Коль так, Макарыч, не спеши,
Спусти колки, ослабь зажимы,
Пересними, перепиши,
Переиграй, останься живым!
Но, в слезы мужиков вгоняя,
Он пулю в животе понес,
Припал к земле, как верный пес
А рядом куст калины рос
Калина красная такая.
Смерть самых лучших намечает
И дергает по одному.
Такой наш брат ушел во тьму!
Не поздоровилось ему,
Не буйствует и не скучает.
А был бы «Разин» в этот год
Натура где? Онега? Нарочь?
Всё печки-лавочки, Макарыч,
Такой твой парень не живет!
Вот после временной заминки
Рок процедил через губу:
«Снять со скуластого табу
За то, что он видал в гробу
Все панихиды и поминки.
Того, с большой душою в теле
И с тяжким грузом на горбу,
Чтоб не испытывал судьбу,
Взять утром тепленьким с постели!»
И после непременной бани,
Чист перед богом и тверез,
Вдруг взял да умер он всерьез
Решительней, чем на экране.
Неправда, над нами не бездна, не мрак
Каталог наград и возмездий:
Любуемся мы на ночной зодиак,
На вечное танго созвездий.
Глядим, запрокинули головы вверх,
В безмолвие, в тайну и вечность:
Там трассы судеб и мгновенный наш век
Отмечены в виде невидимых вех,
Что могут хранить и беречь нас.
Горячий нектар в холода февралей
Как сладкий елей вместо грога,
Льет звездную воду чудак Водолей
В бездонную пасть Козерога.
Вселенский поток и извилист, и крут,
Окрашен то ртутью, то кровью,
Но, вырвавшись мартовской мглою из пут,
Могучие Рыбы на нерест плывут
По Млечным протокам к верховью.
Декабрьский Стрелец отстрелялся вконец,
Он мается, копья ломая,
И может без страха резвиться Телец
На светлых урочищах мая.
Из августа изголодавшийся Лев
Глядит на Овена в апреле.
В июнь к Близнецам свои руки воздев,
Нежнейшие девы созвездия Дев
Весы превратили в качели.
Лучи световые пробились сквозь мрак,
Как нить Ариадны конкретны,
Но и Скорпион, и таинственный Рак
От нас далеки и безвредны.
На свой зодиак человек не роптал
Да звездам страшна ли опала!
Он эти созвездия с неба достал,
Оправил он их в драгоценный металл
И тайна доступною стала.
Я еще не в угаре,
не втиснулся в роль.
Как узнаешь в ангаре,
кто раб, кто король,
Кто сильней, кто слабей, кто плохой, кто хороший,
Кто кого допечет,
допытает, дожмет:
Летуна самолет
или наоборот?
На земле притворилась машина святошей.
Завтра я испытаю
судьбу, а пока
Я машине ласкаю
крутые бока.
На земле мы равны, но равны ли в полете?
Под рукою, не скрою,
ко мне холодок,
Я иллюзий не строю
я старый ездок:
Самолет необъезженный дьявол во плоти.
Знаю, силы мне утро утроит,
Ну а конь мой хорош и сейчас,
Вот решает он: стоит не стоит
Из-под палки работать на нас.
Ты же мне с чертежей,
как с пеленок, знаком,
Ты не знал виражей
шел и шел прямиком,
Плыл под грифом «Секретно» по волнам науки.
Генеральный конструктор
тебе потакал
И отбился от рук ты
в КБ, в ОТК,
Но сегодня попал к испытателю в руки!
Здесь возьмутся покруче,
придется теперь
Расплатиться, и лучше
без лишних потерь:
В нашем деле потери не очень приятны.
Ты свое отгулял
до последней черты,
Но и я попетлял
на таких вот, как ты,
Так что грех нам обоим идти на попятный.
Иногда недоверие точит:
Вдруг не все мне машина отдаст,
Вдруг она засбоит, не захочет
Из-под палки работать на нас!
Мы взлетали как утки
с раскисших полей:
Двадцать вылетов в сутки
куда веселей!
Мы смеялись, с парилкой туман перепутав.
И в простор набивались
мы до тесноты,
Облака надрывались,
рвались в лоскуты,
Пули шили из них купола парашютов.
Возвращались тайком
без приборов, впотьмах,
И с радистом-стрелком,
что повис на ремнях.
В фюзеляже пробоины, в плоскости дырки.
И по коже озноб,
и заклинен штурвал,
И дрожал он, и дробь
по рукам отбивал
Как во время опасного номера в цирке.
До сих пор это нервы щекочет,
Но садились мы, набок кренясь.
Нам казалось машина не хочет
И не может работать на нас.
Завтра мне и машине
в одну дуть дуду
В аварийном режиме
у всех на виду,
Ты мне нож напоследок не всаживай в шею!
Будет взлет будет пища:
придется вдвоем
Нам садиться, дружище,
на аэродром
Потому что я бросить тебя не посмею.
Правда, шит я не лыком
и чую чутьем
В однокрылом двуликом
партнере моем
Игрока, что пока все намеренья прячет.
Но плевать я хотел
на обузу примет:
У него есть предел
у меня его нет,
Поглядим, кто из нас запоет кто заплачет!
Если будет полет этот прожит
Нас обоих не спишут в запас.
Кто сказал, что машина не может
И не хочет работать на нас?!
Дважды Герою Советского Союза
Дважды Герою Советского Союза
Николаю Скоморохову и его погибшему другу
Всю войну под завязку
я все к дому тянулся,
И хотя горячился
воевал делово,
Ну а он торопился,
как-то раз не пригнулся
И в войне взад-вперед обернулся
за два года всего ничего.
Не слыхать его пульса
С сорок третьей весны,
Ну а я окунулся
В довоенные сны.
И гляжу я дурея,
И дышу тяжело:
Он был лучше, добрее,
Добрее, добрее,
Ну а мне повезло.
Я за пазухой не жил,
не пил с господом чая,
Я ни в тыл не просился,
ни судьбе под подол,
Но мне женщины молча
намекали, встречая:
Если б ты там навеки остался
может, мой бы обратно пришел?!
Для меня не загадка
Их печальный вопрос,
Мне ведь тоже несладко,
Что у них не сбылось.
Мне ответ подвернулся:
«Извините, что цел!
Я случайно вернулся,
Вернулся, вернулся,
Ну а ваш не сумел».
Он кричал напоследок,
в самолете сгорая:
«Ты живи! Ты дотянешь!»
доносилось сквозь гул.
Мы летали под богом
возле самого рая,
Он поднялся чуть выше и сел там,
ну а я до земли дотянул.
Встретил летчика сухо
Райский аэродром.
Он садился на брюхо,
Но не ползал на нем.
Он уснул не проснулся,
Он запел не допел.
Так что я вот вернулся,
Глядите вернулся,
Ну а он не успел.
Я кругом и навечно
виноват перед теми,
С кем сегодня встречаться
я почел бы за честь,
Но хотя мы живыми
до конца долетели
Жжет нас память и мучает совесть,
у того, у кого она есть.
Кто-то скупо и четко
Отсчитал нам часы
Нашей жизни короткой,
Как бетон полосы,
И на ней кто разбился,
Кто взлетел навсегда
Ну а я приземлился,
А я приземлился,
Вот какая беда
Час зачатья я помню неточно,
Значит, память моя однобока,
Но зачат я был ночью, порочно
И явился на свет не до срока.
Я рождался не в муках, не в злобе,
Девять месяцев это не лет!
Первый срок отбывал я в утробе,
Ничего там хорошего нет.
Спасибо вам, святители,
Что плюнули да дунули,
Что вдруг мои родители
Зачать меня задумали
В те времена укромные,
Теперь почти былинные,
Когда срока огромные
Брели в этапы длинные.
Их брали в ночь зачатия,
А многих даже ранее,
А вот живет же братия
Моя честна компания!
Ходу, думушки резвые, ходу!
Слова, строченьки милые, слова!..
В первый раз получил я свободу
По указу от тридцать восьмого.
Знать бы мне, кто так долго мурыжил,
Отыгрался бы на подлеце!
Но родился, и жил я, и выжил,
Дом на Первой Мещанской в конце.
Там за стеной, за стеночкою,
За перегородочкой
Соседушка с соседочкою
Баловались водочкой.
Все жили вровень, скромно так,
Система коридорная,
На тридцать восемь комнаток
Всего одна уборная.
Здесь, на зуб зуб не попадал,
Не грела телогреечка,
Здесь я доподлинно узнал,
Почем она копеечка.
Не боялась сирены соседка,
И привыкла к ней мать понемногу,
И плевал я здоровый трехлетка
На воздушную эту тревогу!
Да не все то, что сверху, от бога,
И народ «зажигалки» тушил;
И как малая фронту подмога
Мой песок и дырявый кувшин.
И било солнце в три луча,
Сквозь дыры крыш просеяно,
На Евдоким Кирилыча
И Гисю Моисеевну.
Она ему: «Как сыновья?»
«Да без вести пропавшие!
Эх, Гиська, мы одна семья
Вы тоже пострадавшие!
Вы тоже пострадавшие,
А значит обрусевшие:
Мои без вести павшие,
Твои безвинно севшие».
Я ушел от пеленок и сосок,
Поживал не забыт, не заброшен,
И дразнили меня: «Недоносок»,
Хоть и был я нормально доношен.
Маскировку пытался срывать я:
Пленных гонят чего ж мы дрожим?!
Возвращались отцы наши, братья
По домам по своим да чужим
У тети Зины кофточка
С драконами да змеями,
То у Попова Вовчика
Отец пришел с трофеями.
Трофейная Япония,
Трофейная Германия
Пришла страна Лимония,
Сплошная Чемодания!
Взял у отца на станции
Погоны, словно цацки, я,
А из эвакуации
Толпой валили штатские.
Осмотрелись они, оклемались,
Похмелились потом протрезвели.
И отплакали те, кто дождались,
Недождавшиеся отревели.
Стал метро рыть отец Витькин с Генкой,
Мы спросили зачем? он в ответ:
«Коридоры кончаются стенкой,
А тоннели выводят на свет!»
Пророчество папашино
Не слушал Витька с корешем
Из коридора нашего
В тюремный коридор ушел.
Да он всегда был спорщиком,
Припрут к стене откажется
Прошел он коридорчиком
И кончил «стенкой», кажется,
Но у отцов свои умы,
А что до нас касательно
На жизнь засматривались мы
Уже самостоятельно.
Все от нас до почти годовалых
«Толковищу» вели до кровянки,
А в подвалах и полуподвалах
Ребятишкам хотелось под танки.
Не досталось им даже по пуле,
В «ремеслухе» живи да тужи:
Ни дерзнуть, ни рискнуть, но рискнули
Из напильников делать ножи.
Они воткнутся в легкие,
От никотина черные,
По рукоятки легкие
Трехцветные наборные
Вели дела обменные
Сопливые острожники
На стройке немцы пленные
На хлеб меняли ножики.
Сперва играли в «фантики»,
В «пристенок» с крохоборами,
И вот ушли романтики
Из подворотен ворами.
Спекулянтка была номер перший
Ни соседей, ни бога не труся,
Жизнь закончила миллионершей
Пересветова тетя Маруся.
У Маруси за стенкой говели,
И она там втихую пила
А упала она возле двери,
Некрасиво так, зло умерла.
Нажива как наркотика,
Не выдержала этого
Богатенькая тетенька
Маруся Пересветова.
Но было все обыденно:
Заглянет кто расстроится.
Особенно обидело
Богатство метростроевца.
Он дом сломал, а нам сказал:
«У вас носы не вытерты,
А я, за что я воевал?!»
И разные эпитеты.
Было время и были подвалы,
Было дело и цены снижали,
И текли куда надо каналы,
И в конце куда надо впадали.
Дети бывших старшин да майоров
До ледовых широт поднялись,
Потому что из тех коридоров,
Им казалось, сподручнее вниз.
Я вчера закончил ковку,
Я два плана зачудил,
И в загранкомандировку
От завода угодил.
Копоть, сажу смыл под душем,
Съел холодного язя,
И инструктора послушал
Что там можно, что нельзя.
Там у них пока что лучше
бытово,
Так чтоб я не отчубучил
не того,
Он мне дал прочесть брошюру
как наказ,
Чтоб не вздумал жить там сдуру
как у нас.
Говорил со мной как с братом
Про коварный зарубеж,
Про поездку к демократам
В польский город Будапешт: