Я представляла, как я еду в сказочном голубом вагоне со стучащими по рельсам колёсами, на окошках этого вагона беленькие занавески в светло-голубую клеточку, а на перроне стоят Чебурашка, крокодил Гена и старуха Шапокляк, и машут платочками.
А голубой вагон уносит меня в солнечные дали, проносясь мимо цветущих лугов и сельских деревянных домиков.
Однажды на крышке магнитофона я увидела какую-то кассету. Поскольку читать я тогда не хотела (но уже умела), я не обратила особого внимания на надписи на кассете.
Я подумала, что это кассета с детскими песнями, которую я, как обычно, оставила на магнитофоне.
Магнитофоном я умело пользовалась: я отлично запомнила, какие кнопки надо нажимать, чтобы вставить, перемотать, вытащить и поставить на паузу кассету.
Я вставила эту кассету и услышала удивительные звуки.
Чей-то прекрасный голос пел на неведомом языке.
Я вслушивалась в это пение, пыталась понять, о чём поётся ведь, поскольку язык был другой, смысл оставался для меня неясным.
Мне казалось, что этот пронзительный голос поёт о чём-то грустном, печальном может быть, о несбывшихся мечтах, о том, что нельзя научиться летать.
Я мечтала научиться летать.
И я верила в то, что мечта моя сбудется в одно прекрасное утро я проснусь, а у меня за спиной вырастут большие и красивые крылья.
Но в записи на кассете, конечно, пелось совсем не об этом. Это был отрывок из какой-то итальянской оперы.
Я уж не знаю, по какому признаку были собраны песни на этой кассете, но, помимо отрывка из оперы, там ещё присутствовала запись всем известной песни «Yesterday» из ансамбля «The Beatles».
Я тогда ещё, конечно, не знала, что это за песня и не разбирала в ней слов, но она мне нравилась.
Я наслаждалась ею так, как будто бы я летела вместе с птицами под облаками в ясный солнечный день, выпорхнув из окна.
Вообще, все представления о радости, счастье и наслаждении были связаны у меня с небом, облаками и птицами.
В альбомах для рисования я всегда изображала птиц, кривых и схематичных.
Я рисовала птиц в клетках, но у этих птиц из глаз текли слёзы. Они тосковали по небу.
А потом я изображала радостную сцену вылета птиц из клеток. Я и сама представляла себя птицей.
Я хотела быть птицей, понимать язык птиц, и не хотела, чтобы птицы меня боялись.
Глава восьмая. Загадочная Матрёна
Я помню бабушкину квартиру с тогдашней обстановкой зелёными в белую полоску обоями, старинным ореховым сервантом с закруглёнными углами, платяным шкафом из карельской берёзы в комнате и рыжим выцветшим линолеумом на кухне.
В квартире пахло домашней затхлостью и готовкой.
Окна располагались на солнечной стороне дома, поэтому в квартире всегда было тепло и светло.
Когда мама уходила на работу, бабушка обычно забирала меня к себе.
С ней жила её престарелая тётя Матрёна, которая заменяла ей мать, умершую во время Великой Отечественной войны.
Матрёну я запомнила высокой, худощавой пожилой женщиной, которая всё время молилась с лестовкой в руках на коврике под лампадой и иконами, стоящими на шкафу в кухне.
Я внимательно смотрела, как она что-то бормочет про себя, кланяется, становится на колени, и меня это сначала пугало.
Когда бабушка сказала, что она молится богу, я перестала бояться.
Но интерес, с которым я наблюдала за молитвами прабабушки, не пропал мне всё время хотелось услышать слова молитв.
Но я ничего не могла разобрать, кроме «Господи, помилуй» и «аминь», которые Матрёна произносила несколько громче, чем все остальные.
Матрёна любила меня: она играла со мной в мячик, в ладушки и читала мне вслух книги.
Глядя на меня, она по-доброму улыбалась, и я улыбалась в ответ.
Глава девятая. У бабушки
Помню ночи в бабушкиной квартире.
Бабушка укладывала меня спать в комнате и прикрывала дверь, а сама уходила на кухню.
Из-под прикрытой двери виднелся на потолке длинный треугольник света, который чем-то напоминал мне плоский клюв какой-то большой неведомой птицы.
Я медленно засыпала, слушая, как бабушка гремит на кухне сковородками и кастрюлями, до меня доносился запах еды.
Иногда бабушка шёпотом ругалась и шипела, когда обжигалась рукой об электроплиту или случайно роняла кастрюлю, или обрезалась о нож, роясь в ящике кухонного стола.
А рядом со мной, на соседней кровати, спала прабабушка Матрёна и храпела.
Поздней ночью бабушка, наконец, выключала свет в кухне и сама ложилась спать. Она слегка всхрапывала и глубоко дышала во сне
Иногда, засыпая, я подолгу смотрела в окно и видела там жёлтые и оранжевые огни, подвижные и неподвижные.
До моих ушей доносился шум машин, не прекращающийся ни на секунду.
Глава десятая. Побег
Меня решили отдать в детский сад. Это случилось зимой.
И я впервые узнала, что такое просыпаться по утрам с превеликой неохотой и куда-то бежать.
Меня решили отдать в детский сад. Это случилось зимой.
И я впервые узнала, что такое просыпаться по утрам с превеликой неохотой и куда-то бежать.
Я не хотела быть вместе с чужими людьми, в неприятной обстановке.
Меня отдали в чуждый, враждебный мне мир, в котором я совсем не умела ориентироваться, а главное не хотела.
Я не смогла долго терпеть такую несправедливость по отношению к себе.
Однажды я прямо и хладнокровно заявила строгой и сухой старухе-воспитательнице:
Я спать не буду! Не хочу.
Наверно, вид у меня был такой решительный и упрямый, что старуха ответила, бросив на меня беглый взгляд:
Ну не хочешь не спи
В то мгновение я не побоялась её крика.
А она частенько орала противным скрипучим голосом, когда, например, мои сверстники начинали беситься и шуметь.
В один прекрасный зимний солнечный день в мою голову закралась одна привлекательная мысль.
Когда воспитательница вывела нас гулять, я, как обычно, пристроилась позади всех.
Когда мы отошли от детского сада, а воспитательница отвлеклась, я сказала своим сверстникам, которые, впрочем, не обращали на меня никакого внимания:
Идите, дети, гулять
Кто-то из них посмотрел на меня, услышав мои слова, но тут же обо мне забыли.
Все двинулись в сторону детской площадки, а я, пока меня не заметили, пустилась во весь дух домой.
Я выбежала за ворота детского сада, перебежала через двор, и вот я уже у нашего подъезда. На душе было радостно. Я, наконец-то, вырвалась из клетки.
Свобода!
Солнце улыбалось мне, и зимний день смеялся вместе со мной
После моего побега меня забрали из детского сада.
Я перестала ходить в эту клетку для малышни, меня вернули в мой раёк.
Глава одиннадцатая. Зачем они плачут?
Вскоре моя прабабушка Матрёна умерла, и мы с мамой поехали на похороны.
Приехало множество родственников.
Я никого не запомнила, кроме старшего брата бабушки деда Мити. Он помахал нам с мамой рукой, когда мы подходили к участку, где хоронили Матрёну.
Погода была холодная, везде лежал снег.
Потом все поехали на поминки в бабушкину квартиру.
Все приехавшие родственники что-то говорили, пили вино и водку из хрустальных рюмочек; стучали по фарфоровым тарелкам ножами и вилками.
Под потолком висела большая двухъярусная люстра в стиле сталинского ампира из матового стекла с хрустальными подвесками и посеребренным наконечником, и излучала тусклый жёлтый свет.
Этот свет проливался на красную ковровую дорожку с зелёными краями, на стол, на зелёные в полоску обои и занавески на окнах, добавляя ещё больше тоскливости в невесёлую атмосферу поминок.
Я понимала, что произошло с моей прабабушкой. Я видела, как её тело опустили в разрытую земляную яму, но ведь душа, как я думала, осталась.
И она есть, она живёт. Правда, её никто не видит. Зато она всех видит.
Я не понимала одного: ведь если душа осталась, почему все собравшиеся на поминках плачут и произносят скорбные речи?
Потом я для себя решила: наверно, потому, что души не видно, и поговорить с ней нельзя.
Глава двенадцатая. Прогулки с бабушкой
Когда мы с бабушкой ходили гулять на «Терлецкие», мы шли через широкую берёзовую аллею к детской площадке, находящейся недалеко от «собачьего» пруда.
На детской площадке были качели, скамейки, турники, песочницы и полуразрушенная зацементированная кирпичная стена с проделанными в ней круглыми дырками разного диаметра.
В самой большой можно было уместиться в полный рост, в самой маленькой умещалась только голова.
Родители и бабушки не разрешали детям лазить на стену с дырками, потому что считали её опасной, а детей так и тянуло туда.
Рядом с детской площадкой, через небольшую дубовую рощицу, находилось небольшое голубое здание летней шашлычной, из которой валил дым и доносился ветром запах углей и подгоревшего жира.
В берёзовой аллее на деревянных скамейках каждый день собирались старики, старухи и распевали под звуки гармошки и балалайки народные песни, а иногда водили хоровод.
Их протяжное пение доносилось до детской площадки, где мы с бабушкой гуляли.
Площадка граничила с футбольным полем, по которому, поднимая пыль, бегали взрослые мальчишки и с силой пинали длинными ногами мяч.
На скамейках у детской площадки под липами сидели другие бабушки, гуляющие со своими внуками и внучками.
Моя бабушка садилась на скамейку и присоединялась к беседе остальных бабушек, а я знакомилась с детьми.
Познакомившись, мы начинали играть, ловить бабочек, качаться на качелях и спорить о чём-нибудь.
Иногда мы ссорились и не разговаривали друг с другом.
Я не запомнила этих детей, с которыми общалась почти каждый день.
Мне было с ними неинтересно, но бабушка всё время тащила меня на эту детскую площадку, и я с ними играла поневоле.
Сначала я хотела уйти домой, но потом привыкала к этой детской площадке, к играм с детьми, и под вечер мне уже никуда не хотелось уходить, даже когда дети расходились.
Все уже уходят, а мы всё тут сидим! говорила бабушка. Пойдём.
Нет, я не хочу! отвечала я. Хочу гулять!
Я сказала пошли! голос бабушки становился всё более жёстким.
Нет! упрямствовала я.
Тогда бабушка пыталась схватить меня за шиворот и потащить за собой.
Я не давалась; я бегала по площадке и дразнила бабушку.
Я не хочу домой! кричала я. Я не пойду!
Тогда я одна пойду, а ты оставайся! бабушка поворачивалась и уверенными шагами направлялась к выходу из парка.
Волей-неволей я шла за ней следом.
Я боялась оставаться на площадке одна.