Господа, живот у всех в порядке? У меня что-то крутит.
Вы бы больше эклеров ели. Сожрали штук пять! Это из-за вас подвозить пришлось.
Вам-то что? Вы зато по части напитков Смотрите, не напрудите в постель.
Оштрах, киньте подушку, я его
Тише вы! Сейчас в карцер пойдете!
И отлично Листопадова помучаем.
Раевский не даст.
А там нет никакого Раевского. Вустин! Признайтесь вы все сочинили?
Ему пригрезилось. Он сохнет по Раевскому.
Тьфу!
Да, да! Вустин! Вы оглохли? Вам надо было танцевать с Раевским.
Лучше сразу с ректором.
О-о-о! Вот был бы номер!..
Ага. Руку на талию, голову на грудь
Господа, перестаньте! Меня сейчас стошнит.
Нет, лучше с Саллюстием. Вустин! Здорово-то как: борода в рот лезет, козлом попахивает!
Полный рот шерсти!
Ме-е-е!..
И сразу в альбом любовную лирику. Потом показать, и сразу пятерка будет. В отличниках будете ходить!
Заглохните, сволочи, надоели!..
Что за выражения. Вы что, Вустин с лакеями говорите?
Известно, он груб. Он сыграл бы активную партию.
А ректор мазо.
Где вы такого нахватались?
Не ваше дело. Идеи витают в воздухе, господа. Александр Блок.
Ваши идеи витают в каком-то своеобразном воздухе.
Верно. И знаете, где такой воздух?
Молчите лучше.
Нет, знаете?
Молчите, убью!..
Такими идеями, сударь мой, пахнет в
Удар подушкой. Еще один. Пыхтенье, писк. Луна, прожектор, черное небо.
Часть вторая. Имею честь
1
Наивный Швейцер недалеко ушел в своих колебаниях, он не знал, что в юности чувства склонны господствовать над разумом. Швейцера утвердило в решении событие, которым именно чувства и хотели возбудить правда, совсем не те.
До солнечного затмения оставалось три часа, и он все еще не знал окончательно, пойдет ли в кухню, заглянет ли за дверь дальше его фантазия не простиралась. За доводы разума Швейцер принимал обычный страх. Немного отвлекала муштра, которой заведовал отец Коллодий: шел урок строевой подготовки.
Коллодий был человеком небольшого ума: ать-два вот все, что он знал, не считая скверной игры на скрипке. Имя очень шло ему: нечто аморфное, разбухшее, из коллоидной химии. Такими в старину рисовали прожорливых монахов-католиков: брюхо, гладкие щеки, круглые глазки, тонзура.
Между шапкой и бровями должен оставаться зазор в два сантиметра, учил Коллодий. Пятки вместе, носки врозь! Между носками должна помещаться ступня не больше и не меньше.
Коллодия не любили. Не удовлетворяясь существующими нормами, он сочинял свои собственные: например, наказал воспитанникам носить при себе ровно по сорок сантиметров туалетной бумаги. И лично проверял, ходил с рулеткой не дай Бог, где-то выйдет сорок один! Разгильдяй он и есть разгильдяй, подмога Врагу. Все начинается с малого. Столь же скрупулезно подходил отец Коллодий к вопросам военной терминологии.
Коллодия не любили. Не удовлетворяясь существующими нормами, он сочинял свои собственные: например, наказал воспитанникам носить при себе ровно по сорок сантиметров туалетной бумаги. И лично проверял, ходил с рулеткой не дай Бог, где-то выйдет сорок один! Разгильдяй он и есть разгильдяй, подмога Врагу. Все начинается с малого. Столь же скрупулезно подходил отец Коллодий к вопросам военной терминологии.
Вам ли не знать, говаривал он, что офицеры и солдаты не отдают честь. Честь отдают распущенные девушки. Ну-ка, хором: что отдают офицеры?
И класс отвечал ему хором:
Воинское приветствие!
В этот день отец Коллодий просто сыпал невнятными намеками и пророчествами, предрекая близкую гибель Врага.
На Бога надейся, а сам, как говорится Здесь учитель хитро подмигивал. Есть у нас одна штучка
И, как бы спохватившись, замолкал.
Атомная бомба? спросил кто-то с места.
Коллодий нахмурился, пошел к нахалу, но в этом месте урок был прерван. Распахнулась дверь, и в класс торжественно вошли Савватий, Саллюстий и доктор Мамонтов. На священниках были темные одежды скорби, доктор пришел в колпаке. В руках у ректора была шелковая подушка, на которой лежали ученический ремень, дешевые часы, гребешок и пуговица от мундира.
Встать! гаркнул отец Коллодий.
Ректор положил подушку на стол и некоторое время стоял в безмолвии. Потом сверкнул глазами и возвестил:
Чада! Сегодняшнее утро омрачилось несчастьем, и большое знамение предварилось малым. Вещи, которые вы видите перед собой, принадлежали вашему товарищу. Вы понимаете, что я говорю о Раевском, который нынче же будет причислен к мученикам. Вот все, что удалось найти поисковому отряду, который прочесывал окрестные леса в надежде найти и спасти эту заблудшую душу, соблазненную Врагом. Но мы опоздали и даже не знаем, чем кончил несчастный. Пусть случившееся послужит вам уроком. Я прошу почтить павшего лютой смертью минутой молчания.
Чувствительный отец Саллюстий промокнул глаза, а Коллодий вытянулся и отдал вещам Раевского воинское приветствие. Доктор Мамонтов обводил лицеистов мрачным взором, а ректор высился, как несокрушимая глыба в окружении хаоса. Тьма разбивалась об него и разлеталась брызгами, дьявольские тени обтекали стороной; смерть, размахивавшая косой, ломала лезвие за лезвием.
Швейцер мгновенно распознал обман. Спроси его кто он не сумел бы ответить как. Шестое ли было то чувство или какое-нибудь десятое, но именно оно овладело его рассудком, и лицеист решился. Привычного уклада ему осталось ровно на два с половиной часа, потом неизвестность. Но кое в ком печальная церемония возбудила совсем другие мысли. Этим человеком неожиданно оказался тихий Листопадов, которого к утру выпустили из каменного мешка, посчитав раскаявшимся и поумневшим. Покуда тянулась траурная минута, он жег глазами растерянного Вустина, стоявшего в соседнем ряду. А после, когда тройка удалилась, захватив с собой все, что осталось от Раевского, продолжал сверлить его взглядом. Этого никто не замечал, Коллодий продолжил урок. Наконец наступила перемена; Листопадов улучил момент, подбежал к Вустину и, не говоря ни слова, влепил ему звонкую пощечину.
Вы лжец, Вустин! крикнул он, сверкая глазами.
Тот было рванулся дать сдачи, но успел сообразить, что Листопадов вдвое меньше ростом и драться с ним недостойно.
Я я Вустин покраснел и полез в карман. Он хотел вытащить доказательство: злополучную записку, позабыв, что съел ее, и, не найдя и вспомнив, начал заикаться, а класс, получивший простой и печальный ответ на мучительные вопросы, изготовился к травле.
Хватит, Вустин! закричал Оштрах, пробираясь к несчастному. Мы уже сыты! Что там у вас еще? Новые каракули, сами написали? Дайте сюда!
Молчите, дураки, испуганно пробормотал Вустин, видя, что дело дрянь.
В него полетел огрызок яблока. Недодоев, конечно.
Тише, тише, напомнил кто-то из лицеистов. Пойдемте скорее ангелы поют.
Оштрах демонстративно толкнул Вустина и вышел из класса. Воспитанники, благословляемые хором, потянулись к выходу. Швейцер задержался, намереваясь выйти последним. Его позвал Берестецкий, но тот сделал вид, будто что-то ищет.
Иду! крикнул Швейцер, роясь в тетрадях.
Вустин угрюмо отошел от дверей и стоял, прислонившись к стене. Комната опустела; на подошедшего Швейцера он посмотрел с опаской.
Вустин угрюмо отошел от дверей и стоял, прислонившись к стене. Комната опустела; на подошедшего Швейцера он посмотрел с опаской.
Тот быстро схватил парию за локоть и с силой сдавил.
Я на вашей стороне, Вустин, сказал Швейцер быстрым шепотом. Мне понадобится ваша помощь. Вы справитесь?
Вустин, похожий на заблудившегося слона, кивнул, еще сильнее заливаясь краской.
Я собираюсь бежать. Это удобнее сделать во время затмения, когда все выйдут во двор. Думаю, что охрана не устоит, ей тоже интересно. Мы спустимся в кухню, и вы запрете за мною дверь, ведущую на склад. Сделаете? Это очень важно. Нельзя, чтобы кто-нибудь догадался, как я ушел.
В душе Вустина происходила борьба. Он еле заметно пожал плечами.
Ну, решайте быстрее! яростно прикрикнул Швейцер. Нас не должны видеть вместе.
Хорошо, я сделаю, сказал Вустин.
Тогда говорите, где лаз. Может быть, мне лучше бежать оттуда.
Маловероятно, после Раевского наверняка законопатили.
Он за дверцей у мамонтовского кабинета, под лестницей! выпалил Вустин. Где ректор постоянно бывает.
Тьфу, с досады Швейцер топнул ногой. Скажите, какая догадливость! На что мне это Про ректорскую нору все и так знают. Вы что только теперь сообразили, что там есть ход за Ограду?
Вустин не посмел обидеться. Швейцер подумал, что он зря оскорбляет сообщника. Но какая тупость!
Ладно, не берите в расчет, я нервничаю. Ждите, вам будет знак.
Швейцер вторично пожал локоть Вустина и нарочито неспешным шагом вышел из класса. Вовремя: Берестецкий, оставшийся без пары, уже шел его поторопить.
Вустину никто не подаст руки, вздохнул Берестецкий. Придется ему симулировать, бежать в клозет. Скатертью дорога, верно? Там ему самое место.
Истинно так, согласился Швейцер. Как по-вашему, откуда мы будем следить за солнцем?
Хорошо бы подняться на крышу, мечтательно заметил тот. Интересно, как там?
Да, интересно, поддакнул Швейцер, думая о подвалах.
2
За полчаса до затмения лицеистам раздали солнцезащитные очки. Началась свалка; многие, надев их, изображали слепцов и горестно выли, когда наталкивались на соседей.
Воспитанников вывели во двор; урок литературы отменили. День выдался на удивление погожий, жаркий. На залитом светом асфальте была видна каждая песчинка. Небо неистовствовало цветом, готовое втянуть в себя землю, и, если бы не зной, многие ощутили бы восторженную тягу к высотам, где все растворяется и успокаивается.
Двор был разбит перед главным входом. Бетонный брусок здания в несколько этажей, с пуленепробиваемыми оконными стеклами, быстро нагревался и строго молчал, готовый с достоинством встретить любой катаклизм. Двери, на случай чего, оставили распахнутыми. На волю, как и думал Швейцер, высыпали все преподаватели, повара, чернорабочие, мастеровые. Охранники тоже успели надеть очки и сразу приобрели необычно бравый, лихой вид, став похожими на коммандос из довоенной жизни.
От тайги Лицей отделяла высокая бетонная стена с колючей проволокой, пущенной поверх. Над крышей подрагивал поникший триколор. На территории Лицея не пели птицы; самых крупных, случайных, отстреливала охрана. За стеной, как рассказывали воспитанникам, шел ров с заостренными кольями, а дальше кольцевидный участок пашни, разровненной граблями. Тайгу было видно только из окон, она казалась шкурой огромного зверя, в которой Лицей становился болезненной проплешиной. Но болен был сам зверь, в его зеленой, а к горизонту синей шерсти водились смертоносные паразиты. Здоровье оставалось только в плеши на специально выбритом пятачке, где прививался иммунитет от заразы. А лицеисты были иммунными клетками, готовыми в свой срок метнуться в сосуды зверя и выступить против Врага, который зря торжествовал, хотя и подмял под себя землю и рвался к Небу. Его грязная тень уже наползала на солнечный диск.