Томя ожогами, во мне роятся сны,
И сердце иногда печально, как рябины,
Окрашенные в кровь осенней желтизны.
Когда же, тщательно все сны переварив
И весело себя по животу похлопав,
Встаю из-за стола, я чувствую позыв
Спокойный, как творец и кедра и иссопов,
Пускаю ввысь струю, искусно окропив
Янтарной жидкостью семью гелиотропов.
Перевод Б. ЛившицаВоенная песня парижан
Весна являет нам пример
Того, как из зеленой чащи,
Жужжа, летят Пикар и Тьер,
Столь ослепительно блестящи!
О Май, сулящий забытье!
Ах, голые зады так ярки!
Они в Медон, в Аньер, в Банье
Несут весенние подарки!
Под мощный пушечный мотив
Гостям маршировать в привычку;
В озера крови напустив,
Они стремят лихую гичку!
О, мы ликуем и не зря!
Лишь не выглядывай из лазов:
Встает особая заря,
Швыряясь кучами топазов!
Тьер и Пикар!.. О, чье перо
Их воспоет в достойном раже!
Пылает нефть: умри, Коро,
Превзойдены твои пейзажи!
Могучий друг Великий Трюк!
И Фавр, устроившись меж лилий,
Сопеньем тешит всех вокруг,
Слезой рыдает крокодильей.
Но знайте: ярость велика
Объятой пламенем столицы!
Пора солидного пинка
Вам дать пониже поясницы.
А варвары из деревень
Желают вам благополучья:
Багровый шорох в скорый день
Начнет ломать над вами сучья.
Перевод Е. ВитковскогоМои красоточки
Зеленоватый, как в июне
Капустный срез,
Сочится щелок, словно слюни,
На вас с небес,
Дождевики пятнает ваши,
Как жир колбас;
Уродки, вздерните гамаши
И живо в пляс!
С голубкой снюхались мы сладко,
Соитьем губ!
С уродкой ели яйца всмятку
И суп из круп!
Белянка вызнала поэта
Во мне тоска!
А ну, пригнись тебе за это
Я дам пинка;
Помадой, черная сучара,
Смердишь сблюю!
Ты продырявила гитару
Насквозь мою.
Я рыжую слюнявил свинку,
Как блудодей,
Заразой капая в ложбинку
Промеж грудей!
Я ненавижу вас, дурнушки,
До спазма вен!
Попрячьте титьки-погремушки
В корсажный плен!
И чувства, словно в ссоре плошки,
Крошите вдрызг;
А ну-ка на пуанты, кошки,
И громче визг!
Все наши вязки, наши случки
Забыть бы рад!
Прямее спины! Выше, сучки,
Клейменый зад!
И я для вас, мои милашки,
Слагал стишки?
Переломать бы вам костяшки,
Вспороть кишки!
В углах вяжите, паучихи,
Узлы тенёт!
И сам Господь в беззвездном чихе
Вам подмигнёт!
Луна раскрасит рожи ваши,
Как пиалы;
Уродки, вздерните гамаши
Вы так милы!
Перевод А. КротковаПриседания
Полдневный час; в кишках почувствовав укол,
Таращится монах в келейное оконце;
Сияя, как песком начищенный котел,
Ему потухший взгляд дурманит злое солнце;
И головная боль, и так живот тяжел
Ему не по себе не греет одеяло;
Сползает с койки прочь, в коленях дрожь сильна;
Пожадничал старик за трапезой немало
Да мал ночной горшок для грузного гузна;
Рубаху бы задрать повыше не мешало!
Дрожа, едва присел; ступнями в камень врос,
И пальцы на ногах заледенели резко;
На стеклах желтизна, их выцветил мороз;
Он фыркает, кривясь от солнечного блеска
Пасхального яйца алей бугристый нос.
Он вытянул к огню дрожащую десницу;
Отвисшая губа; тепло зудит в паху;
Штаны раскалены; назойливая птица
Тревожит изнутри больную требуху;
Он хочет закурить, да трубка не дымится.
Вокруг царит развал: убогий старый хлам,
Он хочет закурить, да трубка не дымится.
Вокруг царит развал: убогий старый хлам,
Лохмотьями кичась, храпит на грязном брюхе;
Скрипучие скамьи по мусорным углам
Укрылись, как в траве огромные лягухи;
Буфет, оголодав, рвет пасть напополам.
И тошнотворный смрад, как тинное болото,
Всю келью затопил, и в черепе труха;
Щетиной заросла щека, мокра от пота;
И ходит ходуном скамья не без греха,
И бьет по кадыку тяжелая икота.
А вечером, когда накроет сад луна
На розовом снегу рисуясь тенью серой,
Присядет задница, огнем окаймлена,
И любопытный нос, притянутый Венерой,
Уткнется в синь небес, не ведающих дна.
Перевод А. КротковаСемилетние поэты
По книге назубок ответил, как всегда
И матушка ушла, довольна и горда;
Ей было невдомек: давно с души у сына
Воротит и претит вся эта мертвечина.
Послушен и умен прилежный ученик,
Но морщивший лицо короткий нервный тик
Показывал, что в нем живет нелегкий норов;
Меж плесневелых стен, во мраке коридоров
Высовывал язык, кулак сучил порой,
И, веки опустив, мушиный видел рой;
День подходил к концу, ночь тишину дарила
Он злобно бормотал, усевшись на перила;
Его всегда томил палящий летний зной
Тупея от жары, подавленный и злой,
В прохладе нужника он вечным постояльцем
Спокойно размышлял, в носу копая пальцем.
Зимою холода смывали летний смрад
Он молча уходил в полузаросший сад,
Садился под стеной, чьи каменные глыбы
Слой извести скрывал, и с видом снулой рыбы
Он слушал, как столбы подгнившие скрипят
Знакомство он водил с оравою ребят:
Некормлены, худы, глазасты и патлаты,
Обряжены в тряпье кругом одни заплаты,
На лицах желтизна, в коросте кулачки,
Изяществом речей гордились дурачки!
К мальчишкам он питал сочувственную жалость,
Мать заставала их и донельзя пугалась;
Он следовал за ней, покорен и учтив,
А материнский взор невинен был но лжив!
В семь лет он сочинял наивные романы
Про вольные леса, пустыни и саванны,
В романах излагал, что вычитал и знал;
Краснея, он листал пленительный журнал
Как были хороши, смешливы, страстны, кротки
В нестрогих платьицах заморские красотки.
А в восемь лет ему подбросила судьба
Подружку, что была бесстыдна и груба;
Возились в уголку; тряслись ее косицы;
Он, изловчась, кусал ее за ягодицы
Девчонка сроду не носила панталон
И детской кожи вкус на деснах чуял он,
И, получив пинок, сбегал от потрясений.
Его страшил покой декабрьских воскресений;
Причесан, приодет часами напролет
Он Библию читал; зеленый переплет
Мерещился во сне; от нелюбови к Богу
Он не переживал; почасту и помногу
На улицу глядел усталые, в пыли,
Рабочие домой через предместье шли;
Разносчики газет, вертясь волчками в спешке,
Кричали новости в ответ неслись насмешки.
А он не мог изгнать из детской головы
Свет золотых небес, дух луговой травы.
Порой он смаковал неясных мыслей ворох,
И в комнате пустой, при запыленных шторах,
От сырости дрожа, при свете каганца
Читал он свой роман и думал без конца
Про огненный закат, про лес в плену прилива,
Про плоть цветущих звезд, что блещут похотливо;
Кружилась голова, слабел и бормотал!
За окнами шумел и сплетничал квартал,
А он, совсем один, на ложе грубой ткани
Упорно прозревал свой парус в океане!
Перевод А. КротковаБедняки в церкви
В загоне на скамьях дубовых восседая,
Дыханием смердя, они вперяют взор
Туда, где золотом в смирении блистая,
На двадцать голосов псалмы горланит хор.
Благоухает воск им мнится запах хлеба,
И с видом битых псов сонм бедняков блажных
Возносит к Господу, царю земли и неба,
Тщету своих молитв, упорных и смешных.
Бабенки задницей лощат охотно скамьи:
Шесть дней дотоль Господь их заставлял страдать!
И плачущих детей с дрожащими руками
Спешат они в тряпьё плотнее замотать.
Наружу грудь торчит, замызгана от супа,
Глаза, где не горит молитва средь зениц,
Стремят они туда, где щеголяет группа
В бесформенных «шляпо» беспутных молодиц.
Там голод и дубак, муж, пьяница синюшный,
А здесь так хорошо, что места нет для зла,
Но холодно вокруг, галдеж и шепот скучный,
Елозят грузные старушечьи тела.
Припадочные здесь, увечные толкутся,
Они противны вам, коль клянчат у дверей,
Носами в требники не преминут уткнуться
Все подопечные собак-поводырей.
Слюною исходя бездумной веры нищей,
Бормочут без конца воззвания к Христу,
Который грезит там, в превыспреннем жилище,
Взирая свысока на эту нищету,
На толстых и худых, на грязных рубищ плесень,
На сей нелепый фарс, укутанный во мглу;
Цветиста проповедь, ей свод церковный тесен,
Все ширится она в мистическом пылу,
А в нефе храмовом, где солнце умирает,
В банальном капоре по-ханжески Мадам
На печень хворую о Господи! пеняет,
Лизнув святой воды, текущей по перстам.
Перевод А. ТриандафилидиУкраденное сердце
Рвет кровью сердце, словно в качку,
Рвет кровью молодость моя:
Здесь бьют за жвачку и за жрачку,
Рвет кровью сердце, словно в качку,
В ответ на вздрючку и подначку,
На зубоскальство солдатья.
Рвет кровью сердце, словно в качку,
Рвет кровью молодость моя!
Срамной, казарменный, солдатский,
Их гогот пьян, а говор прян.
Здесь правит судном фаллос адский,
Срамной, казарменный, солдатский.
Волною абракадабратской
Омой мне сердце, океан!
Срамной, казарменный, солдатский,
Их гогот пьян, а говор прян!
Сжевав табак, не за тебя ли,
О сердце, примутся они?
Рыгая, примутся в финале,
Сжевав табак, не за тебя ли?
Меня тошнит; тебя украли
Как ни лелей и ни храни.
Сжевав табак, не за тебя ли,
О сердце, примутся они?
Перевод М. ЯсноваПарижская оргия, или Столица заселяется вновь
Мерзавцы, вот она! Спешите веселиться!
С перронов на бульвар, где все пожгла жара.
На западе легла священная столица,
В охотку варваров ласкавшая вчера.
Добро пожаловать сюда, в оплот порядка!
Вот площадь, вот бульвар лазурный воздух чист,
И выгорела вся звездистая взрывчатка,
Которую вчера во тьму швырял бомбист!
Позавчерашний день опять восходит бодро,
Руины спрятаны за доски кое-как;
Вот стадо рыжее для вас колышет бедра.
Не церемоньтесь! Вам безумство самый смак!
Так свора кобелей пустовку сучью лижет
К притонам рветесь вы, и мнится, всё вокруг
Орет: воруй и жри! Тьма конвульсивно движет
Объятия свои. О, скопище пьянчуг,
Пей до бесчувствия! Когда взойдет нагая
И сумасшедшая рассветная заря,
Вы будете ль сидеть, над рюмками рыгая,
Бездумно в белизну слепящую смотря?
Во здравье Женщины, чей зад многоэтажен!
Фонтан блевотины пусть брызжет до утра
Любуйтесь! Прыгают, визжа, из дыр и скважин
Шуты, венерики, лакеи, шулера!
Сердца изгажены, и рты ничуть не чище
Тем лучше! Гнусные распахивайте рты:
Не зря же по столам наставлено винище
Да, победители слабы на животы.
Раздуйте же ноздрю на смрадные опивки;
Канаты жирных шей отравой увлажня!
Поднимет вас поэт за детские загривки
И твердо повелит: «Безумствуй, сволочня,
Во чрево Женщины трусливо рыла спрятав
И не напрасно спазм провидя впереди,
Когда вскричит она и вас, дегенератов,
Удавит в ярости на собственной груди.
Паяца, короля, придурка лизоблюда
Столица изблюет: их тело и душа
Не впору и не впрок сей Королеве Блуда
С нее сойдете вы, сварливая парша!
Когда ж вы скорчитесь в грязи, давясь от страха,
Скуля о всех деньгах, что взять назад нельзя,
Над вами рыжая, грудастая деваха
Восстанет, кулаком чудовищным грозя!»
Когда же было так, что в грозный танец братьев,
Столица, ты звала, бросаясь на ножи,
Когда же пала ты, не до конца утратив