«Еву выписали из больницы, сообщает Владлен, отламывая часть куриной ножки, понавыписывали гору таблеток. Надеюсь, она не будет пить их».
У Евы его сестры какое-то нервное расстройство. Но оно, на мой взгляд, нисколько не компенсирует недостаток воспитания, который эта девочка постоянно демонстрирует. Несколько раз она при мне спрашивала у Владлена, зачем он со мной встречается, ведь я скучная. Я уже не говорю про различные оскорбления других людей.
«Как это, не будет пить лекарства? Неврозы сами по себе, может, и безобидны, но их опасность в том, что они могут перерасти со временем в психозы».
«Начинается. Ты всегда ненавидела мою сестру и продолжаешь ненавидеть».
Вот тут-то я и съедаю свою первую ложку супа, хотя мне совсем не хочется, но отвечать не имеет смысла, думаю, потому что всё и так очевидно.
«Но она же просто ребенок» добавляет Владлен.
«Этим вы её и оправдываете, позволяя много больше, чем ребенку полагается. Со временем, если не пить таблетки, станет ещё хуже».
«Не говори ерунды!»
Охотно замолкаю, но не потому, что Владлен приказал мне, просто чувствую, что снова начинаю злиться. Тут в столовую заходит Литвак с Тышлером и главный технологом сектора А Ореховым. В тот момент, когда они втроем проходят мимо нас, Владлен даже есть перестает. С какой-то противной улыбочкой, которой, кажется, ранее не было в его арсенале, он смотрит троице вслед, а потом шепотом интересуется:
«Ты слышала уже?»
«Что?», спрашиваю.
Если честно, я даже представить себе не могла, что в следующую минуту скажет мой бывший, поэтому снова принимаюсь за суп, и тут Владлен выдает такое:
«Литвак и Фарбер любовники».
Давлюсь супом и начинаю громко и продолжительно кашлять, сквозь помехи в горле я шиплю:
«Вообще что ли дебил?» и это не вопрос как таковой, скорее утверждение.
Беру с подноса Владлена стакан компота, делаю несколько больших глотков, после чего, обретя возможность говорить, заявляю, стараясь особенно не шуметь:
«Ты настолько жалок и мерзок, что это уже даже не смешно».
И хотя я не могу припомнить время, когда эти качества казались мне смешными, но остаюсь довольна тем, как прозвучала фраза, и какой эффект произвела на адресата. Владлен смотрит на меня глазами полными недоверия, словно сомневается, что я могу не поощрять подобные разговоры. Отдел технического контроля же всегда был и остается эпицентром заводских слухов, а я стою во главе, следовательно, должна быть сплетницей больше остальных. По крайней мере, Владлен должен рассуждать именно так, иначе как ему вообще в голову взбрело произносить при мне такие вещи?!
«А что? Ты думаешь, он каким-то другим путем своё место заслужил?» бывший только что не ухмыляется издевательски.
Тут-то меня и прорывает, да так, что остановиться я, должно быть, не смогла бы, даже если в меня запустили пушечный снаряд:
«Заслужил он своё место тем, что он грамотный и дельный человек. И ты со всеми своими друзьями и мечтать не можешь о том, чтобы даже отдаленно его напоминать, потому что вы вообще ни на что не способны. Ваши желания и цели мусор но и их вы не способны достичь, потому что тупы и ограничены. Из-за этого, а ещё из-за понимания где-то глубоко внутри себя того, что вы и через десять, двадцать, да сколько угодно лет, останетесь точно такими же и ничего, абсолютно ничего не добьетесь в этой жизни, вы завидуете. Вы придумываете и льете всю эту грязь из неосознанного понимания того, что вами никто не будет гордиться, даже вы сами. Надеюсь, вы все сдохните под одним забором под чертовски унылые песни, сочиненные твоим братцем!»
У меня не очень хорошо получилось не шуметь, и люди за соседними столиками, боюсь, услышали многое из моей гневной тирады. Соглашусь, меня занесло, и в некоторых местах я перегнула палку, но сказанном я не жалею. Прежде чем уйти, добавляю:
«В следующий раз, когда ты придешь просить прощения, извиняйся сразу перед Фарбером, поскольку там ещё, может быть, у тебя будет шанс».
Выхожу, не оборачиваясь. Ощущаю, как внутри меня бушует кровь. Теперь, когда я знаю наверняка, что всё кончено, перед глазами, как в кино, предстают некоторые моменты.
Например, недавний день рождения Владлена, на который были приглашены все, кроме меня. Самое страшное даже не в том, что он предпочел не быть со мной в этот день, а что я сама использовала бы любой мало-мальски приемлемый повод, чтобы туда не идти. Наверное, со мной что-то не так, раз нередко раздражают люди, которые не сделали мне ничего плохого. И изменить свое отвращением ко всей компании друзей Владлена я не смогла, а теперь вся накопившиеся ненависть перекинулась на самого бывшего парня. Другого исхода быть не могло. Нужно признать, что в данную минуту я готова смотреть, как поезд переезжает его туда-сюда и каждый раз оставляет в живых, не чувствуя при этом ни намека на жалость одно удовлетворение с оттенком ликования.
Останавливаюсь, потому что неслась так быстро, что начала задыхаться. Закрыв глаза, я стою посреди длинного коридора, ведущего в наш сектор. Открываю глаза. Голова начинает кружиться. Темные круги перед глазами возникают и исчезают, а затем появляются вновь.
Иду дальше. Нужно выйти на свежий воздух, дабы насытить мозг кислородом. Здесь, в помещении завода слишком душно, но обычно я не высовываюсь на улицу, так как большую часть рабочего времени на мне надет белый халат, а в нем покидать завод нельзя. Хорошо, что перед тем, как пойти в столовую, я его сняла.
Уже находясь у ворот, ощущаю слабость в коленях, как будто недавно переборщила с алкоголем. Темнота перед глазами становится все глубже, как будто уводя меня вслед за собой. Я покачиваюсь, после чего начинаю падать против своей воли, и только что-то крепкое и надежное не дает моему телу рухнуть окончательно.
Глава четырнадцать
«Эй, эй, надеюсь, ты умирать не собираешься здесь?»
Голос, который я слышу как будто издалека, интонационно выделяет слово «здесь». Он принадлежит Онорину это, как оказалось, я могу определить и в полубессознательном состоянии. Начинаю чувствовать легкие удары по щекам, и почти прихожу в себя.
«Повезло, что мы как раз на обед собрались, иначе валятся тебе там неизвестно сколько».
«Вы обедаете? интересуюсь я тихим-тихим голоском, на какой хватило сил. Извините, конечно, но по вам не скажешь, что Вы вообще хоть чем-то питаетесь».
Намекаю на, мягко говоря, хрупкое телосложение Онорина. Он сразу понимает, что к чему, и даже, кажется, немного обижается. Точно с закрытыми глазами определить сложно.
«Очень смешно», произносит Онорин он не без сарказма.
«Было весьма опрометчиво подхватывать её. В противном случае обошлись бы без скабрезностей», это уже адресовано не мне.
Любопытство берет верх и, несмотря на щемящую боль в висках, я открываю один глаз, чтобы посмотреть, где я оказалась и с кем разговаривает Онорин. Первое, что бросается в глаза букет белых роз, преподнесенный Никитой. Я, кстати, так и не узнала, как ему удалось проникнуть в кабинет, да и вообще задумалась об этом только сейчас.
Открыв второй глаз, замечаю в кабинете Фарбера. Судя по тому, что сказал Онорин, именно начальник подхватил меня, когда я падала. Весьма благородно с его стороны.
«Извините, обращаюсь я к Онорину, я не так уж сильно хотела вас обидеть».
Наше общение всегда напоминает смузи из колкостей и взаимной приязни. Мы оба знаем, что, в случае чего, сможем друг на друга рассчитывать. И сейчас, глядя на лицо Онорина, улыбка на котором вызвана моими словами, начинаю чувствовать себя намного лучше. Пытаюсь даже подняться на ноги, но Витальич останавливает меня:
«Лежи! приказывает он. Роберт вызвал Людку из медпункта. Она должна скоро подойти. Посмотрит на тебя, давление померит. Может, укольчик сделает или направление в поликлинику даст».
Одной из главных и для кого-то, наверное, не слишком приятных особенностей общения Онорина с людьми является то, что он всех называет по имени и на «ты». В лаборатории у Никиты работает инженером женщина, которой скоро исполнится семьдесят, так вот Онорин и её называет Лизой. Став свидетельницей этого впервые, не поверила своим ушам. Но, я знаю, многим он нравится, несмотря ни на что, потому что он простой и человечный. Не исключено, что когда-нибудь эти качества сыграют против него.
Фарбер протягивает Онорину подушку, и тот подкладывает её мне под поясницу. Жаль, что у меня в кабинете нет дивана, как у Назарова. Только кресло, в которое меня как раз и положили. Оно очень удобное. На Фарбера я стараюсь не смотреть, потому что чувствую себя неловко: ему тоже пришлось отложить свой обед и возиться тут со мной.
Заходит медсестра Людмила из здравпункта полноватая женщина с короткой стрижкой. Она смотрит на меня внимательно и спрашивает мягким голосом:
«Что тут у нас?»
Объясняю подробно, что случилось несколько минут назад, умолчав, разумеется, о ссоре с Владленом. Затем я говорю Онорину:
«Вы можете уже ехать. Спасибо!»
И он действительно направляется к выходу. Фарбер же не трогается с места.
«Ты идешь?» спрашивает Онорин, но Фарбер не отвечает.
Людмила надевает на меня тонометр, и в это время я поднимаю голову вверх, чтобы, наконец, посмотреть на Фарбера. Его лицо задумчиво и сосредоточено, словно он пытается решить в голове непростую задачку, и качает головой, отвечая на вопрос.
Людмила надевает на меня тонометр, и в это время я поднимаю голову вверх, чтобы, наконец, посмотреть на Фарбера. Его лицо задумчиво и сосредоточено, словно он пытается решить в голове непростую задачку, и качает головой, отвечая на вопрос.
«Давай подождем», говорит он, и Онорин послушно присаживается на свободный стул.
«Так, давление восемьдесят на пятьдесят, сообщает медсестра, я тебе сейчас таблеточку дам»
«Сколько?! переспрашивает Онорин очень эмоционально. С таким разве живут?»
«Я живу, говорю, но, подумав, добавляю: ну, как могу».
Давление у меня почти всегда пониженное, выше девяноста на шестьдесят оно поднимается только после третьей или четвертой чашки кофе, не раньше. Людмила оставляет мне таблетку на столе.
«Если в течение часа не почувствуешь себя лучше, стоит вызвать, скорую помощь».
Основательно напугав меня, она выходит из кабинета, за ней скрывается и Фарбер. Мы с Онориным остаемся наедине, и он присаживается ко мне в кресло. Нет, он на самом деле такой стройный, что мы можем комфортно расположиться здесь, даже не касаясь друг друга. Уловив течение моих мыслей, Онорин усмехается. Думаю, за тридцать пять лет он уже привык к тому, что все говорят о его худобе. И что? Я вот достаточно плотная, если не сказать толстая, а падаю в обмороки.