«Одуванчики и небольшие лопухи ещё с апреля, а как приятно, потому что они первые, думал я, стоя на коленках на этих растениях и разгребая в земле крышку небольшого погребка-тайника. Я знаю их двойной запах наизусть. Даже вкус они горькие. Да я занюхивал ими! А Яха-то и закусывал одуванами! А сколько раз приходилось валяться именно в них!» я достал десятилитровую алюминиевую флягу с самодельным яблочным вином (которое простояло зиму на потолке, т. е. чердаке, а теперь с месяц уж стоит в земле), а также банку от кофе и стаканчик.
Стало совсем сумрачно, я закурил, сел на бочку. Трудно переносить эту погоду, это затишье. Как будто всё вымерло. Исчез весь воздух, и всё вымерло. Даже дым распространяется не так, как обычно, а своё дыхание слишком слышно. Запах весны это споры деревьев и цветов, их половые гормоны, летающие везде. Одиночество невыносимо. Хочется (необходимо) вцепиться в чью-то руку, в чьё-то брюхо, схватить, сжать, укусить получить ответный удар, толчок, крик но чтобы было что-нибудь живое, чтоб доказать, что я есть и всё есть здесь и сейчас. Нет, это не субъективизм, не солипсизм, мол, мир это и есть я или я есть, а мира нет, это другое. Лев Толстой, говорят, оглядывался вдруг назад, боясь увидеть там пустоту, обман. Я боюсь глянуть вдруг в себя и увидеть пустоту, что всё вот есть и я вроде бы есть, когда не осознаю себя, делаю что-то, мыслю себя как что-то, а вдруг остановлюсь или утром проснусь Я думаю, как мне думать про себя
Я, оказывается, уже стоял на ногах, даже ходил туда-сюда, жестикулировал и искурил уже две сигареты. Из-за куста вишни торчал Яха, вернее, светилась его папироска.
Дай лопух какой-нибудь, скомандовал он.
«Хорошо, что я не выпил один», мелькнуло у меня в голове.
Я уж на тебя смотрю думаю: пьянищий. Что-то руками машет, разговаривает, только голоса на слышно, как это ну, в насосе? Кенарь показывал [Учитель физики, директор.]
А, Паскаль, что ли? Вакуум.
Во-во, вакум. Щас Перекусина придёть. А там во сколько начало? В девять, что ль я уж не помню.
Успеем. Тут баночка и ещё литров пять вина так называемого.
Это какую я пил тогда, что ль? Крепкыя! А я тоже принёс четвёрочку!
Да?! засмеялся я.
Чего смешного у тебя, что ль, больше, а крепкость градусов 60!
Перекус тоже, может, принесёт.
Да, принесёть жди! Трепло твой Перекус, ни разу ещёща не приносил. Правда, правильно, что мы заранее задринчикаем, как ты говоришь, а то там-то тоже такие. А Гонилой я его ненавижу!
Тише, не ори, вон Перекус крадётся.
(«Метеорит»)
Вечерело. Местность была болотистая; воздух влажный, пахнущий лесом и гнилью; земля, как губка, проминалась под ногами, выпуская на поверхность воду. Серые тучи комаров кружились над головами путников. Болота наполняли лес зловещим жалобным гудом и потаённым шёпотом камышей. Дорога петляла меж корявых, изуродованных болотной сыростью деревьев.
Наконец, студенты дошли примерно до того места, где обычно останавливались на ночлег. Не обмолвившись ни словом и едва сорвав с низких кочек по паре ягод морошки и клюквы, они пошли в так называемый настоящий лес.
Во-во, вакум. Щас Перекусина придёть. А там во сколько начало? В девять, что ль я уж не помню.
Успеем. Тут баночка и ещё литров пять вина так называемого.
Это какую я пил тогда, что ль? Крепкыя! А я тоже принёс четвёрочку!
Да?! засмеялся я.
Чего смешного у тебя, что ль, больше, а крепкость градусов 60!
Перекус тоже, может, принесёт.
Да, принесёть жди! Трепло твой Перекус, ни разу ещёща не приносил. Правда, правильно, что мы заранее задринчикаем, как ты говоришь, а то там-то тоже такие. А Гонилой я его ненавижу!
Тише, не ори, вон Перекус крадётся.
(«Метеорит»)
Вечерело. Местность была болотистая; воздух влажный, пахнущий лесом и гнилью; земля, как губка, проминалась под ногами, выпуская на поверхность воду. Серые тучи комаров кружились над головами путников. Болота наполняли лес зловещим жалобным гудом и потаённым шёпотом камышей. Дорога петляла меж корявых, изуродованных болотной сыростью деревьев.
Наконец, студенты дошли примерно до того места, где обычно останавливались на ночлег. Не обмолвившись ни словом и едва сорвав с низких кочек по паре ягод морошки и клюквы, они пошли в так называемый настоящий лес.
(«Дневник»)
Хоть банка и была старая-престарая, самогон из-за неё, вместо ожидаемого «аромата кофе», оказался чёрным и отвратным. Из закуски присутствовали только мои картофельные оладьи вечинник (это, кстати, очень хорошая и питательная вещь). Вкус «вина» был муторным, отдавал металлом и гнилью. «Помнишь, Перекус, как ты последки выжирал с первой фляги?! Поддонник что твоя глина, ничем не отличается! А ты ведь высасывал! На другой день весь день дрых и стонал от печёнки!» придирался по своему обычаю Яха.
Так мы выпивали часа с два, а тем временем праздник уже начался, а мы, естественно, опоздали.
(«Настоящая любовь»)
Первое мая праздновали дома у нового знакомого, всеобщего кореша и авторитета. Дом был большой, обстановка отнюдь не бедная. Родители уехали в город. На столе, кроме всего прочего, стояли три бутылки водки, две самогона и ликёр для дам.
Всё как обычно, только Яна сидела, не прижавшись к хозяину дома, а поодаль, ближе к Слаю. «Жених» несколько раз протягивал к ней руки, пытался притянуть к себе, обнять. Но бесполезно. Она заговорила со Слаем. Выпили ликёру как друзья.
(«Дневник»)
А мы, конечно же, немного припоздали. Девушки суетились весь день: Яночка не очень привязана к кухне, но тут таскались её сестрёнки пять штук «мелких»! и Леночка. Нас подождали с полчаса и начали, но пока неофициально. Гниль потаясь махнул с Каем, а Яна и Ленок тоже отдельно и тайно. Потом повторили, потом нарисовался Зам, и они начали как положено. Девушки вынуждены были выпивать, опять нервничали, хотя особо непонятно почему: мы, отсутствующие, вроде не первой величины фигуры, деньги мы уж сдали, может, боялись, что мы прибудем пьянищие и испортим праздник.
Мы подходили, подчаливали, уже скорешившись то есть обнявшись втроём и превратившись в одно слабоуправляемое целое, орали песни и просто матом.
(«Метеорит»)
Путь был труден. Люди устали. Деревья теперь высились высоко над головами и стояли впереди чёрной непроходимой стеной. Ветви их могучих крон переплелись между собой, закрывая небо, обнажённые корни их цеплялись за ноги. Но молодые люди были романтиками, и не пугали их ни непонятные звуки, ни хруст веток, ни оханье совы.
Так шли они часа два по всё густеющему и темнеющему лесу. Вдруг увидели маленький костёр и решились подойти.
(«Дневник»)
У самой оградки дома Яны, правда, замолчали. Выскочили две здоровые и несправедливые собачки. Яха их чуть не растерзал (а я их боюсь). Яночкина баня находилась около дома, во дворе, всегда в тени, во тьме, от неё сразу идут посадки из русских клёнов и боярышника. На лай собак вышел на свет Кай.
Хай, Кай, где Герда, педро?! Впедрил ей в перине в недра?! заорал Перекус, нечаянно-негаданно превратившись прямо в Зама (я бы его удушил, но руки мои всё ещё были вплетены). Вовремя перешли на шёпот, тихо отозвали его к посадкам и попросили с нами вкусить. (После сада я взял дома заготовленную заранее сумку с бутылкой водки и бутылкой самогона на самом деле это где-то граммов 300, разбавленных водой и тот же вечинник, причём Яха и Перекус ничуть не удивились сему, но только всячески одобрили (Перекус, кстати, и нёс сумку) и даже уже не смогли сразу вкусить, оставив «до места». ) Кай сказал, что водка у них давно кончилась, была-то одна бутылка (ага, ещё кому расскажи), ликёр то же самое, что ему уж нельзя пить, «жена» ругается, но что он конечно
Незнакомцы, по виду охотники, сразу взялись за ружья. Сразу нашли общий язык, завязался разговор, охотники поделились с уставшими студентами отличным заячьим супом.
(«Дневник»)
Мы оставили своё в посадках, зашли с Каем в баню. Девушки уже не пили, на столе было всё уже разъедено и заквашено, Яна была очень раздражена, а Ленок уже подшофе.
(«Метеорит»)
Один из них сидел на крыше старого блиндажа, построенного, вероятно, во время войны, и чистил немецкую каску.
А что, молодые люди, в поисковых отрядах не состоите? спросил он.
(«Дневник»)
Вскоре мы зачали «барахтаться» под Яночкин хилый магнитофончик, причём барахтались всегда только я, Яха, Перекс и Змей, и барахтались, что называется, вовсю. Гниль развалился на Леночке, потом она на нём, Кай курил, Яна молча и ненавистно уставилась на нас. Яха выплясывал со стулом, всячески его крутил, потом начал бить им в пол в двух шагах от ноги Яны, баня очень тесная и бил, пока не расшиб в щепки.
(«Метеорит»)
Да нет Что-нибудь нашли?
Три скелета похоронили, прокашлял охотник, фрицы. А от нашего только череп Изверги!
Почему вы решили, что это наш?
Вы знаете, что такое капсула? Она у него во рту была. Вот звери! [А при чём тут звери?!]
Самый старший охотник, управлявшийся у костра, погладил усы и тихо начал:
Не хотел я вам, ребята, аппетит портить, когда ели
(«Дневник»)
и бил, пока не расшиб в щепки. Леночка сказала: «Дурак!» и опять раскорячилась на Гонилом; Яна нервно болтала ножкой. Яха схватил со стола чашу с салатом оливье и выкинул в форточку. Я схватил небольшой табурет и запулил его в открытую дверь (как бы) ненароком малость зашиб курящего Кая Метова. Вскоре какая-то размазня от консервы оказалась на лице у Зама (конечно, по обычаю Яхи). «Витёк, дурак! Рая, дай полотенце, мазафачка», без эмоций сказал привычный Змей, и они с Перекусом пошли было курить.
Иди, Перекус, я тебя хуйнёй накормлю! вдруг предложил Яха, протянувшись по полу и схватив при этом за ногу почти уж вышедшего вовне Перекуса. Другой рукой он стянул со стола скатерть. Опрокинув всё, что было, на себя, он всё же нашарил какую-то не до конца разлившуюся банку и вывалил её содержимое Перекусу в ботинок.
Конечно, конешно, жалобно гнусавил Перекус, ты всё знаешь, кому влить Спасибо, Лёш, спасибо
Да х-хуй с тобой!!! чрезвычайно грубо сказал Яха и так же грубо отпустил-оттолкнул его (как бы со смыслом, что он-де только что делал Перекусу добро).
Яна вскочила и выдернула штепсель. «Отнеси магнитофон», повелительно сказала она. «Я не пойду», ответил я и вышел.