Задавлены все чувства лишь для боли нет преград,
Ну что ж, мы часто сами чувства губим,
Зато я, как ребенок, весь спеленутый до пят
И окруженный человеколюбьем!
Под влияньем сестрички ночной
Я любовию к людям проникся
И, клянусь, до доски гробовой
Я б остался невольником гипса!
Вот лежу я на спине,
Загипсованный,
Кажный член у мене
Расфасованный
По отдельности
До исправности,
Все будет в цельности
И в сохранности!
Вот жаль, что мне нельзя уже увидеть прежних снов:
Они как острый нож для инвалида,
Во сне я рвусь наружу из-под гипсовых оков,
Мне снятся свечи, рифмы и коррида
Ах, надежна ты, гипса броня,
От того, кто намерен кусаться!
Но одно угнетает меня:
Что никак не могу почесаться,
Что лежу я на спине,
Загипсованный,
Кажный член у мене
Расфасованный
По отдельности
До исправности,
Все будет в цельности
И в сохранности!
Так, я давно здоров, но не намерен гипс снимать:
Пусть руки стали чем-то вроде бивней,
Пусть ноги опухают мне на это наплевать,
Зато кажусь значительней, массивней!
Я под гипсом хожу ходуном,
Наступаю на пятки прохожим,
Мне удобней казаться слоном
И себя ощущать толстокожим!
И по жизни я иду,
Загипсованный,
Кажный член на виду,
Расфасованный
По отдельности
До исправности,
Все будет в цельности
И в сохранности!
Прошла пора вступлений и прелюдий.
Все хорошо не вру, без дураков:
Меня к себе зовут большие люди
Чтоб я им пел «Охоту на волков»
Быть может, запись слышал из окон,
А может быть, с детьми ухи не сваришь
Как знать, но приобрел магнитофон
Какой-нибудь ответственный товарищ.
И, предаваясь будничной беседе
В кругу семьи, где свет торшера тускл,
Тихонько, чтоб не слышали соседи,
Он взял да и нажал на кнопку «пуск».
И там, не разобрав последних слов,
Прескверный дубль достали на работе,
Услышал он «Охоту на волков»
И кое-что еще на обороте.
И всё прослушав до последней ноты,
И разозлясь, что слов последних нет,
Он поднял трубку: «Автора Охоты
Ко мне пришлите завтра в кабинет!»
Я не хлебнул для храбрости винца,
И, подавляя частую икоту,
С порога от начала до конца
Я проорал ту самую «Охоту».
Его просили дети, безусловно,
Чтобы была улыбка на лице,
Но он меня прослушал благосклонно
И даже аплодировал в конце.
И об стакан бутылкою звеня,
Которую извлек из книжной полки,
Он выпалил: «Да это ж про меня!
Про нас про всех какие, к черту, волки!»
Ну все, теперь, конечно, что-то будет
Уже три года в день по пять звонков:
Меня к себе зовут большие люди
Чтоб я им пел «Охоту на волков».
Так случилось мужчины ушли.
Побросали посевы до срока,
Вот их больше не видно из окон
Растворились в дорожной пыли.
Вытекают из колоса зерна
Эти слезы несжатых полей,
И холодные ветры проворно
Потекли из щелей.
Мы вас ждем торопите коней!
В добрый час, в добрый час, в добрый час!
Пусть попутные ветры не бьют, а ласкают вам спины
А потом возвращайтесь скорей:
Ивы плачут по вас,
И без ваших улыбок бледнеют и сохнут рябины.
Мы в высоких живем теремах
Входа нет никому в эти зданья:
Одиночество и ожиданье
Вместо вас поселились в домах.
Потеряла и свежесть, и прелесть
Белизна ненадетых рубах,
Да и старые песни приелись
И навязли в зубах.
Мы вас ждем торопите коней!
В добрый час, в добрый час, в добрый час!
Пусть попутные ветры не бьют, а ласкают вам спины
А потом возвращайтесь скорей:
Ивы плачут по вас,
И без ваших улыбок бледнеют и сохнут рябины.
Все единою болью болит,
И звучит с каждым днем непрестанней
Вековечный надрыв причитаний
Отголоском старинных молитв.
Мы вас встретим и пеших, и конных,
Утомленных, нецелых любых,
Только б не пустота похоронных,
Не предчувствие их!
Мы вас ждем торопите коней!
В добрый час, в добрый час, в добрый час!
Пусть попутные ветры не бьют, а ласкают вам спины
А потом возвращайтесь скорей,
Ивы плачут по вас,
И без ваших улыбок бледнеют и сохнут рябины.
Проложите, проложите
Хоть туннель по дну реки
И без страха приходите
На вино и шашлыки.
И гитару приносите,
Подтянув на ней колки,
Но не забудьте затупите
Ваши острые клыки.
А когда сообразите
Все пути приводят в Рим,
Вот тогда и приходите,
Вот тогда поговорим.
Нож забросьте, камень выньте
Из-за пазухи своей
И перебросьте, перекиньте
Вы хоть жердь через ручей.
За посев ли, за покос ли
Надо взяться, поспешать,
А прохлопав, сами после
Локти будете кусать.
Сами будете не рады,
Утром вставши, вот те раз!
Все мосты через преграды
Переброшены без нас.
Так проложите, проложите
Хоть туннель по дну реки!
Но не забудьте затупите
Ваши острые клыки!
Есть телевизор подайте трибуну,
Так проору разнесется на мили!
Он не окно, я в окно и не плюну,
Мне будто дверь в целый мир прорубили.
Всё на дому самый полный обзор:
Отдых в Крыму, ураган и Кобзон.
Фильм, часть седьмая тут можно поесть:
Я не видал предыдущие шесть.
Врубаю первую а там ныряют,
Ну, это так себе, а с двадцати
«А ну-ка, девушки!» что вытворяют!
И все в передничках, с ума сойти!
Есть телевизор мне дом не квартира,
Я всею скорбью скорблю мировою,
Грудью дышу я всем воздухом мира,
Никсона вижу с его госпожою.
Вот тебе раз! Иностранный глава
Прямо глаз в глаз, к голове голова,
Чуть пододвинул ногой табурет
И оказался с главой тет-на-тет.
Потом ударники в хлебопекарне,
Дают про выпечку до десяти.
И вот любимая «А ну-ка, парни!»
Стреляют, прыгают, с ума сойти!
Если не смотришь ну пусть не болван ты,
Но уж, по крайности, богом убитый:
Ты же не знаешь, что ищут таланты,
Ты же не ведаешь, кто даровитый!
Как убедить мне упрямую Настю?!
Настя желает в кино как суббота,
Настя твердит, что проникся я страстью
К глупому ящику для идиота.
Да, я проникся в квартиру зайду,
Глядь дома Никсон и Жорж Помпиду!
Вот хорошо я бутылочку взял,
Жорж посошок, Ричард, правда, не стал.
Ну а действительность еще кошмарней,
Врубил четвертую и на балкон:
«А ну-ка, девушки!» «А ну-ка, парням!»
Вручают премию в О-О-ООН!
Ну а потом, на Канатчиковой даче,
Где, к сожаленью, навязчивый сервис,
Я и в бреду всё смотрел передачи,
Всё заступался за Анджелу Дэвис.
Слышу: не плачь всё в порядке в тайге,
Выигран матч СССР ФРГ,
Сто негодяев захвачены в плен,
И Магомаев поет в КВН.
Ну а действительность еще шикарней
Два телевизора крути-верти:
«А ну-ка, девушки!» «А ну-ка, парни!»,
За них не боязно с ума сойти!
Я вышел ростом и лицом
Спасибо матери с отцом,
С людьми в ладу не понукал, но помыкал,
Спины не гнул прямым ходил,
И в ус не дул, и жил как жил,
И голове своей руками помогал
Но был донос и был навет
Кругом пятьсот и наших нет,
Был кабинет с табличкой «Время уважай»,
Там прямо без соли едят,
Там штемпель ставят наугад,
Кладут в конверт и посылают за Можай.
Потом зачет, потом домой
С семью годами за спиной,
Висят года на мне ни бросить, ни продать.
Но на начальника попал,
Который бойко вербовал,
И за Урал машины стал перегонять.
Дорога, а в дороге МАЗ,
Который по уши увяз,
В кабине тьма, напарник третий час молчит,
Хоть бы кричал, аж зло берет
Назад пятьсот, пятьсот вперед,
А он зубами «Танец с саблями» стучит!
Мы оба знали про маршрут,
Что этот МАЗ на стройках ждут,
А наше дело сел, поехал ночь, полночь!
Ну надо ж так под Новый год
Назад пятьсот, пятьсот вперед,
Сигналим зря пурга, и некому помочь!
«Глуши мотор, он говорит,
Пусть этот МАЗ огнем горит!»
Мол, видишь сам тут больше нечего ловить.
Мол, видишь сам кругом пятьсот,
А к ночи точно занесет,
Так заровняет, что не надо хоронить!..
Я отвечаю: «Не канючь!»
А он за гаечный за ключ
И волком смотрит (он вообще бывает крут),
А что ему кругом пятьсот,
И кто кого переживет,
Тот и докажет, кто был прав, когда припрут!
Он был мне больше чем родня
Он ел с ладони у меня,
А тут глядит в глаза и холодно спине.
А что ему кругом пятьсот,
И кто там после разберет,
Что он забыл, кто я ему и кто он мне!
И он ушел куда-то вбок.
Я отпустил, а сам прилег,
Мне снился сон про наш «веселый» наворот:
Что будто вновь кругом пятьсот,
Ищу я выход из ворот,
Но нет его, есть только вход, и то не тот.
Конец простой: пришел тягач,
И там был трос, и там был врач,
И МАЗ попал куда положено ему,
И он пришел трясется весь
А там опять далекий рейс,
Я зла не помню я опять его возьму!
Мишка Шифман башковит
У него предвиденье.
«Что мы видим, говорит,
Кроме телевиденья?!
Смотришь конкурс в Сопоте
И глотаешь пыль,
А кого ни попадя
Пускают в Израиль!»
Мишка также сообщил
По дороге в Мневники:
«Голду Меир я словил
В радиоприемнике»
И такое рассказал,
До того красиво!
Я чуть было не попал
В лапы Тель-Авива.
Я сперва-то был не пьян,
Возразил два раза я
Говорю: «Моше Даян
Сука одноглазая,
Агрессивный, бестия,
Чистый фараон,
Ну а где агрессия
Там мне не резон».
Мишка тут же впал в экстаз
После литры выпитой
Говорит: «Они же нас
Выгнали с Египета!
Оскорбления простить
Не могу такого,
Я позор желаю смыть
С Рождества Христова!»
Мишка взял меня за грудь:
«Мне нужна компания!
Мы ж с тобой не как-нибудь
Здравствуй, до свидания,
Побредем, паломники,
Чувства придавив!..
Хрена ли нам Мневники
Едем в Тель-Авив!»
Я сказал: «Я вот он весь.
Ты же меня спас в порту.
Но одна загвоздка есть:
Русский я по паспорту.
Только русские в родне,
Прадед мой самарин,
Если кто и влез ко мне,
Так и тот татарин».
Мишку Шифмана не трожь,
С Мишкой прочь сомнения:
У него евреи сплошь
В каждом поколении.
Дед, параличом разбит,
Бывший врач-вредитель
А у меня антисемит
На антисемите.
Мишка врач, он вдруг затих:
В Израиле бездна их,
Гинекологов одних
Как собак нерезаных;
Нет зубным врачам пути
Слишком много просятся.
Где на всех зубов найти?
Значит безработица!
Мишка мой кричит: «К чертям!
Виза или ванная!
Едем, Коля, море там
Израилеванное!..»
Видя Мишкину тоску,
А он в тоске опасный,
Я еще хлебнул кваску
И сказал: «Согласный!»
Хвост огромный в кабинет
Из людей, пожалуй, ста.
Мишке там сказали «нет»,
Ну а мне «пожалуйста».
Он кричал: «Ошибка тут,
Это я еврей!..»
А ему: «Не шибко тут!
Выйдь, вон, из дверей!»
Мишку мучает вопрос:
Кто здесь враг таинственный?
А ответ ужасно прост
И ответ единственный:
Я в порядке, тьфу-тьфу-тьфу,
Мишка пьет проклятую,
Говорит, что за графу
Не пустили пятую.
Оплавляются свечи
На старинный паркет.
И стекает на плечи
Серебро с эполет.
Как в агонии бродит
Золотое вино
Все былое уходит,
Что придет все равно.
И, в предсмертном томленье
Озираясь назад,
Убегают олени,
Нарываясь на залп.
Кто-то дуло наводит
На невинную грудь
Все былое уходит,
Пусть придет что-нибудь.