровича и завистливыми взглядами девиц.
Весна принесла теплые дожди, запах трав и земли, который особенно чувствовался, если спуститься вниз, где за чертой Города начинались луга и рощи. Ганса неудержимо влекло туда, и он пользовался любой возможностью погулять среди этой зелени. Он не сразу заметил, что все время смотрит на кроны деревьев в надежде увидеть тот неповторимый яркий зеленый цвет, которым горели листья, освещенные солнцем, в его сне. Но туман по-прежнему рассеивал свет, делая его мягким, пастельным, скрывая вершины деревьев.
Когда начала приближаться пора лова рыбы, Ганс стал спускаться со старым рыбаком в лагуну, где в полуразвалившемся сарае, пропахшем водорослями и прелыми тряпками, лежала лодка, такая же старая и измученная работой, как и ее хозяин. Согбенная спина, скрюченные болезнью пальцы, шапка, натянутая до самых бровей, и неухоженная седая борода делали рыбака стариком, хотя на самом деле ему было не так уж много лет.
В тот день, пропитывая лодку смолой, особый состав которой Ганс придумал еще прошлой весной, они разговорились. Это было странно, потому что рыбак за неделю мог не сказать ни слова, и голоса сапожника последнее время почти никто в городе не слышал.
Вы же были когда-то художником. Скажите, как называется тот особый оттенок зеленого, которым загорается листва деревьев, когда на них падает прямой свет?
Где ты это видел? Рыбак от неожиданности закашлял, и унылые плечи заходили ходуном, а скрюченные руки прижались к груди. О каком прямом свете ты говоришь?
Я говорю о солнце, смешавшись, как будто ненароком выдал какую-то важную тайну, выпалил Ганс.
Где ты мог видеть солнце, сынок? Старик присел на бревно и поднял на него потухшие глаза, и в них внезапно как будто что-то ожило, появился цвет. Ганс впервые заметил, что глаза у рыбака не бесцветные, как он давно привык думать, а серозеленые, как листва смолистых деревьев, если смотреть на них сквозь туман.
Я видел его во сне. Оно было прекрасным, и мир вокруг был таким ярким, таким светящимся, а листья загорались зеленым и освещали собой все вокруг. И солнце было такое острое, что на него невозможно было смотреть.