Стреляй, приказал Шах.
Я не могу, признался я. Нельзя убивать человека за банку сока.
Салагин, ты трус! сказал Шах.
Я не трус! Я никогда ещё не был так спокоен. Сильвио тоже не выстрелил в своего врага.
Зато Сильвио заставил его бояться. Ты думаешь, я дурак и позволю тебе кого-то убить? Дробь не долетит до него на таком расстоянии, заряд слишком слабый. Стреляй!
Я посмотрел на Шаха, он улыбался. Вот хитрец! Шаху можно было верить.
Я вытянул руку с поджигалом навстречу приближающемуся к нам грозному Шалбану и ширкнул коробком по замедлителю из трёх прикрученных к запалу спичек. Сера зашипела, и через пару секунд раздался грохот, и одновременно с отдачей из поджигала выскочило огромное жёлто-красное пламя, чуть не опалив мне руку. В ушах зазвенело. Я с трудом осознал, что сам остался жив, но зато Шалбан вдруг покачнулся и медленно, как в фильме, опрокинулся на землю. «Так когда-то Онегин застрелил Ленского, подумал я. Так Печорин убил Грушницкого».
Девчонки завизжали и бросились бежать по направлению к дому. Пацаны оцепенели и не двигались.
Я опустил поджигал и, тяжело волоча ноги, пошёл к убитому. Дыхание перехватило, и сердце крепко сжала неведомая внутренняя сила. Я бы заплакал, если б не был так ошеломлён. Что я наделал? Я совершил страшное преступление. Ещё недавно я был обыкновенным мальчишкой, а теперь, наверняка, буду сидеть в тюрьме, как Ипполит.
Я растерянно обернулся на Шаха, а тот устало присел на пень и хитро подмигнул мне:
Сходи к нему, он хочет с тобой познакомиться.
С недоверием я подошёл к трупу. «Труп» лежал на траве. Лицо наполовину было прикрыто капюшоном, рот был растянут до ушей в довольной улыбке, а короткая рыжая бородка подрагивала в беззвучном смехе. Я всё понял: Шалбан, вероятно, был в сговоре с Шахом. Мерзкие-мерзкие твари! У меня отлегло от сердца. Счастливый, я повалился на траву рядом с совершенно не страшным Шалбаном. Мне было приятно, что он жив и здоров. И тогда я рассмеялся, рассмеялся и Шалбан, рассмеялся чуть в стороне Шах, и его голос взлетел над лесом грачиным граем. Синее небо смотрело мне в глаза, и тогда я крепко зажмурился и увидел давнего друга-приятеля мишку на фоне ярких солнечных лучей мой талисман-оберег, сопровождающий меня по жизни. Казалось, что и он ласково улыбается мне.
В какое-то время смех Шалбана стал неприятно козлиным. Он неожиданно приподнялся и от всей души закатил мне смачный щелбан. Потом вскочил и ушёл в темноту водокачки. Я понял, что даже лица его не успел разглядеть и теперь при встрече вряд ли узнаю. В голове гудело: удар оказался весьма болезненным. Кто-кто, а Шалбан был мастером своего дела.
В какое-то время смех Шалбана стал неприятно козлиным. Он неожиданно приподнялся и от всей души закатил мне смачный щелбан. Потом вскочил и ушёл в темноту водокачки. Я понял, что даже лица его не успел разглядеть и теперь при встрече вряд ли узнаю. В голове гудело: удар оказался весьма болезненным. Кто-кто, а Шалбан был мастером своего дела.
Ребята, так и не рискнувшие приблизиться к нам, долго переминались в сторонке, а потом в непонятках разбрелись по домам.
Глава 5. Хелп
Однажды отец решил внести в нашу семейную жизнь новые краски и неожиданно для всех купил катушечный магнитофон. То, что он был катушечным, можно было бы и не уточнять: других в ту пору не было. Магнитофон, или, по-народному, «маг», назывался загадочным словом «Соната», после которого стояли три палочки римское «три» и имел специфический запах новой электротехники смешанный аромат разогретого металла, пластика и резины. «Соната III», как потом выяснилось, оказалась надёжной машиной и служила целое десятилетие, пока морально не устарела и пока не ослаб её натяжной механизм. Для меня магнитофон был чудом, надолго запершим меня в доме, отгородив от дурного влияния улицы. На магнитную ленту можно было сохранять голоса любимых людей, записывать понравившиеся песни из теле- и радиопередач, вдобавок магнитофон легко дополнялся небольшой схемой, о которой я вычитал в журнале «Радио», после чего он мог работать и как приёмник. Я тут же спаял такую схему, подключил её к усилителю «Сонаты», и из динамиков магнитофона заиграла музыка. Я был рад этому безмерно, а папа настолько удивлён открывшимися способностями сына, что не стал наказывать за несанкционированную разборку абсолютно новой аппаратуры. Как известно, победителей не судят.
Слушали мы тогда наивную и безобидную советскую эстраду. Палад Бюльбюль-оглы, к примеру, был весьма популярен. «В мире много музыки, думал я, вот бы собрать ее всю», безумная страсть собирательства снова разжигала пожар в моём сердце. С появлением «Сонаты» для меня открывался таинственный мир доселе неведомого зарубежного рока. И понеслась бесконечная череда катушек с записями английских и американских групп, которые мы, счастливые обладатели бытовых магнитофонов, переписывали друг у друга: «Битлз» и «Роллинг стоунз», Маккартни и «Кактус», Хендрикс и «Дорз» Мы росли вместе с зарубежой музыкой. А ещё был Высоцкий с неожиданным голосом, не укладывающимся в советские стандарты пения, не Лещенко и не Кобзон. И даже не «Весёлые ребята». Он выворачивал привычный мир наизнанку:
Мне так бы хотелось, хотелось бы мне
Когда-нибудь, как-нибудь выйти из дому
И вдруг оказаться вверху, в глубине,
Внутри и снаружи, где все по-другому!..
Отец не одобрял мои предпочтения, посмеивался над тем, что я слушаю, иногда даже ругался, когда громкость музыки начинала превышать порог допустимого. Маме было все равно, а бабушке безразлично, что, в принципе, одно и то же. Одобрял мой выбор один лишь братишка, и это нас неимоверно сближало. Он, хотя и был совсем ещё маленьким, понимал, что вместе с «Сонатой» в наш санаторский мир врывалась новая роковая эра. Странное дело, когда и я был совсем мал, то ни от кого не ждал помощи. Не было в ней необходимости. Возможно, потому, что и так был достаточно защищён, находясь в семье, в родном доме. Но чем старше я становился, тем чаще в ней нуждался в помощи родных, друзей и абсолютно незнакомых людей. «Хелп!» орали дружно битлы, и во мне тоже потихоньку зрела острая необходимость кого-либо спасти, вызволить из беды, непременно помочь и сострадать.
Такая возможность выдалась очень скоро. Под влиянием Шаха, я вовсю читал учебники по физики для старших классов и знал много тайн, связанных с электричеством. Я, например, понимал, что электроны, бегущие по проводам и несущие заряд, весьма коварны, неосторожного человека они могут наказать и даже убить. Однажды, когда мне было всего три года, мы с приятелем Андрейкой обнаружили прекрасное укромное местечко для наших детских игр большую трансформаторную будку, которую беспечные взрослые оставили незапертой. В ней было довольно просторно, для того чтобы разместить наши машинки и устроиться в ней самим, как в уютном домике. В общем, мы дружно веселились рядом с высоким напряжением, гудящим в мощных обмотках трансформатора, пока встревоженная нашим исчезновением бабушка не бросилась на поиски и не обнаружила нас. Электрический бог тогда сжалился над маленькими недоумками, возомнившими себя диэлектриками, и не выказал праведного гнева. Но бабушка была в шоке. И ещё долго приходила в себя и рассказывала потом, что ей пришлось пережить, услышав голос любимого внука, доносящийся из трансформаторной будки.
Фактически бабушка была моей спасительницей. А я, неблагодарный, приносил ей одни огорчения. Это было несправедливо по отношению к ней. Такое положение надо было немедленно исправить.
Если сильно хочешь кого-то спасти, то случай обязательно представится. Так и случилось. Во время каникул в мои обязанности входило разогревать чайник, перед тем как бабушка придёт на обед. С бытовым газом тогда были перебои, и приходилось пользоваться старой электрической плиткой. На таком устройстве чайник разогревался довольно-таки долго минут двадцать, наверное, а то и больше. Однажды, ожидая бабушку на обед, я обратил внимание на то, что пружина накаливания включённой плитки, раскалённая докрасна, выгнулась и соприкасается с металлической поверхностью чайника. Но ведь по пружине идёт электрический ток! Если бабушка схватится за чайник, то её наверняка убьёт, а если первым до металлической ручки дотронусь я, то сам стану жертвой безжалостного потока электронов. Можно, конечно, плитку выключить. Но покинет ли чайник коварное электричество? Этого я не знал, и в учебнике физики ответа на, казалось бы, простой вопрос, увы, не было. Пока вода закипала, меня потихоньку охватывал ужас. Что делать? Допустить, чтобы любимая бабушка погибла, было нельзя. И тогда я решился: пусть лучше стукнет током меня. Выключив плитку, я долго смотрел на чайник, по моим представлениям, доверху заполненный электрическим зарядом, а потом, решившись, будь что будет схватился за его металлическую ручку. По жизни я был счастливчиком, повезло и на этот раз: электричество уступило моей отваге и ушло обратно в пружину, а я перенёс чайник на стол в безопасное место. Он был чуть тёплым, и вода напрочь остыла к приходу бабушки. Она расстроилась и долго ругалась за то, что осталась без горячего чая. А я слушал её ворчание и молча улыбался: если победителей и не судят, то им порой здорово достаётся. «Если б она знала, какой опасности подвергалась! Один-то раз как-нибудь переживёт и без чая, думал я. Главное, что живой осталась». Бабушка так и не узнала о таинственном ангеле-хранителе, этот секрет я хранил долго и раскрываю его только сейчас.
Тогда же идея спасения захватила мой юный ум целиком и надолго. Мне грезилось, что Оля в депрессии стоит у раскрытого окна и хочет броситься вниз с самого высокого четвёртого этажа стройки, у неё истерика, и никто не может остановить её, лишь я один пробиваюсь сквозь испуганную толпу, протягиваю руку и говорю ей: «А ты читала Над пропастью во ржи?» Разве можно умереть, не прочитав Сэлинджера? И тогда она оборачивается ко мне, её ладонь ложится в мою, и мы уходим вместе. Куда, я так и не додумал, это не столь важно. Но уж, конечно, не в избу-читальню. На свете много других романтических мест.
* * *
Бабушка снова ушла на работу, а я включил «Сонату» на полную громкость и примостился на диване с томиком Лермонтова: Синие горы Кавказа вы взлелеяли сердце моё Ринго Старр барабанил на ударных в его игре можно было уловить и выстрелы поджигала у водокачки, и взрывы бутылок на стройке, и даже ощущались запахи горелой серы и карбида. Битлы просили помощи, но я, слава Богу, ни слова не понимал по-английски, поэтому в моей голове складывались совершенно иные образы высокие снежные горы и люди, пробивающиеся сквозь ледяную пургу к жилью, теплу и свету. Им сейчас трудно в пути, они рискуют заблудиться и замёрзнуть, но это ничего, что трудно, я готов отдать им самую драгоценную вещь светящийся в темноте компас, а с ним-то им наверняка не будет страшно: они обретут уверенность и получат новые силы для преодоления маршрута. Жаль, что битлы никогда не узнают, о чём они пели с катушки лампового мага в далёком от них санаторском посёлке.