Пьяный корабль. Cтихотворения - Артюр Рембо 5 стр.


Томя ожогами, во мне роятся сны,

И сердце иногда печально, как рябины,

Окрашенные в кровь осенней желтизны.

Когда же, тщательно все сны переварив

И весело себя по животу похлопав,

Встаю из-за стола, я чувствую позыв

Спокойный, как творец и кедра и иссопов,

Пускаю ввысь струю, искусно окропив

Янтарной жидкостью семью гелиотропов.

Перевод Б. Лившица

Военная песня парижан

Весна являет нам пример

Того, как из зеленой чащи,

Жужжа, летят Пикар и Тьер,

Столь ослепительно блестящи!

О Май, сулящий забытье!

Ах, голые зады так ярки!

Они в Медон, в Аньер, в Банье

Несут весенние подарки!

Под мощный пушечный мотив

Гостям маршировать в привычку;

В озера крови напустив,

Они стремят лихую гичку!

О, мы ликуем и не зря!

Лишь не выглядывай из лазов:

Встает особая заря,

Швыряясь кучами топазов!

Тьер и Пикар!.. О, чье перо

Их воспоет в достойном раже!

Пылает нефть: умри, Коро,

Превзойдены твои пейзажи!

Могучий друг Великий Трюк!

И Фавр, устроившись меж лилий,

Сопеньем тешит всех вокруг,

Слезой рыдает крокодильей.

Но знайте: ярость велика

Объятой пламенем столицы!

Пора солидного пинка

Вам дать пониже поясницы.

А варвары из деревень

Желают вам благополучья:

Багровый шорох в скорый день

Начнет ломать над вами сучья.

Перевод Е. Витковского

Мои красоточки

Зеленоватый, как в июне

Капустный срез,

Сочится щелок, словно слюни,

На вас с небес,

Дождевики пятнает ваши,

Как жир колбас;

Уродки, вздерните гамаши

И живо в пляс!

С голубкой снюхались мы сладко,

Соитьем губ!

С уродкой ели яйца всмятку

И суп из круп!

Белянка вызнала поэта

Во мне тоска!

А ну, пригнись тебе за это

Я дам пинка;

Помадой, черная сучара,

Смердишь сблюю!

Ты продырявила гитару

Насквозь мою.

Я рыжую слюнявил свинку,

Как блудодей,

Заразой капая в ложбинку

Промеж грудей!

Я ненавижу вас, дурнушки,

До спазма вен!

Попрячьте титьки-погремушки

В корсажный плен!

И чувства, словно в ссоре плошки,

Крошите вдрызг;

А ну-ка на пуанты, кошки,

И громче визг!

Все наши вязки, наши случки

Забыть бы рад!

Прямее спины! Выше, сучки,

Клейменый зад!

И я для вас, мои милашки,

Слагал стишки?

Переломать бы вам костяшки,

Вспороть кишки!

В углах вяжите, паучихи,

Узлы тенёт!

И сам Господь в беззвездном чихе

Вам подмигнёт!

Луна раскрасит рожи ваши,

Как пиалы;

Уродки, вздерните гамаши

Вы так милы!

Перевод А. Кроткова

Приседания

Полдневный час; в кишках почувствовав укол,

Таращится монах в келейное оконце;

Сияя, как песком начищенный котел,

Ему потухший взгляд дурманит злое солнце;

И головная боль, и так живот тяжел

Ему не по себе не греет одеяло;

Сползает с койки прочь, в коленях дрожь сильна;

Пожадничал старик за трапезой немало

Да мал ночной горшок для грузного гузна;

Рубаху бы задрать повыше не мешало!

Дрожа, едва присел; ступнями в камень врос,

И пальцы на ногах заледенели резко;

На стеклах желтизна, их выцветил мороз;

Он фыркает, кривясь от солнечного блеска

Пасхального яйца алей бугристый нос.

Он вытянул к огню дрожащую десницу;

Отвисшая губа; тепло зудит в паху;

Штаны раскалены; назойливая птица

Тревожит изнутри больную требуху;

Он хочет закурить, да трубка не дымится.

Вокруг царит развал: убогий старый хлам,

КОНЕЦ ОЗНАКОМИТЕЛЬНОГО ОТРЫВКА

Он хочет закурить, да трубка не дымится.

Вокруг царит развал: убогий старый хлам,

Лохмотьями кичась, храпит на грязном брюхе;

Скрипучие скамьи по мусорным углам

Укрылись, как в траве огромные лягухи;

Буфет, оголодав, рвет пасть напополам.

И тошнотворный смрад, как тинное болото,

Всю келью затопил, и в черепе труха;

Щетиной заросла щека, мокра от пота;

И ходит ходуном скамья не без греха,

И бьет по кадыку тяжелая икота.

А вечером, когда накроет сад луна

На розовом снегу рисуясь тенью серой,

Присядет задница, огнем окаймлена,

И любопытный нос, притянутый Венерой,

Уткнется в синь небес, не ведающих дна.

Перевод А. Кроткова

Семилетние поэты

По книге назубок ответил, как всегда

И матушка ушла, довольна и горда;

Ей было невдомек: давно с души у сына

Воротит и претит вся эта мертвечина.

Послушен и умен прилежный ученик,

Но морщивший лицо короткий нервный тик

Показывал, что в нем живет нелегкий норов;

Меж плесневелых стен, во мраке коридоров

Высовывал язык, кулак сучил порой,

И, веки опустив, мушиный видел рой;

День подходил к концу, ночь тишину дарила

Он злобно бормотал, усевшись на перила;

Его всегда томил палящий летний зной

Тупея от жары, подавленный и злой,

В прохладе нужника он вечным постояльцем

Спокойно размышлял, в носу копая пальцем.

Зимою холода смывали летний смрад

Он молча уходил в полузаросший сад,

Садился под стеной, чьи каменные глыбы

Слой извести скрывал, и с видом снулой рыбы

Он слушал, как столбы подгнившие скрипят

Знакомство он водил с оравою ребят:

Некормлены, худы, глазасты и патлаты,

Обряжены в тряпье кругом одни заплаты,

На лицах желтизна, в коросте кулачки,

Изяществом речей гордились дурачки!

К мальчишкам он питал сочувственную жалость,

Мать заставала их и донельзя пугалась;

Он следовал за ней, покорен и учтив,

А материнский взор невинен был но лжив!

В семь лет он сочинял наивные романы

Про вольные леса, пустыни и саванны,

В романах излагал, что вычитал и знал;

Краснея, он листал пленительный журнал

Как были хороши, смешливы, страстны, кротки

В нестрогих платьицах заморские красотки.

 А в восемь лет ему подбросила судьба

Подружку, что была бесстыдна и груба;

Возились в уголку; тряслись ее косицы;

Он, изловчась, кусал ее за ягодицы

Девчонка сроду не носила панталон

И детской кожи вкус на деснах чуял он,

И, получив пинок, сбегал от потрясений.

Его страшил покой декабрьских воскресений;

Причесан, приодет часами напролет

Он Библию читал; зеленый переплет

Мерещился во сне; от нелюбови к Богу

Он не переживал; почасту и помногу

На улицу глядел усталые, в пыли,

Рабочие домой через предместье шли;

Разносчики газет, вертясь волчками в спешке,

Кричали новости в ответ неслись насмешки.

 А он не мог изгнать из детской головы

Свет золотых небес, дух луговой травы.

Порой он смаковал неясных мыслей ворох,

И в комнате пустой, при запыленных шторах,

От сырости дрожа, при свете каганца

Читал он свой роман и думал без конца

Про огненный закат, про лес в плену прилива,

Про плоть цветущих звезд, что блещут похотливо;

Кружилась голова, слабел и бормотал!

За окнами шумел и сплетничал квартал,

 А он, совсем один, на ложе грубой ткани

Упорно прозревал свой парус в океане!

Перевод А. Кроткова

Бедняки в церкви

В загоне на скамьях дубовых восседая,

Дыханием смердя, они вперяют взор

Туда, где золотом в смирении блистая,

На двадцать голосов псалмы горланит хор.

Благоухает воск им мнится запах хлеба,

И с видом битых псов сонм бедняков блажных

Возносит к Господу, царю земли и неба,

Тщету своих молитв, упорных и смешных.

Бабенки задницей лощат охотно скамьи:

Шесть дней дотоль Господь их заставлял страдать!

И плачущих детей с дрожащими руками

Спешат они в тряпьё плотнее замотать.

Наружу грудь торчит, замызгана от супа,

Глаза, где не горит молитва средь зениц,

Стремят они туда, где щеголяет группа

В бесформенных «шляпо» беспутных молодиц.

КОНЕЦ ОЗНАКОМИТЕЛЬНОГО ОТРЫВКА

Там голод и дубак, муж, пьяница синюшный,

А здесь так хорошо, что места нет для зла,

Но холодно вокруг, галдеж и шепот скучный,

Елозят грузные старушечьи тела.

Припадочные здесь, увечные толкутся,

Они противны вам, коль клянчат у дверей,

Носами в требники не преминут уткнуться

Все подопечные собак-поводырей.

Слюною исходя бездумной веры нищей,

Бормочут без конца воззвания к Христу,

Который грезит там, в превыспреннем жилище,

Взирая свысока на эту нищету,

На толстых и худых, на грязных рубищ плесень,

На сей нелепый фарс, укутанный во мглу;

Цветиста проповедь, ей свод церковный тесен,

Все ширится она в мистическом пылу,

А в нефе храмовом, где солнце умирает,

В банальном капоре по-ханжески Мадам

На печень хворую о Господи!  пеняет,

Лизнув святой воды, текущей по перстам.

Перевод А. Триандафилиди

Украденное сердце

Рвет кровью сердце, словно в качку,

Рвет кровью молодость моя:

Здесь бьют за жвачку и за жрачку,

Рвет кровью сердце, словно в качку,

В ответ на вздрючку и подначку,

На зубоскальство солдатья.

Рвет кровью сердце, словно в качку,

Рвет кровью молодость моя!

Срамной, казарменный, солдатский,

Их гогот пьян, а говор прян.

Здесь правит судном фаллос адский,

Срамной, казарменный, солдатский.

Волною абракадабратской

Омой мне сердце, океан!

Срамной, казарменный, солдатский,

Их гогот пьян, а говор прян!

Сжевав табак, не за тебя ли,

О сердце, примутся они?

Рыгая, примутся в финале,

Сжевав табак, не за тебя ли?

Меня тошнит; тебя украли

Как ни лелей и ни храни.

Сжевав табак, не за тебя ли,

О сердце, примутся они?

Перевод М. Яснова

Парижская оргия, или Столица заселяется вновь

Мерзавцы, вот она! Спешите веселиться!

С перронов на бульвар, где все пожгла жара.

На западе легла священная столица,

В охотку варваров ласкавшая вчера.

Добро пожаловать сюда, в оплот порядка!

Вот площадь, вот бульвар лазурный воздух чист,

И выгорела вся звездистая взрывчатка,

Которую вчера во тьму швырял бомбист!

Позавчерашний день опять восходит бодро,

Руины спрятаны за доски кое-как;

Вот стадо рыжее для вас колышет бедра.

Не церемоньтесь! Вам безумство самый смак!

Так свора кобелей пустовку сучью лижет

К притонам рветесь вы, и мнится, всё вокруг

Орет: воруй и жри! Тьма конвульсивно движет

Объятия свои. О, скопище пьянчуг,

Пей до бесчувствия! Когда взойдет нагая

И сумасшедшая рассветная заря,

Вы будете ль сидеть, над рюмками рыгая,

Бездумно в белизну слепящую смотря?

Во здравье Женщины, чей зад многоэтажен!

Фонтан блевотины пусть брызжет до утра

Любуйтесь! Прыгают, визжа, из дыр и скважин

Шуты, венерики, лакеи, шулера!

Сердца изгажены, и рты ничуть не чище

Тем лучше! Гнусные распахивайте рты:

Не зря же по столам наставлено винище

Да, победители слабы на животы.

Раздуйте же ноздрю на смрадные опивки;

Канаты жирных шей отравой увлажня!

Поднимет вас поэт за детские загривки

И твердо повелит: «Безумствуй, сволочня,

Во чрево Женщины трусливо рыла спрятав

И не напрасно спазм провидя впереди,

Когда вскричит она и вас, дегенератов,

Удавит в ярости на собственной груди.

Паяца, короля, придурка лизоблюда

Столица изблюет: их тело и душа

Не впору и не впрок сей Королеве Блуда

С нее сойдете вы, сварливая парша!

Когда ж вы скорчитесь в грязи, давясь от страха,

Скуля о всех деньгах, что взять назад нельзя,

Над вами рыжая, грудастая деваха

Восстанет, кулаком чудовищным грозя!»

Когда же было так, что в грозный танец братьев,

Столица, ты звала, бросаясь на ножи,

Когда же пала ты, не до конца утратив

Назад Дальше