Дело у меня такое, начал Тыналиев, внимательно всматриваясь в напряженные лица ребят и все время силясь держаться прямее, чтобы не так бросалась в глаза его кособокость. Холодно у вас в школе, помочь я вам ничем не могу, кроме соломы. А солома, известно, вспыхнет и погаснет. Кизяк, которым прежде топили школу, вывозили с гор вначале вьюком, а потом перегружали в телеги. В прошлом году заниматься этим было некому и некогда. Все на фронте. Есть у меня под замком две тонны угля, которые я купил в Джамбуле у спекулянтов. Это уголь для кузницы. Купил я железа для кузницы, тоже у спекулянтов. Мы с ними когда-нибудь сочтемся. А пока положение очень тяжелое. И на фронте тяжелое. В прошлом году мы не справлялись, не успели засеять гектаров двести озимой пшеницы. Никто не виноват. Война. Можно и так. Но если везде, во всех колхозах и совхозах недоберут, недосеют, недоделают, как мы у себя, то, может случиться, врага не одолеем. Да, чтобы одолеть такую силу, надо иметь и хлеб и снаряд. Я и пришел к вам, ребята, придется кое-кому из вас оставить пока школу. Время не ждет, надо готовить тягло к весновспашке, а тягло у нас страшно смотреть, довели, на ногах едва держится. Надо готовить сбрую, а она вся разбитая, надо ремонтировать плуги и сеялки, а инвентарь у нас под снегом К чему я все это говорю? К тому, что недосеянные площади озимой мы обязаны перекрыть яровыми посевами. Во что бы то ни стало, безоговорочно, как на фронте! А это значит сверх плана собственными силами дополнительно вспахать и засеять двести гектаров яровых. Две-е-сти! Вы понимаете? А где взять силы, на кого опереться? И решили мы ко всему тому, что у нас есть и что уже делается к весенней кампании, подготовить дополнительно еще одну бригаду плугарей, двухлемешников. Думали, гадали. Женщин послать не можем. Это далеко, в Аксае. Людей нет. Решили обратиться к вам за помощью, к школьникам
Вот так говорил председатель Тыналиев, суровый и замкнутый человек, ходивший в своей неизменной армейской серой шинели, в которой он, конечно же, мерз, в серой ушанке, с озабоченным заострившимся лицом, а сам молодой еще, скособоченный, с недостающими ребрами, с неразлучной полевой сумкой на боку
Вот так говорил председатель Тыналиев, стоя у школьной доски с географической картой, возле той самой карты, на которой люди умудрились поместить все земли и моря, включая такие расчудесные теплые страны, как Цейлон, Ява, Суматра, Австралия, где живи себе в удовольствие и плюй в потолок
Вот так говорил председатель Тыналиев, стоя у школьной доски с географической картой, возле той самой карты, на которой люди умудрились поместить все земли и моря, включая такие расчудесные теплые страны, как Цейлон, Ява, Суматра, Австралия, где живи себе в удовольствие и плюй в потолок
Вот так говорил председатель Тыналиев в школе, топленной соломой, от которой больше сора на полу, нежели тепла. И когда он говорил, что надо на далеком Аксае поднять дополнительно сотни гектаров яровых для фронта, пар шел из его рта, как на дворе
Вот так говорил председатель Тыналиев
А за окном все вьюжило, кружило, задувало в щели. Султанмурату у окна было видно, как перетаптывался на ветру, как пытался укрыть свою голову от ветра запуржавевший председательский конь у столба. А ветер трепал ему гриву, запрокидывал набок распущенный хвост. Холодно было коню
Да, тут тебе не Цейлон
Не от хорошей жизни я буду отрывать вас от учебы, объяснил Тыналиев. Это вынужденная мера. Вы должны понимать. После войны, а может, и раньше, буду жив, сам приведу этих ребят в школу и попрошу, чтобы продолжали учебу. А пока получается вот такая картина
Потом говорил завуч. Потом снова Тыналиев. Когда в классе началось оживление ребята стали тянуть руки: я, мол, я хочу на работу, Тыналиев сразу внес ясность:
Если кто думает, что мне нужны всякие ученики, тот ошибается. Кто плохо учится, тот плохо работает. А во-вторых, хорошему ученику потом легче будет догонять упущенное время. Ну вот ты, Султанмурат, вроде бы самый большой в классе
Ребята зашумели:
У нас Анатай самый большой. Ему скоро шестнадцать лет.
Я не о возрасте сейчас. О росте говорю. Да и не это главное. Ну вот ты, Султанмурат, снова обратился к нему председатель. Ты в прошлом году огороды пахал, так ведь?
Да, ответил Султанмурат и встал с места. Пахал на Аральской улице.
На двухлемешном, четырехконном?
Да, на двухлемешном, четырехконном, но я только помогал. То был плуг Сартбая, а его как раз взяли в армию. Огороды запаздывали. Аксакал Чекиш попросил меня помочь.
Я знаю об этом. Потому с тебя и начал, сказал председатель.
Все оглянулись на Султанмурата. Он поймал на себе взгляд Мырзагуль. Она глянула на него как-то по-особому, не так, как другие, и сама покраснела вдруг, точно речь шла о ней. И ему стало неловко от этого, даже сердце заколотилось.
Я тоже пахал огороды! выкрикнул с места Анатай.
И я, вставил Эркинбек.
Вслед за этим еще раздались голоса.
Но Тыналиев попросил тишины.
Давайте по порядку, ребята. Дело тут серьезное. Начнем с учебы. Как у тебя с учебой? опять обратился он к Султанмурату.
Да не очень, проговорил Султанмурат.
Что не очень?
Ну, не очень плохо.
Но и не очень хорошо, вставила все это время молчавшая Инкамал-апай. Я ему всегда говорю: ты мог бы учиться гораздо лучше, во сто раз лучше. Он очень способный. Но вот беда ветер в голове гуляет.
Да-а, задумчиво протянул председатель. А я-то рассчитывал Ну ладно. Отец у тебя на фронте. Стало быть, будешь добывать для него хлеб. А как у тебя, Анатай?
Да так же, ответил тот, набычившись и поднимаясь с места.
Выходит, один другого не лучше, усмехнулся Тыналиев и, помолчав, сказал: Когда вернетесь снова в школу, поймете цену учения. Знаю я, по себе знаю. Чуть что а, мол, плевать, пойду работать. Да разве для работы одной живет человек? Как ты думаешь, Анатай?
Анатай начал было что-то объяснять, но потом признался:
Не знаю.
Я тоже не все знаю, сказал Тыналиев, но не будь войны, пошел бы учиться, еще поучился бы.
В классе послышался откровенный смех. Смешно совсем уже взрослый человек, сам председатель колхоза, а хочет учиться. А им уже надоело, так надоело в школе!
А что смешного? улыбнулся Тыналиев. Да, ребята, очень хотел бы учиться. Это вы потом, попозже, поймете.
И тут, пользуясь моментом, кто-то в классе перебил председателя:
Башкарма-агай, а правда, что вы прыгали с самолета?
Тыналиев кивнул.
Мальчишка не унимался:
Вот здорово! А не страшно? Я один раз с крыши табачного сарая прыгал на кучу сена и то колени задрожали!
Да, прыгал. Но только с парашютом, конечно, объяснил Тыналиев. Это такой купол над головой, он распускается, как юрта
Знаем, знаем, хором загудел класс.
Ну так вот, мы были десантом. Прыгать с парашютом это была наша работа.
Знаем, знаем, хором загудел класс.
Ну так вот, мы были десантом. Прыгать с парашютом это была наша работа.
А что такое десант? снова раздался чей-то голос.
Десант, говорите? Это отряд подвижный, боевой, который забрасывается или отсылается куда-нибудь для выполнения особого, важного задания. Ясно, понятно?
В классе молчание.
В десанте может быть несколько человек и много тысяч людей, объяснил Тыналиев. Важно, что десант уходит в тыл врага и действует самостоятельно. Если все понятно, расскажу как-нибудь в другой раз. А сейчас займемся делом. Анатай, ты садись, что ты стоишь? Твой отец тоже на фронте воюет.
И мой!
И мой тоже!
И мой!
И мой!
Тыналиев поднял руку:
Я все знаю, ребята. Не думайте, что я только колхозом занят с утра до вечера. Я знаю всех, кто в армии, кто в госпитале. Я всех вас знаю. Потому и пришел к вам. Так вот, Анатай, и ты пойдешь добывать хлеб отцу, и тебе придется на год, а возможно, и больше, оставить школу.
Я тоже! И я! И я! начали было выскакивать некоторые. Ведь каждый в таких случаях мнит себя героем. А тут такая оказия в школу не ходи. Работай на лошадях. Чего еще надо?
Нет, погодите! успокоил их председатель. Так не пойдет. Только те, кто уже имел дело с плугом. Вот ты, Эркинбек. Ты тоже пахал огороды? Отец твой погиб под Москвой, я это знаю. Многие отцы и братья погибли. Тебя тоже, Эркинбек, прошу. Помоги нам. Придется тебе землю пахать вместо учебы в школе. Ничего не поделаешь. А матери твоей я сам объясню
Потом председатель Тыналиев назвал еще двоих ребят Эргеша и Кубаткула. И сказал, чтобы завтра с утра все названные им были на конном дворе на утреннем наряде бригадиров.
Дома, уже поздно вечером, когда собирались ко сну, Султанмурат рассказал матери о том, как в школу приезжал председатель колхоза. Мать выслушала молча, устало потирая лоб, целый день в колхозе, на ферме, вечером дома с детьми, а Аджимурат, глупый, возликовал некстати:
Вот это да! Не учиться в школе! Плугарем быть, на лошадях! Я тоже хочу!
Мать строго спросила:
Уроки учил?
Да, выучил, ответил Аджимурат.
Иди ложись спать и ни слова чтобы! Ясно?
А старшему она ничего не сказала.
И только потом, уложив девочек, собираясь задуть лампу, пригорюнилась возле лампы, решила, наверное, что Султанмурат уже спит, заплакала, положив голову на руки. Тихо и долго плакала, вздрагивая худыми плечами. Тяжко стало на душе Султанмурата, хотелось встать, успокоить, приласкать маму, сказать ей какие-то хорошие слова. Но не посмел тревожить ее, пусть одна побудет. Ведь думает сейчас и об отце (как-то он там, на войне), и о детях (четверо их), и о доме, и о разных других нуждах.
Женщина, она есть женщина. Часто они плачут, женщины. И учительница Инкамал-апай, когда ушел председатель Тыналиев из класса, тоже очень расстроилась, растерялась даже. Уже прозвенел звонок на перемену, а она сидела за столом и не уходила. И класс сидел, никто не выбежал, ждали, пока учительница встанет с места и направится к дверям. В дверях-то и заплакала Инкамал-апай. Старалась выдержать, и не получилось. Ушла в слезах. Мырзагуль понесла в учительскую забытую карту и тоже вернулась с мокрыми глазами. Да, конечно, женщины есть женщины. Жалеют они всех и потому плачут. А что тут такого, подумаешь, ну год, ну два, а война кончится снова можно пойти в школу
С этими мыслями засыпал Султанмурат, прислушиваясь, как мело и мело за окном летучим снегом.