Для королевы, монсеньер? Я не понимаю.
Вы не понимаете, что мне нужны вы и ваши три друга?
Какие три друга, монсеньер?
Те, что были у вас в прежнее время.
В прежнее время, монсеньер, ответил дАртаньян, у меня было не трое, а полсотни друзей. В двадцать лет всех считаешь друзьями.
Хорошо, хорошо, господин офицер, сказал Мазарини. Скрытность прекрасная вещь. Но как бы вам сегодня не пожалеть об излишней скрытности.
Пифагор заставлял своих учеников пять лет хранить безмолвие, монсеньер, чтобы научить их молчать, когда это нужно.
А вы хранили его двадцать лет. На пятнадцать лет больше, чем требовалось от философа-пифагорейца, и это кажется мне вполне достаточным. Сегодня вы можете говорить сама королева освобождает вас от вашей клятвы.
Королева? спросил дАртаньян с удивлением, которое на этот раз было непритворным.
Да, королева! И доказательством того, что я говорю от ее имени, служит ее повеление показать вам этот алмаз, как ей кажется, известный вам и выкупленный ею у господина ДезЭссара.
И Мазарини протянул руку к лейтенанту, который вздохнул, узнав кольцо, подаренное ему королевой на балу в городской ратуше.
Правда! сказал дАртаньян. Я узнаю этот алмаз, принадлежавший королеве.
Вы видите, что я говорю с вами от ее имени. Отвечайте же мне, не разыгрывайте комедии. Я вам уже сказал и снова повторяю: дело идет о вашей судьбе.
Действительно, монсеньер, мне совершенно необходимо позаботиться о своей судьбе. Вы, ваше преосвященство, так давно не вспоминали обо мне!
Довольно недели, чтобы наверстать потерянное. Итак, вы сами здесь, ну а где ваши друзья?
Не знаю, монсеньер.
Как, не знаете?
Не знаю; мы давно расстались, так как они все трое покинули военную службу.
Но где вы их найдете?
Там, где они окажутся. Это уж мое дело.
Хорошо. Ваши условия?
Денег, монсеньер, денег столько, сколько потребуется на наши предприятия. Я слишком хорошо помню, какие препятствия возникали иной раз перед нами из-за отсутствия денег, и не будь этого алмаза, который я был вынужден продать, мы застряли бы в пути.
Денег, монсеньер, денег столько, сколько потребуется на наши предприятия. Я слишком хорошо помню, какие препятствия возникали иной раз перед нами из-за отсутствия денег, и не будь этого алмаза, который я был вынужден продать, мы застряли бы в пути.
Черт возьми! Денег! Да к тому же еще много! сказал Мазарини. Вот чего вы захотели, господин офицер. Знаете ли вы, что в королевской казне нет денег?
Тогда сделайте как я, монсеньер: продайте королевские алмазы; но, верьте мне, не стоит торговаться: большие дела плохо делаются с малыми средствами.
Хорошо, сказал Мазарини, мы постараемся удовлетворить вас.
«Ришелье, подумал дАртаньян, уже дал бы мне пятьсот пистолей задатку».
Итак, вы будете мне служить?
Да, если мои друзья на то согласятся.
Но в случае их отказа я могу рассчитывать на вас?
В одиночку я еще никогда ничего не делал путного, сказал дАртаньян, тряхнув головой.
Так разыщите их.
Что мне сказать им, чтоб склонить их к службе вашему преосвященству?
Вы их знаете лучше, чем я. Обещайте каждому в зависимости от его характера.
Что мне пообещать?
Если они послужат мне так, как служили королеве, то моя благодарность будет ослепительна.
Что мы будем делать?
Все, потому что вы, по-видимому, способны на все.
Монсеньер, доверяя людям и желая, чтобы они доверяли нам, надо осведомлять их лучше, чем это делает ваше преосвященство
Когда наступит время действовать, прервал его Мазарини, будьте покойны, вы все узнаете.
А до тех пор?
Ждите и ищите ваших друзей.
Монсеньер, их, может быть, нет в Париже, это даже весьма вероятно. Мне придется путешествовать. Я ведь только бедный лейтенант, мушкетер, а путешествия стоят дорого.
В мои намерения не входит, сказал Мазарини, чтобы вы появлялись с большой пышностью, мои планы нуждаются в тайне и пострадают от слишком большого числа окружающих вас людей.
И все же, монсеньер, я не могу путешествовать на свое жалованье, так как мне задолжали за целых три месяца; а на свои сбережения я путешествовать не могу, потому что за двадцать два года службы я копил только долги.
Мазарини задумался на минуту, словно в нем происходила сильная борьба; потом, подойдя к шкафу с тройным замком, он вынул оттуда мешок и взвесил его на руке два-три раза, прежде чем передать дАртаньяну.
Возьмите, сказал он со вздохом, это на путешествие.
«Если тут испанские дублоны или хотя бы золотые экю, подумал дАртаньян, то с тобой еще можно иметь дело».
Он поклонился кардиналу и опустил мешок в свой просторный карман.
Итак, решено, продолжал кардинал, вы едете
Да, монсеньер.
Пишите мне каждый день, чтобы я знал, как идут ваши переговоры.
Непременно, монсеньер.
Отлично. Кстати, как зовут ваших друзей?
Как зовут моих друзей? повторил дАртаньян, не решаясь довериться кардиналу вполне.
Да. Пока вы ищете, я наведу справки, со своей стороны, и, может быть, кое-что узнаю.
Граф де Л а Фер, иначе Атос; господин дю Валлон, или Портос, и шевалье дЭрбле, теперь аббат дЭрбле, иначе Арамис.
Кардинал улыбнулся.
Младшие сыновья древних родов, сказал он, поступившие в мушкетеры под вымышленными именами, чтобы не компрометировать своих семей! Длинная шпага и пустой кошелек нам это знакомо.
Если, Бог даст, эти шпаги послужат вам, монсеньер, отвечал дАртаньян, то осмелюсь пожелать, чтобы кошелек вашего преосвященства стал полегче, а их бы потяжелел, потому что с этими тремя людьми и со мной в придачу вы, ваше преосвященство, перевернете вверх дном всю Францию и даже всю Европу, если вам будет угодно.
В хвастовстве гасконцы могут потягаться с итальянцами, сказал, смеясь, Мазарини.
Во всяком случае, сказал дАртаньян, улыбаясь так же, как кардинал, они превзойдут их в бою на шпагах.
И он вышел, получив отпуск, который тут же был ему дан и подписан самим Мазарини.
Едва очутившись во дворе, он подошел к фонарю и поспешно заглянул в мешок.
Серебро! презрительно проговорил он. Так я и думал! Ах, Мазарини, Мазарини, ты мне не доверяешь, тем хуже для тебя, это принесет тебе несчастье.
Между тем кардинал потирал себе руки от удовольствия.
Между тем кардинал потирал себе руки от удовольствия.
Сто пистолей, пробормотал он, сто пистолей! Сто пистолей и я владею тайной, за которую Ришелье заплатил бы двадцать тысяч экю! Не считая этого алмаза, прибавил он, бросая любовные взгляды на перстень, который оставил у себя, вместо того чтобы отдать дАртаньяну, не считая этого алмаза, который стоит самое меньшее десять тысяч ливров.
И кардинал прошел в свою комнату, чрезвычайно довольный вечером, который принес ему такой отличный барыш; уложил перстень в ларец, наполненный брильянтами всех сортов, потому что кардинал имел слабость к драгоценным камням, позвал Бернуина, чтобы тот раздел его, и не думал больше ни о криках на улице, ни о ружейных выстрелах, все еще гремевших в Париже, хотя было уже около полуночи.
ДАртаньян в это время шел на Тиктонскую улицу, где он жил в гостинице «Козочка».
Скажем в нескольких словах, почему дАртаньян остановил свой выбор на этом жилище.
VI
ДАРТАНЬЯН В СОРОК ЛЕТ
Увы, с тех пор как мы в нашем романе «Три мушкетера» расстались с дАртаньяном на улице Могильщиков, номер 12, произошло много событий, а главное прошло много лет.
Не то чтобы дАртаньян не умел пользоваться обстоятельствами, но сами обстоятельства сложились не в пользу дАртаньяна. В пору когда он жил одной жизнью со своими друзьями, он был молод и мечтателен. Это была одна из тех тонких, впечатлительных натур, которые легко усваивают себе качества других людей. Атос заражал его своим гордым достоинством, Портос пылкостью, Арамис изяществом. Если бы дАртаньян продолжал жить с этими тремя людьми, он сделался бы выдающимся человеком. Но Атос первый его покинул, удалившись в свое маленькое поместье близ Блуа, доставшееся ему в наследство; вторым ушел Портос, женившийся на своей прокурорше; последним ушел Арамис, чтобы принять рукоположение и сделаться аббатом. И дАртаньян, всегда представлявший себе свое будущее нераздельным с будущностью своих трех приятелей, оказался одинок и слаб; он не имел решимости следовать дальше путем, на котором, по собственному ощущению, он мог достичь чего-либо только при условии, чтобы каждый из его друзей уступал ему, если можно так выразиться, немного электрического тока, которым одарило их небо.
После производства в лейтенанты одиночество дАртаньяна только углубилось. Он не был таким аристократом, как Атос, чтобы пред ним могли открыться двери знатных домов; он не был так тщеславен, как Портос, чтоб уверять других, будто посещает высшее общество; не был столь утончен, как Арамис, чтобы пребывать в своем природном изяществе и черпать его в себе самом. Одно время пленительное воспоминание о г-же Бонасье вносило в душу молодого человека некоторую поэзию, но, как и все на свете, это тленное воспоминание мало-помалу изгладилось: гарнизонная жизнь роковым образом влияет даже на избранные натуры. Из двух противоположных элементов, образующих личность дАртаньяна, материальное начало мало-помалу возобладало, и потихоньку, незаметно для себя, дАртаньян, не видевший ничего, кроме казарм и лагерей, не сходивший с коня, стал (не знаю, как это называлось в ту пору) тем, что в наше время называется «настоящим служакой».
Он не потерял природной остроты ума. Напротив, она, может быть, даже увеличилась; по крайней мере, грубоватая оболочка сделала ее еще заметнее. Но он направил свой ум не на великое, а на самое малое в жизни, на материальное благосостояние благополучие на солдатский манер; иначе говоря, он хотел иметь лишь хорошее жилье, хороший стол и хорошую хозяйку.
И все это дАртаньян нашел уже шесть лет тому назад на Тиктонской улице, в гостинице под вывеской «Козочка».
С первых же дней его пребывания в этой гостинице хозяйка ее, красивая, свежая фламандка, лет двадцати пяти или шести, влюбилась в него не на шутку. Легкому роману сильно мешал непокладистый муж, которого дАртаньян раз десять грозился проткнуть насквозь шпагой. В одно прекрасное утро этот муж исчез, продав потихоньку несколько бочек вина и захватив с собой деньги и драгоценности. Все думали, что он умер; в особенности настаивала на том, чтоб он ушел из этого мира, его жена, которой очень улыбалась мысль считаться вдовой. Наконец, после трех лет связи, которую дАртаньян не собирался порывать, находя с каждым годом все больше приятности в своем жилье и хозяйке, тем более что последняя предоставляла ему первое в долг, хозяйка эта возымела вдруг чудовищную претензию сделаться его женою и предложила дАртаньяну на ней жениться.