Господин де Тревиль относится к нему с большим уважением, а господин де Тревиль, как вы знаете, один из лучших друзей королевы.
Я хотел бы знать, показал ли он себя на деле
Храбрым солдатом? На это я могу ответить вам сразу. Мне говорили, что при осаде Ла-Рошели, под Сузой, под Перпиньяном он совершил больше, чем требовал его долг.
Но вы знаете, милый Гито, мы, бедные министры, нуждаемся часто и в другого рода людях, не только в храбрецах. Мы нуждаемся в ловких людях. ДАртаньян при покойном кардинале, кажется, был замешан в крупную интригу, из которой, по слухам, выпутался очень умело?
Монсеньер, по этому поводу, сказал Гито, который понял, что кардинал хочет заставить его проговориться, я должен сказать, что мало верю всяким слухам и выдумкам. Сам я никогда не путаюсь ни в какие интриги, а если иногда меня и посвящают в чужие, то ведь это не моя тайна, и ваше преосвященство одобрит меня за то, что я храню ее ради того, кто мне доверился.
Мазарини покачал головой.
Ах, сказал он, честное слово, бывают же счастливцы-министры, которые узнают все, что хотят знать.
Монсеньер, ответил Гито, такие министры не мерят всех людей на один аршин: для военных дел они пользуются военными людьми, для интриг интриганами. Обратитесь к какому-нибудь интригану тех времен, о которых вы говорите, и от него вы узнаете, что захотите за плату, разумеется.
Хорошо, поморщился Мазарини, как всегда бывало, когда речь заходила о деньгах в том смысле, как про них упомянул Гито, заплатим если иначе нельзя.
Вы действительно желаете, чтобы я указал вам человека, участвовавшего во всех кознях того времени?
Per Вассо![2]воскликнул Мазарини, начиная терять терпение. Уже целый час я толкую вам об этом, упрямая голова!
Есть человек, по-моему, вполне подходящий, но только согласится ли он говорить?
Уж об этом позабочусь я.
Ах, монсеньер, не всегда легко заставить говорить человека, предпочитающего молчать.
Ба! Терпением можно всего добиться. Итак, кто он?
Граф Рошфор.
Граф Рошфор?
Да, но, к несчастью, он исчез года четыре назад, и я не знаю, что с ним сталось.
Я-то знаю, Гито, сказал Мазарини.
Так почему же вы сейчас жаловались, ваше преосвященство, что ничего не знаете?
Так вы думаете, сказал Мазарини, что этот Рошфор
Он был предан кардиналу телом и душой, монсеньер. Но, предупреждаю, это будет вам дорого стоить: покойный кардинал был щедр со своими любимцами.
Да, да, Гито, сказал Мазарини, кардинал был великий человек, но этот-то недостаток у него был. Благодарю вас, Гито, я воспользуюсь вашим советом, и притом сегодня же.
Оба собеседника подошли в это время ко двору Пале-Рояля; кардинал движением руки отпустил Гито и, заметив офицера, шагавшего взад и вперед по двору, подошел к нему.
Это был дАртаньян, ожидавший кардинала по его приказанию.
Пойдемте ко мне, господин дАртаньян, проговорил Мазарини самым приятным голосом, у меня есть для вас поручение.
ДАртаньян поклонился, прошел вслед за кардиналом по потайной лестнице и через минуту очутился в кабинете, где уже побывал в этот вечер.
Кардинал сел за письменный стол и набросал несколько строк на листке бумаги.
ДАртаньян стоял и ждал бесстрастно, без нетерпения и любопытства, словно военный автомат, готовый к действию или, вернее, к выполнению чужой воли.
Кардинал сложил записку и запечатал ее своей печатью.
Господин дАртаньян, сказал он, доставьте немедленно этот ордер в Бастилию и привезите оттуда человека, о котором здесь говорится. Возьмите карету и конвой да хорошенько смотрите за узником.
ДАртаньян взял письмо, отдал честь, повернулся налево кругом, не хуже любого сержанта на ученье, вышел из кабинета, и через мгновение послышался его отрывистый и спокойный голос:
Четырех конвойных, карету, мою лошадь.
Через пять минут колеса кареты и подковы лошадей застучали по мостовой.
III
ДВА СТАРИННЫХ ВРАГА
Когда дАртаньян подъехал к Бастилии, пробило половину девятого.
Он велел доложить о себе коменданту тюрьмы, который, узнав, что офицер приехал с приказом от кардинала и по его повелению, вышел встречать посланца на крыльцо.
Комендантом Бастилии был в то время г-н дю Трамбле, брат грозного любимца Ришелье, знаменитого капуцина Жозефа, прозванного «Серым кардиналом».
Когда во времена заключения в Бастилии маршала Бассомпьера, просидевшего ровно двенадцать лет, его товарищи по несчастью, мечтая о свободе, говорили, бывало, друг другу: «Я выйду тогда-то», «А я тогда-то», Бассомпьер заявлял: «А я, господа, выйду тогда, когда выйдет и господин дю Трамбле». Он намекал на то, что после смерти кардинала дю Трамбле неминуемо потеряет свое место в Бастилии, тогда как он, Бассомпьер, займет свое при дворе.
Его предсказание едва не исполнилось, только в другом смысле, чем он думал; после смерти кардинала, вопреки общему ожиданию, все осталось по-прежнему: г-н дю Трамбле не ушел, и Бассомпьер тоже просидел в Бастилии чуть не до конца своей жизни.
Господин дю Трамбле все еще был комендантом Бастилии, когда дАртаньян явился туда, чтобы выполнить приказ министра. Он принял его с изысканной вежливостью; и так как он собирался как раз сесть за стол, то пригласил и дАртаньяна отужинать вместе.
Я и рад бы, сказал дАртаньян, но, если не ошибаюсь, на конверте стоит надпись: «Очень спешное».
Это правда, сказал дю Трамбле. Эй, майор, пусть приведут номер двести пятьдесят шесть.
Вступая в Бастилию, узник переставал быть человеком и становился номером.
ДАртаньян невольно вздрогнул, услышав звон ключей; ему не захотелось даже сойти с лошади, когда он увидел вблизи забранные решетками окна и гигантские стены, на которые он глядел раньше только с той стороны рва и которые однажды так напугали его лет двадцать тому назад.
Раздался удар колокола.
Я должен вас оставить, сказал ему дю Трамбле, меня зовут подписать пропуск заключенному. До свидания, господин дАртаньян.
Черт меня побери, если я захочу еще раз с тобой свидеться! проворчал дАртаньян, сопровождая это проклятие самой сладкой улыбкой. Довольно пробыть в этом дворе пять минут, чтобы заболеть. Я согласен лучше умереть на соломе, что, вероятно, и случится со мной, чем получать десять тысяч ливров и быть комендантом Бастилии.
Едва он закончил этот монолог, как появился узник. Увидев его, дАртаньян невольно вздрогнул от удивления, но тотчас же подавил свои чувства. Узник сел в карету, видимо не узнав дАртаньяна.
Господа, сказал дАртаньян четырем мушкетерам, мне предписан строжайший надзор за узником, а так как дверцы кареты без замков, то я сяду с ним рядом. Лильбон, окажите любезность, поведите мою лошадь на поводу.
Охотно, лейтенант, ответил тот, к кому он обратился.
ДАртаньян спешился, отдал повод мушкетеру, сел рядом с узником и голосом, в котором нельзя было расслышать ни малейшего волнения, приказал:
В Пале-Рояль, да рысью.
Как только карета тронулась, дАртаньян, пользуясь темнотой, царившей под сводами, где они проезжали, бросился на шею пленнику.
Рошфор! воскликнул он. Вы! Это действительно вы! Я не ошибаюсь!
ДАртаньян! удивленно воскликнул Рошфор.
Ах, мой бедный друг! продолжал дАртаньян. Не видя вас пятый год, я думал, что вы умерли.
По-моему, ответил Рошфор, мало разницы между мертвым и погребенным, а меня уже похоронили или все равно что похоронили.
За какое же преступление вы в Бастилии?
Сказать вам правду?
Да.
Ну, так вот: я не знаю.
Вы мне не доверяете, Рошфор!
Да нет же, клянусь честью! Ведь невозможно, чтобы я действительно сидел за то, в чем меня обвиняют.
В чем же?
В ночном грабеже.
Вы ночной грабитель! Рошфор, вы шутите.
Я вас понимаю. Это требует пояснения, не правда ли?
Признаюсь.
Дело было так: однажды вечером, после попойки у Рейнара, в Тюильри, с Фонтралем, де Рие и другими, герцог дАркур предложил пойти на Новый мост срывать плащи с прохожих; это развлечение, как вы знаете, вошло в большую моду с легкой руки герцога Орлеанского!
В ваши-то годы! Да вы с ума сошли, Рошфор!
Нет, попросту я был пьян; но все же эту забаву я счел для себя негожей и предложил шевалье де Рие быть вместе со мной зрителем, а не актером и, чтобы видеть спектакль, как из ложи, влезть на конную статую. Сказано сделано. Благодаря шпорам бронзового всадника, послужившим нам стременами, мы мигом взобрались на круп, устроились отлично и видели все превосходно. Уже пять плащей было сдернуто, и так ловко, что никто даже пикнуть не посмел, как вдруг один менее покладистый дуралей вздумал закричать: «Караул!» и патруль стрелков тут как тут. Герцог дАркур, Фонтраль и другие убежали; де Рие тоже хотел удрать. Я его стал удерживать, говорю, что никто нас здесь не заметит; не тут-то было, не слушает, стал слезать, ступил на шпору она пополам, он свалился, сломав себе ногу, и, вместо того чтобы молчать, стал вопить благим матом. Тут уж и я соскочил, но было поздно. Я попал в руки стрелков, которые отвезли меня в Шатле, где я и заснул преспокойно в полной уверенности, что назавтра выйду оттуда. Но миновал день, другой, целая неделя. Пишу кардиналу. Тотчас за мной приходят, отвозят в Бастилию, и вот я здесь пять лет. За что? Должно быть, за дерзость, за то, что сел на коня позади Генриха Четвертого, как вы думаете?
Нет, вы правы, мой дорогой Рошфор, конечно, не за это. Но вы, по всей вероятности, сейчас узнаете, за что вас посадили.
Да, кстати, я и забыл спросить вас: куда вы меня везете?
К кардиналу.
Что ему от меня нужно?
Не знаю, я даже не знал, что меня послали именно за вами.
Вы фаворит кардинала? Нет, это невозможно!
Я фаворит! воскликнул дАртаньян. Ах, мой несчастный граф! Я и теперь такой же неимущий гасконец, как двадцать два года тому назад, когда, помните, мы встретились в Мёне.
Тяжелый вздох докончил его фразу.
Однако же вам дано поручение
Потому что я случайно оказался в передней и кардинал обратился ко мне, как обратился бы ко всякому другому; нет, я все еще лейтенант мушкетеров, и, если не ошибаюсь, уж двадцать первый год.
Однако с вами не случилось никакой беды это не так-то мало.
А какая беда могла бы со мной случиться? Есть латинский стих (я его забыл, да, пожалуй, никогда и не знал твердо): «Молния не ударяет в долины». А я долина, дорогой Рошфор, и одна из самых низких.
Значит, Мазарини по-прежнему Мазарини?
Больше чем когда-либо, мой милый; говорят, он муж королевы.