Она смеялась, кивала. Пора было уже заговорить об этом. И это было неподъемно.
Крича еще из комнаты, ворвался Максимка:
Папа, папа! Телефон взонит!
Он сунул мне в руку разрывающийся аппарат. Я нажал на отбой.
Шесть пропущенных. Эля.
Кто это? пропела Магда.
Да так. Я тут звонил насчет билетов, узнавал стоимость. Вот, просчитали, видимо.
Она взглянула на часы.
В одиннадцатом часу вечера? Что за контора?
Магда, понимаешь наверное, я не люблю тебя. Мне нужны деньги, и я рассчитываю на твои. А звонила мне Эля
так надо было мне сказать.
Но я выключил телефон и отнес его в дальнюю комнату. Стыд свой я давно завесил тряпкой.
Магда приезжала каждый вечер. Снова пили чай единственное, что никогда не заканчивалось в этом доме. Кивали, улыбались одним ртом, пытаясь собрать разбитые вдрызг отношения. Я ждал. А она все молчала. И о Петре никогда не говорила.
Нужно было уже брать билеты, время уходило, а я все не знал, решила ли она ехать.
Задаренный с ног до головы Макс носился безумный от машинок, бассейнов, поездок в боулинг и любви. И от того, что теперь больше не ругает размякшая баба Инга. Рана от потери матери затягивалась.
Мне нужна семья, говорила Магда.
А мне нужны деньги, думал я.
Ей нужен был ребенок. Мне женщина. И деньги.
Ей нужен был ребенок. Мне женщина. И деньги.
Она все молчала: ни да, ни нет. Наконец, я сказал, что еду за билетами.
Давай куда-нибудь поедем, сказала знакомо и забыто. Провела рукой по волосам от лба к затылку. Я понял: она решила.
Этот жест был с ней, когда она говорила, что, наверное, любит меня. Когда заявляла, что никогда не пострижет свои длиннющие ногти. Когда сообщила, что этого ребенка оставляет аборт ей нельзя Это было пять лет назад. Мне пришлось выбирать между тем ребенком и Максом. Я выбрал Макса. Точнее, Лину. А Магда выбрала аборт. О том ребенке больше не думал никто из нас.
Одним из лучших мясных кабаков нашего городка всегда был Овадон. Пивнушка, но элитная, если так можно сказать о пивнушке. На стоянке иномарки спортивные, внедорожники. Минимум интерьера гладкие дубовые столы и скамейки. Максимум градуса, краткий набор слов и самый вкусный шашлык в городе.
Все для любимой публики: следаков, запрыгивающих в джип после пол-литра джина, торговцев побрякушками, угрюмых лысых типов, никогда не глядящих по сторонам. Метросексуалам здесь не место. Так и мы не из таких.
Магда в один присест осушила пол-кружки пива. Заказала сразу две порции мяса: она теперь много ела. Это была совсем другая женщина, и мне не верилось, что когда-то я ее так любил. Теперь то, что осталось от ее волос, было уныло схвачено в хвост, зависший где-то промеж лопаток.
Я решила: еду. Сегодня разговаривали Он не против.
Она говорила так, словно незаметно откусила от кружки, и теперь битое стекло ранит ей рот. Стало неудобно. Как я буду жить с чужой женщиной? Как мы будем с ней гулять по выходным в парке?
Но затыкал себе рот сигаретой: как-нибудь. Главное уехать, а там будет видно. Не верю, что она может любить это ничтожество. Хотеть его. Я увожу чужую женщину. Замерзшую замершую пружину.
Мы вышли. Она долго не могла открыть машину. Ее китайская сигналка срабатывала от свистка. И она все пыталась засвистеть, и свист не выходил. Тогда я засвистел, открыл машину и сам сел за руль: вести она не могла она плакала.
Туча сгущалась. Становилось темнее. Как ни закрывай глаза, туча надвигалась все ближе. И колесо уже закрутилось. Катилось по земле, лопая тяжестью железного тела чьи-то глупые головы и наматывая на жилистое тело волосы.
Глава 11. Пьяная. Безумная. Любовь. Втроем
Ночью кто-то настойчиво трезвонил в дверь. Мишка зашел ко мне с таким лицом, что я сразу все понял.
Степ, там к тебе, бросил он через порог, как плюнул.
Спускаясь по лестнице, понимал, что не надо мне этого делать. И потом еще сумасшедшие три недели понимал то же. Но снова спускался, открывал дверь и принимал ее.
Было темно, и, распахнув дверь подъезда, увидел под фонарем только одну фигурку в капюшоне. Тогда я понял, что на самом деле вернулся за этой фигуркой. Она метнулась на меня, и спустя миг мы, сцепившись, поскользнулись, повалились в сугроб. Вставали и снова валялись, подрубленные то ли смехом, то ли рыданием, то ли голой, схватившейся водой на асфальте не различишь, в снег роняли мобильники, как оказалось, абсолютно одинаковые.
Спрашивала, как я там, и не слушала тараторила малопонятное. Взахлеб, вперемежку со слезами и упреками в том, что забыл ее, что-то рассказывала про отчима, который подал на нее в суд.
Что случилось, что случилось Какая разница, что случилось. Ну заняла я у него денег и не отдала.
Почему не отдала?
Не собираюсь я ему отдавать! Он с моей матерью живет, я их всю жизнь поила кормила. Почему я должна отдавать?..
Впереди маячил магазин, а в нем безразличный яркий свет. Мне бы волноваться, трепетать и дрожать: вот она, вот же она! Да, это та, о ком ты так плакал, это она, парень. Но не было ни волнения, ни радости. Мельтешащая, дергающая за руку женщина мешала. Хотелось дотронуться до моей, настоящей Эли, выкопать ее из кошмарного тряпья горячечной причиталки, в лицо которой я все никак не мог заглянуть.
Мы вошли. Она сдернула капюшон. Сначала я ничего не понял.
Что будешь? по хозяйски оглядела магазин, у них Балтика обычно свежая. А двухлитровка уже месяц стоит.
Чё ты, какие месяц, эй, высунулся из-за стеклянной стойки продавец в тюбетейке, вчера только завезли.
Да ладно, махнула рукой, нам Балтику пятерку и пятьдесят грамм «Столичной».
И тут я все понял: она была пьяна. Месяца два. Брови опустились над набухшими веками, ходуном ходившими руками отсчитала деньги. В тюбетейке брезгливо налил в пластмассовый стакан, потом перелил в рюмку, поставил на стойку, вытер руки, вытащил потную из холодильника золотистую узкую бутыль
Занюхать дай.
Ты мне еще с прошлого раза тридцатку должна, проворчал ларечник, но горбушку черного хлеба отломил.
Левой поднесла рюмку к моей потной золотухе, как мы раньше называли «Балтику Золотистую»:
Давай, за приезд.
И опрокинула в себя водку.
Это был конец. За семь месяцев со мной она не сделала ни глотка. Даже когда пил я, даже когда напивался. Теперь глядела на меня с любопытством и испуганным нахальством. И это делало ее совсем беспомощной.
Нравлюсь?
Очень, хлебнул я с непривычки вонючее пиво. Обожгло горло. Плохо пошло, запросилось наружу.
Суетливо смеялась, уже не хотела подробностей про мои мытарства, про то, как мне швыряли в лицо мой синий паспорт, указывая на его неправильный цвет Жаловалась на отчима, вдруг переходила на неведомых новых подружек, и отхлебывала, отхлебывала мое пиво. Потом плакала.
Нарезали громадные круги вокруг дома позвать ее домой было немыслимо, она всегда была на ножах с моими, а теперь и вовсе попрут. Ноги мои уже примерзали к земле, днем такой ласковой, а ночью мертвой. Я попытался проводить ее домой, на что она снова расплакалась. Стала валить меня в снег, до того сильная не мог подняться. Когда все же мне удалось встать и отряхнуть ее от себя, упала передо мной и закричала, что убьет отчима, если я сейчас зайду домой. Отодрав от себя ее руки, забежал в подъезд и захлопнул дверь.
Я полагал, что лишившись свободных ушей, она от скуки отправится домой. Но ошибся. Полночи она белугой ревела под моими окнами, оглашая окрест моим именем вперемешку с угрозами и плачем. Я так и не вышел к ней, хотя до утра не сомкнул глаз. Когда ушла, лежал и гадал, разлюбил ли, окаменел ли. И выйду ли к ней в следующий раз.
Мы стали встречаться тайком. Я жил в двух реальностях. Если был в машине Магды, телефон стоял на вибро. И так как ласточка Магды была старенькая и работала громко, было не слышно. Тем более, телефон я всегда держал в ладони и, при случае, мог зажать ему рот. Но не выключал: хотел видеть ее звонки.
Каждый вечер пьяная Эля ломилась в дверь. Почти сразу, как уезжала Магда. То мычала, то выла, как животное. Я пускал ее в коридор, отчитывал, умолял, убирал ее блевотину. Мы выходили на площадку, каким-то чудом не просыпался никто из домашних. Кроме Мишки, который, почесывая волосатую грудь и щуря на нас глаза, отправлялся в туалет и, оставив после себя долгий звук шипящего бочка, удалялся к себе.
Мы шли к ее новым подругам, оставались ночевать. В сырой и жаркой чужой постели, в комнате, с одуряющим ароматом протухающей лилии, воцаренной в граненый стакан вместо вазы, вперемешку с крепким перегаром от нас обоих и многочисленных наших предшественников, на подушках свидетелях ломкости судьбы, сквозь дым и тьму, я видел ее белесые кудри.
В тех комнатах никогда не было работающих часов, а окна были задраены наглухо газетой или краской. Так достигалась иллюзия бесконечно текущего, непрерывающегося ничем времени. Сбылась наша с ней мечта мы были там, где рассвет не наступает никогда.
Проспавшись, она просила прощения. Как будто не понимая, что происходит, настаивала, что поедет со мной.
Ты же знаешь, что пью, потому что тебя нет! Не оставляй меня, я здесь сдохну
Это была не Эля. И все же это была она. Я готовился сказать Магде, что еду с Элей. Но что то не давало. Где-то был подвох. Я пока не понимал, где. И он был совсем не в пьянке.
Все вскрылось на Новый год.
Инга Петровна отправилась к подружке и увела Макса. Мишка поехал в клуб. Магда уехала к своим. А я остался один и с громким стуком сердца ждал Элю.
Мы настрогали салатов, пили, танцевали, целовались И вдруг, как гром в раю, вваливается Магда, начинает таскать за волосы Элю. Женская борьба в сизом табачном дыму.
Кое как растащил их. Рыдающие, пьяные, орущие, растерзанные, обе обвиняли меня в предательстве, требовали объяснений. По очереди затаскивал то одну, то другую в ванную и окунал в набиравшуюся ванну.
Кровь их смешалась в одной воде и стала общей. Как их соки мешались в один общий во мне. Волосы обеих каштановые короткие и белесые длинные сплетались в узел.
Отрезвев, они пытали меня. Снова пили. Ревели я угрожал им ванной. Безумие закончилось утром наступившего года: мы решили ехать втроем.
Глава 12. Правда. Ложь
Слеза из глаза, как по заказу
листок на столе, испещрен тесный.
Твоей ложью обезвожено сердце.
Но Эля не поехала с нами: сначала ей нужно было продать дом. Всем в ту пору было нужно продать дом. Но, в отличие от Инги Петровны, у Эли уже был покупатель. Говорила, задержка только в его документах. Клялась, что завяжет с выпивкой. Мы уехали втроем: я, Макс и Магда. Я обещал ждать. И ждал.