Музыка жизни (стихотворения) - Рязанов Эльдар Александрович 7 стр.

У расписания в плену
я следую привычным рейсом.
Вдруг неожиданно взбрыкну 
поеду поперек по рельсам.

Нормальный, вроде, не чудной,
и знаю правила вожденья.
Но вот я левой стороной
прусь против встречного движенья.

Корят и гладят по плечу,
чтоб поведение исправил.
Да я и сам-то не хочу
быть исключением из правил.

Я обещания даю,
я соглашаюсь, соглашаюсь:
мол, изменюсь, пойду в строю!
Но  бац!  и я опять срываюсь.

Вроде бы люди умирают не сразу.
Смерть многоточие в большом
                                          предложении.
Кажется, это  предпоследняя фаза,
когда угасают тепло и свечение.

Мы знаем, что и звезды не сразу меркнут,
свет их доходит, но с большим опозданием.
Давно нет планеты, а луч ее мерный
всё к нам пробивается сквозь мироздание.

Но после смерти лишь отдельные люди
продолжают светить, согревают приветно
Как мало, как мало, как мало иллюзий!
Как горько, как скорбно и как беспросветно!

Пора поставить всё на место,
вернуть первоначальный смысл
всем тем понятиям известным,
кои наш век перекосил.

Теперь не я кино снимаю,
меня снимает новый фильм.
Не я машиной управляю,
а мною мой автомобиль.

Меня читает эта книжка,
в меня уставился пейзаж.
Теперь не мне, а смерти крышка!
Да, да оставьте скепсис ваш.

Еда меня вконец сжирает,
схожу на нет, судьбу кляня.
Меня и деньгам не хватает!
Короче, жизнь живет меня.

Ну какая же это заслуга
спрятать душу свою под замок
оттого, что ты сверзился с круга,
изнывать от тоски и недуга,
слушать, как надрывается вьюга,
упиваясь, что ты одинок.

Ну какое же это подспорье,
что ты доступ друзьям перекрыл,
что ты пестуешь горюшко-гope,
проживаешь в обиде и вздоре?
Ты, как крест на глухом косогоре,
под которым себя схоронил.

Ну какая же это отрада 
не дождавшись финала парада,
разломаться, сойти, уступить?
Годы  горе, а мысли  отрава
Но на то и мужская отвага,
чтоб с улыбкой навек уходить.

Я, к сожаленью, в чем-то недоразвит,
возможно, даже кое в чем дебил.
Жизнь хороша в своем многообразье,
а я свою донельзя обеднил.

Я не скользил на быстрых водных лыжах,
на дельтаплане в небе не парил,
и если рассмотреть меня поближе,
то очень многих я не долюбил.

Не сумасбродствовал, не колобродил,
вокруг Европы не ходил в круиз,
не плавал я на волжском пароходе
и паруса не ставил в летний бриз.

Я отдыхал лишь для того, чтоб выжить,
набраться сил для будущих затей.
Как на курортах много разных выжиг,
как я завидовал их легкой пустоте!

Увы, субъект не светский, а домашний,
томлюсь среди премьерной толчеи,
и я не завсегдатай вернисажный 
все это тоже слабости мои.

Нет времени ходить по ресторанам,
хоть мне приятны шутки, болтовня.
А посидеть с друзьями над стаканом
несбыточная радость для меня.

Работа  крест, анафема, проклятье.
Она, как ржа, что разъедает сталь.
Меня угробил собственный характер
Как я распорядился жизнью  жаль!

И это всё не поза, не кокетство,
от идиотства оторопь берет,
я получил шикарное наследство
и промотал его наоборот

Ты, как дом с пооблезшим фасадом,
с потускневшими окнами глаз.
Неказист с новостройками рядом,
что витринно блестят напоказ.

У тебя с чердаком не все ладно 
паутина там, рухлядь и хлам.
Стало делать уборку накладно,
а ремонт  это жуть и бедлам.

Между тем перекрытья подгнили,
кое-где отложения пыли,
коридоры, углы и чуланы
населяют  увы!  тараканы.

Поистерлись от времени трубы,
электричество вяло горит,
и о прежних жильцах-жизнелюбах
ничего уже не говорит.

Шутки, песни, признанья и сказки
отзвучали и стерлись следы.
Стены нынче в ободранной краске,
да и нету горячей воды.

Был неплохо построен когда-то,
много буйных годков перенес.
Да, видать, приближается дата,
когда всех нас отправят на снос.

Мы  дома с неприглядным фасадом
и усталыми окнами глаз.
Чтоб не портить нарядность парада,
на задворки задвинули нас

Я желал бы свергнуть злое иго
суеты, общенья, встреч и прочего.
Я коплю, как скряга и сквалыга,
редкие мгновенья одиночества.

Боже, сколько в разговорах вздора,
ни подумать, ни сосредоточиться.
Остается лишь одна опора 
редкие мгновенья одиночества.

Меня грабят все, кому в охоту,
мои дни по ветру раскурочены.
Я мечтаю лечь на дно окопа
в редкие мгновенья одиночества.

Непонятно, где найти спасенье?
Кто бы знал, как тишины мне хочется!
Удалось сложить стихотворенье
в редкие мгновенья одиночества.

Я желал бы свергнуть злое иго
суеты, общенья, встреч и прочего.
Я коплю, как скряга и сквалыга,
редкие мгновенья одиночества.

Боже, сколько в разговорах вздора,
ни подумать, ни сосредоточиться.
Остается лишь одна опора 
редкие мгновенья одиночества.

Меня грабят все, кому в охоту,
мои дни по ветру раскурочены.
Я мечтаю лечь на дно окопа
в редкие мгновенья одиночества.

Непонятно, где найти спасенье?
Кто бы знал, как тишины мне хочется!
Удалось сложить стихотворенье
в редкие мгновенья одиночества.

Оцепенелая зима!
От белизны сойти с ума.
Стога под крышами из снега
под светло-серой сферой неба.

Мелькают ярких лыжниц пятна,
душа, как поле, необъятна.
Упала под уклон лыжня,
скольжение влечет меня.

Я за тобою следом еду,
бездумно за тобой качу.
О пораженьях и победах
я помнить вовсе не хочу.

Заиндевелые деревья,
как ювелирные изделья,
где только чернь и серебро.
В природе тишина, добро,
спокойствие, благословенье
О счастья редкие мгновенья!

В мозгах туман. И сам раскис.
Я существую отупело.
И непрерывен свист тоски,
и расползлось, как тесто, тело.

Ужасен мой автопортрет,
похож он на карикатуру.
Нарисовал его я сдуру,
теперь сведу его на нет:
что написалось, зачеркну
и снова внутрь себя нырну.

Пришла озябшая и жалкая зима
с каким-то серым и убогим снегом,
с давящим, низким, сумеречным небом
и с тусклой отупелостью ума.

Закончен труд. Ушел он на свободу.
Покинул автора, чтоб жить сам по себе.
И ты не волен уж в его судьбе,
не в силах изменить его природу.

Так поздней осенью тяжелые плоды,
отторгнуты ветвями, упадают
А почерневшие усталые сады,
воздевши к небу руки, замирают.

И кажется, отныне никогда
на голых ветках не набухнут почки
Что не взрастить на бездыханной почве
ни выдумки, ни мысли и ни строчки
И жуть, что ты приехал в никуда.

Я, к горести своей, не знаю предков,
кто были прадед, бабушка иль дед?
Нет памяти, утрачено наследство,
потеряно в глубинах страшных лет.

Свирепый век порушил эти связи.
Инстинкт продленья рода истребил.
Хотел подняться я из грязи в князи
и потому детей не наплодил.

Жаль, внуков нет, что помнить меня будут
и кровь мою нести через года.
Я человек, пришедший ниоткуда,
и горько, что иду я в никуда.

Нету веры.
И нет уверенности,
лишь примеры
моей потерянности
Хоть ты тресни
от своей ненужности.
Бег на месте 
и тот по окружности.

Сколько лет участвовал я в беге!
Спрессовалось прошлое в комок,
а теперь, когда вблизи порог,
не пора ль задуматься о небе
и осмыслить жизненный урок.

Жить с ощущеньями вины
и бестолковой жизни  трудно.
Чтоб не было в душе войны,
мы загоняем боль в предсны,
туда, где мы себе подсудны

На панихидах и поминках
проходят дни и вечера,
как тренировка иль разминка 
мол, скоро и тебе пора.

Коль без совести талант и ум,
он торгует истыми идеями.
Бывшие властителями дум
нынче стали просто прохиндеями.

Хохот без причины
признак дурачины!
В детстве эту присказку слышал я не раз.

Без причины горесть 
тоже дурость, то есть
верный признак старости, выстрелившей
                                      в нас.

Стареют фильмы, книги и душа.
И в результате жизни  ни шиша!

Иногда обязан прессе я
тем, что у меня депрессия!

  Что делать с нашим поколеньем?
 Оно пойдет на удобренье

Что ни напишет  издается вскоре,
доволен кабинетным варевом.
Он думает  переплывает море,
на деле  окунается в аквариум.

Жизнь прожита и на исходе!
Уже косая на подходе
Торопишься понять, подлец,
зачем же ты возник в природе?
Да нету времени. Конец!

Без тебя, Орик,
хлеб горек,
водка сладкая,
а жизнь гадкая.

К поэзии манила непогода
Но на себя я не возьму греха.
Живой подстрочник, черновик природы
любого совершеннее стиха.

Он  полурусский, полужид,
полусоветский, полуконтра,
О, как ему несладко жить,
обороняясь на два фронта.

Я каждою минутой дорожу:
я исключил из жизни все собранья,
симпозиумы, съезды, заседанья
и приготовленных ладоней не держу
для бурного рукоплесканья.

Было тихо в белом свете,
свет стал белым от зимы
Вдруг примчался шалый ветер 
устроитель кутерьмы.

Впереди неслась поземка
хулиганскою ордой,
а за нею ветер звонкий,
крепкий, смелый, молодой.
Ветер был озорником 
рвался нагло в каждый дом.
Он в лицо плевался колко,
он раздел от снега елки,
молотил метелью в окна
так, что дом стонал и охал.
Ветер был самоуверен 
дул в разнузданной манере.
Он вломился, как налетчик,
оборвал все провода.

В коридоре умер счетчик,
в кране кончилась вода.
Электричества нет в избах,
мы не смотрим телевизор,
мы живем теперь при свечке,
раздуваем жар у печки.
Ветер груб и неумерен 
выл в разнузданной манере.
Налепил кривых сугробов,
не проехать, не пройти,
на нехоженных дорогах
ни тропинки, ни пути.
Издавая хамский посвист,
скорый ветер отбыл в гости
то ль на север, то ль на юг
А потом вернулся вдруг!
Мы и охнуть не успели,
снова заскрипели ели.
Ветер продлевал бесчинства
и чинил большие свинства,
сыпал манкою из снега
так, что потемнело небо,
вздыбил саван-покрывало,
буря гикала, плясала,
ветер гадко хохотал.
Наконец, и он устал.

Иль дебоша устыдился,
лег в лесу, угомонился.
Взвесил свою жизнь, подумал.
И от огорченья умер.
Снова тихо в белом свете
Только жаль, что умер ветер.

Где Камергерский встретился с Тверскою,
на том углу,
впервые ты сказала мне такое:
 Я вас люблю!

И в первый раз поцеловала
там на виду
и навсегда околдовала
А я все жду
покорно, сумасшедше и мятежно,
тоску тая,
когда придешь ко мне и скажешь нежно:
 Я вся твоя!

Но не пришла и не сказала
мне на беду
Надежда умерла, устала.
Теперь не жду