Случается, же такое, что Трынков, как метит, под обед к ним попадает. Вот и на этот раз, вся семья Савельевых, только что помолившись, усаживалась за стол обедать.
Хлеб да соль! помолившись на образа, поприветствовал Иван хозяев дома.
Просим милости обедать с нами, ответствовал ему глава семьи Василий Ефимович.
Спасибо, я только что из-за стола, из вежливости схвастнул Иван. Я сегодня святым духом сыт, похоже на истину, добавил он. У меня, нынче, баба додумалась похлёбку не сварила. Говорит, в пост не каждый день похлёбку варить. Да, кстати сказать, суровая-то похлёбка надоела, а грибов не запасли. Да ведь, как говорится, будет день будет и пища.
А я сегодня утром блины пекла, семья наелась, а вот снова обедать захотели, вмешалась в разговор хозяйка Любовь Михайловна. Не хочешь ли давешнего блина? На, подам, обратилась она с предложением к Трынькову.
Блин не клин, брюхо не расколет! шутливо заметил Иван, Давай, пожалуй, один блинок съем.
Хозяйка, подавая Ивану блин, обратилась к семье:
Дохлёбывайте похлёбку-то, я картошку на стол подам.
Едя блин Иван высказался по адресу своей нерадивой к нему жены Прасковьи:
Вот голова, баба у меня, не старается мужа накормить, а старается, как от этого отлынить. Дело в народе бают, жена да не убоится своего мужа! А ведь жена не лапоть, с ноги не сбросишь! А, пожалуй, верно говорится: дважды жена для мужа милая бывает, когда в дом ее введут, и когда из дома понесут, словами пословицы изрёк Иван. Вот, вещь какая, своей уже поговоркой заключил он.
Когда Иван блин съел и поблагодарил за угощение под дружный перестук ложек за столом, он речь свою завёл на счет того, ради чего пришёл.
У нас в доме делов этих, разродилось целая куча. А беда настигла денег нет. А нужда пристегает, небось, без денег-то скажешься. А все это из-за того, что мы бестолково деньги расходуем, мозгой не ворочаем, когда их без дела тратим, самокритично вел неторопко свою речь Иван. И дело бают, прежде чем начать любое дело «Семь раз отмерь, а раз отрежь!»
Слушая эти Ивановы пословицы и приговорки, которые всем понятно издалека ведут к тому, что Иван пришёл с целью позаимствовать денег, Василий черпал из чашки масляную конопляным маслом кашу, мысленно вспоминал, как он однажды зашёл в избу к Трынковым, где было в действительности делов «целая куча». На полу полная неразбериха, навалена целая куча разной рухляди, так, что сам черт ноги сломает. Колька с Гришкой натаскали в избу и разбросали по полу разного барахла, захламили всю избу. Тут валялись и коньки, и самодельные лыжи, птичья клетка, недоплетённый лапоть, лукошко с намороженным дном, а поверх всего этого салазки, внесенные в избу, видимо, для ремонта.
Что, у вас так захламлено и разбросано тут, словно медведь по пчельнику прошёлся в поисках меда, заметил тогда, сидящей на лавке и полудремавшей хозяйке Прасковье, которая не только не унимала своих сыновей-проказников, а наоборот, с довольным видом и наслаждением наблюдала за их проказами.
Слушая гуд разговорной речи Ивана, Василий между прочим заметил ему:
Пока ты, Иван Васильич, семь раз то будешь мерить, люди уж шабашить будут!
Пока ты, Иван Васильич, семь раз то будешь мерить, люди уж шабашить будут!
Это, пожалуй, так, наивно согласился Иван, пока не спуская с языка свою заветную мысль о просьбе денег.
Я чувствую, что ты Иван Васильич, ко мне пришёл по какому-то делу? чтоб прекратить затяжной разговор спросил Ивана Василий.
Знамо по делу, признался тот.
Так по какому, говори прямо, без всяких закомуров.
Да я уж говорил. Нужда пристигла, до зарезу мне нужна пятерка денег, выручи, пожалуйста, меня деньжонками-то Василий Ефимыч. Я обрёл себе друга, думаю, больше не к кому мне обратиться, кроме тебя, льстиво торочил Иван. Если богатый деньжонками-то, выручай, угрожающе добавил он.
Деньжонки-то, пока, есть, а сколько бишь тебе нужно-то? осведомился Василий у Ивана.
Я уж баял, пять рублей, заявил Иван.
Василию показалось, что Иван больно много заломил. «Вот люди нахальные какие, своих денег не имеют, а занимать идут не довольствуются малой суммой, рублевкой, скажем, а выдай им пятерку», мысленно упрекал он Ивана. С некоторым недовольством Василий раздраженно высказался, но не в адрес Ивана и не только для его ушей:
Чай у меня деньги-то не бешеные. Добром надо дорожить, а не растранжиривать деловито заметил он. Деньги даешь взаймы руками, а получать долг приходится ногами, да хорошо еще, если тебя за выручку, не облают, в чем псы не лакают. Будешь с должника спрашивать долг, а он с упреком обрушится на тебя же, за свои-то денежки. Укорял, что ты привязался, разве я тебе не отдам, должен не спорю, отдам не скоро! Вот такие-то слова мне уж надоело от должников-то слышать, наговаривая напевал Василий.
Уж я так-то не позволю. Что, я разве в своем дому не волен! в свою защиту, выдавил из себя раскрасневшийся Иван.
Трёшницу могу дать, а пятёркой не располагаю, наконец-то смилостивился Василий.
Ну, хотя бы трёшницу, вынужденно согласился Иван.
Получив в руку трехрублёвую бумажку, Иван бережно всунул ее в карман и блаженно позёвывая, сказал:
Пойду доплетать лапоть, доплету, звонить пойду.
Трынков ушёл. Семья Савельевых стала выходить из-за стола. Обед кончился, все стали молиться богу с благодарностью за обед. Чтобы не забыть, Василий, подойдя к окну, и на закоптевшем стекле пальцем начертил: Ивану Тр. 3 рубля, а вскоре про эту запись забыл. Потеплело на улице, в избе окна заплакали и время Васильеву запись стерло. А когда он все же вспомнил, что Ивану давал денег взаймы, он метнулся к окну, а там уж никакой записи не было.
После обеда Василий, усылая сына Ваньку к сапожнику за починенными сапогами, наказывал:
Поди-ка Ванька, сбегай к Степану Меркурьеву за твоими сапогами, он, наверно, подбил подмётки к ним. Деньги за работу ему я уже отдал. Ванька побежал вприпрыжку. Пересеча улицу, он заснеженную равнину озера миновал в три счета.
Живёт вдовец сапожник-старьёвщик Степан со своими ребятишками на набережной улице. Собственно говоря, это вовсе не улица, а порядок из нескольких келий и этот порядок по своей протяжённости так мал, что если будучи на одном его конце могут чихнуть, то с другого конца услышишь: «Будь здоров!».
В ряду старушечьих келий, виднеется его покосившаяся, полувросшая в землю с приземистыми окошками избёнка. При входе в Степанову избушку, Ваньку обдало нестерпимой затхлостью и какой-то прочей вонью, какая обычно скапливается в избах, как результат крестьянского семейного быта. На него пахнуло скотным двором, плесенью, из кадушки с водой, стоявшей в углу, в которой, видимо, мочатся подметки и в которую, по всей принюхоннасти, в зимние стужи, мочится вся Степанова семья. Ванька отворил дверь, эту отгородку, отделяющую уличную волю от избяной тесноты с отвратительной ее вонью, какая на него пахнула. В чулане лежала важно и блаженно жевала жвачку коза. Около нее прыгали козлята.
Дяденьк! Ты нам подбил подмётки-то? обратился Ванька к Степану.
А ты чей? наивно осведомился Степан.
Савельев! ответил Ванька.
Ах, Василия Ефимыча сын! Пока нет, вот сейчас берусь за ваши! хлопотливо заговорил Степан и с этими словами махнул в угол в общую кучу обуви ожидающей ремонта, чьи-то недоремонтированные ботинки.
Степан, встав со своего рабочего места выпрямился и откинув очки с глаз на лоб, с полки достал Ванькины сапоги.
Кольк, ты не знаешь, куда я подевал ихние подмётки, обратился Степан к своему сыну-подмастерью.
Нет, не знаю, как-то безучастно ответил Колька, упористо с налёгом втыкая шило в подмётку ремонтированного им ботинка.
Степан в поисках подмёток, ринулся в угол, где навалом сложена целая куча старой кожаной и валяной обуви, ожидающей ремонта. Там же в углу валялись колодки и лоскутья деловой кожи. Не успел Степан нагнуться над этим старьем, как ему на спину вспрыгнул козлёнок и растопырившись задрав кверху хвост стал мочиться. Степан не сразу согнал со спины козлёнка, он видимо, придерживаясь правила не пугать зря скотину. Медленно выпрямился и козлёнок произвольно сполз с его спины на пол. Со Степановой спины на пол потекла струйка мочи, и покатились мелкие козлиные орешки, козлёнок на его спину успел и орешек насыпать.
Вот вражья скотина! хладнокровно выругался Степан, продолжая поиски подмёток.
Куда это я их запьютил! досадовал на себя Степан, вроде вот тут я их засовывал. Ах, вот они! Наконец-то, обрадовался Степан. Вот и подмётки нашлись. Сейчас я берусь за ремонт ваших сапогов, проговорил Степан, обращаясь к Ваньке.
Так, что, приходи завтра! Они будут готовы.
Ванька вторично пришёл не «завтра», а через день, с полной надеждой получить свои отремонтированные сапоги. Но картина была та же сапоги оказались не починены. Видимо, позавчера, как только Ванька ушел и захлопнул дверь Степановой избы, Степан махнул Ванькины сапоги в угол. Ванька был вынужден ходить к Степану до трёх раз. Ведь какой дурак неотложно берётся за выполнение работы, за которую оплачено вперед.
В третий-то раз отец наказал Ваньке, не уходить от Степана до тех пор, как он при нем к сапогам подобьёт подмётки.
Прибежав от сапожника, Ванька уселся за стол, занялся чтением книги. Он задался целью прочитать от корки до корки все книжки, которые скопились в санькиной домашней библиотечки, а в ней насчитывалось около 20 разнообразных книг. Из-за чтения книг Ванька избегал товарищей и не всегда с ними выходил на улицу, отказываясь «некогда», и тем, что гулять в пост перед самым рождеством грешно. Вот придёт праздник, тогда и гулять можно.
Рождество. Святки. Минька Савельев
Вот и наступило Рождество второй по значимости христианский праздник. Народ нарядно одевшись чинно и благородно сходив на торжественное богослужение в церковь и сытно, по-праздничному пообедав, после продолжительного поста и сочельника в который не едят до звезды, выходит на улицу блаженно отдыхает. Девки разрядившись в красивые, цветные, шерстяные полушалки, проходя по улицам села, показывают на себе свои наряды. Щелкая семечкам и орехами, они заботливо прикидывают у себя на уме, как лучше, красивее и уютнее разукрасить келью под святки. Парни-женихи, оглашая звуками гармоний, горделивыми петухами разгуливаясь вокруг села, любезно заигрывают с девками. На улицах нарядные толпы людей. Тут шум, гам, весёлый смех, песни, семечки, орехи и прочее.