Он сажает ее на карусель, устраивается напротив, чтобы уравновесить неустойчивую платформу, и начинает раскручивать агрегат, похожий на ржавый советский волчок. Он хватается за круг, находящийся на уровне груди, и тянет его на себя, в результате чего конструкция издает скрежет поворачиваемой танковой башни. Яся помогает ему, на ладонях остается высохшая и отстающая от металла краска, так что становится даже ясно, какой это танк тот самый миллион раз крашенный Т-34 возле Дома офицеров в Минске. Пластмассовые сиденья неудобные, карусель наверняка потеряла половину своих подшипников и движется натужно, рывками, Яся не попадает в ритм движения, и металлическое кольцо больно бьет ее по рукам. От нарастающей скорости ей становится дурно с детьми они никогда не разгонялись так сильно, в ушах свистит ветер, а рот полон разметавшихся волос. Ее вжимает в сиденье, ее подташнивает, фонари мельтешат перед глазами, она смотрит на дядю единственный недвижимый объект в поле зрения, смотрит на него и думает, что ей необъяснимо хорошо, хотя должно быть неспокойно какой-то незнакомый человек делает то, что до сих пор не сделал для нее отец. Но она видит, что дядя добрый и что он смотрит на нее так, как смотрела когда-то только мама с теплом и заботой. И когда наконец дядя останавливает карусель, ей хочется, чтобы он предложил встретиться тут завтра снова, и чтобы они стали друзьями, и чтобы она показала ему свою коллекцию сосновых шишек и найденный редкий каштан в форме облака.
Но Студиозуз вздыхает и говорит:
Тебе нужно в койку, а мне обратно на пост, иначе фон Лепель премиальные зажмет и придется отказывать себе в самом ценном в вине, без которого драматичную историю ВКЛ не постигнешь. Про таких, как фон Лепель, Томас Урбан правильно написал: жена полковника, хотя сама могла бы быть полковником.
А кто такая фон Лепель?
Это истинное имя директора нашего Дома отдыха, усмехается дядя.
А Студиозус это твое имя?
Нет, скорей должность.
Так Яся поняла, как нужно звать человека, отвечающего за шлагбаум: студиозус входных ворот. Про шрам над бровью она соображает сама: набил о непонятную гранитную парту истфака.
Они прогуливаются под фонарями, и деревья дышат ночной прохладой, и стрекочет цикада, и липы пахнут так, как они пахнут только в детстве, когда ночь настоящая ночь, пристанище гномов и светлячков, которые кажутся созданиями из одной сказки. Ей кажется, что у человека, который знает выражение «драматичная история ВКЛ», можно спрашивать все, что угодно, что он вроде умного филина из мультфильма про Винни Пуха; он вроде говорящего Сфинкса, знающего все отгадки, ему подвластно прошлое, настоящее и будущее. И Яся задает вопрос, мучивший ее давно:
А почему маму хоронили в этом шерстяном свитере с горлом? И что значит «слабое сердце»? Разве сердце может быть «сильным»? Оно же мягкое!
Студиозус перестает идти. Потом садится рядом и снова заглядывает ей в глаза. Чайка взлетела очень высоко, вместе с бровями она оказалась на самом верху его лба. Девочка терпеливо объясняет:
Просто мама же не любила этот свитер. Он ей кололся в горло. Там высокое горло. Почему тетя Таня и папа похоронили ее в нем? Ей же будет всегда плохо! Это специально, да?
И Студиозус вдруг обнимает ее и прижимает к себе, накрыв ладонями. Ясе почему-то хочется заплакать, хоть тетя Таня и сказала, что когда плачешь по маме, появляется астма. Губы у Студиозуса плотно сжаты, глаза блестят.
Всем нам не хватает одного. Всем живущим здесь, говорит он с запалом. Тебе, мне, любому! У нас как-то глобально не получилось с радостью. Горя полно, равнодушия, зависти, всякой мелкой черной дряни хоть отбавляй. Причем что сейчас, что после Кревской унии А вот радости чистой радости, такой, какой должна быть в детстве, тут нет даже у детей! Посмотри на их лица! Я расскажу тебе историю, маленькая, доверительно сообщает Студиозус. Когда тебе будет снова думаться о маме, ты вспоминай эту историю, ладно? Так вот. Посмотри туда! он показывает в небо, где, очевидно более яркий, чем фонари, висит желтый диск. Видишь справа на Луне пятнышко, похожее на выщерблинку? Его легко заметить, оно темней всех остальных. Это Море Ясности. На его нижнем берегу, выше и левее Моря Спокойствия, находится Озеро Радости, или Lacus Gaudii. Добраться до него очень просто нужно сесть в лодку и плыть от Озера Сновидений по диагонали, но главное не спешить и не сбиться с дороги, ведь так ты попадешь в Lacus Doloris Озеро Печали, откуда очень сложно выплыть, так как в печали вязнут весла, и тебе постоянно хочется спать и опускаются руки. Запомнила?
Девочка кивает: по диагонали от Озера Сновидений.
А где я достану лодку на Луне? морщит лоб она.
На Луне все передвигаются только на лодках, ведь ее поверхность сплошь моря, заливы и озера. Видишь вон там темный мысок? Это Залив Любви в Море Спокойствия. А с краешка, на востоке, крохотная точечка Озеро Лета. Вот тут Озеро Нежности, а на темной стороне Озеро Одиночества туда, на темную сторону, отправляются те, кто больше не хочет никого видеть.
А что там делать, в Озере Радости?
В нем можно купаться, в Радость можно нырять с головой с лодки, а еще можно расставить палатку, зажечь костер, устроиться в гамаке и слушать, как Радость плещется о берега.
А много там Радости?
Ее хватит на всех. На всех нас! Озеро сто километров в длину!
Это как Минское море?
Больше. Намного больше!
Яся мечтательно молчит.
А какая она, Радость, в этом Озере? спрашивает она наконец.
Студиозус думает, трет себе шрам над бровью.
Она как кисель. Синий сладкий кисель. Ты заходишь в нее с берега, и она принимает тебя на свои ладони. Ты ложишься на спину, а над тобой космос.
Девочка пытается представить себе, как это скользить на спине по кисельным волнам Радости и глядеть на созвездия. Вокруг тишина и мерцание Млечного Пути.
Это рай? спрашивает она.
Нет, он качает головой. Рая больше нет, в него верят лишь ортодоксы. Рай это Бог и ангелы. Тут же Радость. Ни боли, ни тревоги, ни страха. Радость и счастье, другой берег Печали. Я не хочу в рай. Я хочу качаться на волнах Радости и смотреть на звезды.
На прощание он говорит ей «до завтра», но, конечно, она не решается прийти к шлагбауму и попросить сводить ее на карусель. Всю неделю он снится ей в виде большого мохнатого пса, который был ее первой и самой любимой игрушкой (игрушка куда-то подевалась после маминых похорон). Пес разговаривает с ней его голосом, обнимает ее и рассказывает про рай и озера на Луне, на Сатурне и даже на Солнце. Ровный и немного ироничный голос сообщает ее снам покой и выдавливает из них черную пустоту, к которой она за свою жизнь в санаторно-лесной успела вполне привыкнуть.
Когда через неделю, в пятницу, в двадцать один, после окончания «забора» (папа снова не приехал) Яся стучится в сторожку, вместо студиозуса оттуда выходит одетый в синюю униформу с надписью «Охрана» мужик с прокуренными усами и в очках с оловянной оправой. Он говорит, что «этат малады» уехал, а почему уехал, не знает, скорей всего «намалацил дзенег на учобу», а может его уволила директор, и что он никому тут все равно не нравился за острый язык и «зловредный склад ума», и что он, мужик с прокуренными усами, на «вумника» в обиде за то, что тот назвал его «истуканом».
Душный коридор журфака БГУ. Портреты знаменитых выпускников на стенах. Все они не журналисты, а писатели, поэты и члены Верховного совета. У стенда «Абитуриенту на заметку» толпа. Атмосфера, как на переполненной платформе подземки, где все ждут поезда, который никогда не приедет. Или приедет, но увидят его не все. Возможно, он уже приехал и забрал лучших с собой в интимную темноту тоннеля.
Девушки модельной внешности с укладками «как на свадьбу» и купленными в райпо вечерними платьями некрасиво размазывают по щекам слезы. Юноши косят под Игги Попа, Ника Кейва и академика Вернадского. И первые, и вторые, и третьи меняются в лице при грозовых отзвуках, доносящихся отовсюду: «осенний призыв», «военкомат», «медкомиссия».
Ясина фамилия первая в списке поступивших, хотя она провалила собеседование по профпредмету, суть вопросов которого не поняла. Рядом с ее строчкой приписка от руки, шариковой ручкой «выделить комн. в студ. общежитии по ул. Первомайск. протокол засед. профкома 20133», хотя она не просила комнату в общежитии и собирается жить дома: от Тарасова до центра Минска двадцать минут на маршрутке.
Внезапно откуда-то из глубин коридора доносится крик: женский голос выкрикивает ее фамилию так, будто от этого зависит жизнь кричащей. Многие абитуриенты оглядываются на этот крик фамилия сделалась в городе слишком известной.
Она проталкивается по «перрону» и подходит к звавшей это несчастного вида методистка факультета. Она бормочет: «Ну слава богу, нашлась! Вас к телефону требуют, это срочно! Срочно!» Яся ныряет в каморку методистки, отмечает несчастный электрический чайник, запыленный фикус, желтенькие обои, жакетик, от которого пахнет восьмидесятыми и старой девой, принимает трубку из ее рук и вслушивается в тишину на том конце провода.
Она проталкивается по «перрону» и подходит к звавшей это несчастного вида методистка факультета. Она бормочет: «Ну слава богу, нашлась! Вас к телефону требуют, это срочно! Срочно!» Яся ныряет в каморку методистки, отмечает несчастный электрический чайник, запыленный фикус, желтенькие обои, жакетик, от которого пахнет восьмидесятыми и старой девой, принимает трубку из ее рук и вслушивается в тишину на том конце провода.
Здравствуйте. С вами сейчас будет говорить Сергей Юрьевич, торжественно объявляет трубка голосом, в котором больше металла, чем женственности.
Сразу вслед за этим голос отца:
Ну привет Звучит так, будто он начал говорить и отвлекся на что-то, он так часто делает, общаясь с людьми.
Привет, пожимает она плечами.
Мне тут э позвонил ректор ваш и сказал, что ты оказала ему честь, решив поступить в БГУ. Пауза. Видно, Яся должна здесь начать что-то говорить, но она не знает, что. И ей не хочется. Это правда? спрашивает папа.
Да. Правда, снова пожимает плечами Яся.
Ну, я рад, что ты поступила. Последнее звучит как шутка. И он действительно смеется, добавив: На бесплатное! С именной стипендией, как мне обещали!